В доме Эми

Вчера ко мне приходил Филлип. Он сам не свой и похож на гниляка сейчас едва ли не сильнее, чем я. Весь измотался с этой непрекращающейся судебной тяжбой. Говорит, что смог добиться для Мартин высшей меры наказания. А еще сказал, что Эми была бы рада, что я живу в ее доме. Сказал, что она вообще была бы рада, узнав, что с нами всеми происходит. Я в ответ лишь смог выдавить из себя некое подобие улыбки прежде, чем учтиво вытолкал его за дверь. Эми. Эми была прекрасным и светлым человеком. А еще, как оказалось, она была первой ласточкой среди тысяч восставших, к которым теперь постепенно возвращается жизнь. Но иногда я думаю, что лучше бы она так и осталась гниляком, ведь тогда, хотя бы частично, но она была бы жива. Только это скорее вопрос выбора. Потому что сложно сказать, можно ли назвать жизнью то, что я сейчас имею. Можно ли назвать жизнью то жалкое существование, которое я влачу. Я снова наливаю себе в стакан портвейна и разглядываю через его мутные стенки свет настольной лампы. Как мне хотелось бы затуманить свой разум этим пойлом, но все, чего я в итоге добьюсь, это запачканная черной слизью раковина. Помнишь, как был со мной в этой маленькой кухне, незнакомый живой мальчик Кирен? Счастлив ли ты за белым забором твоего пряничного домика, где все празднуют твой день второго рождения? Жалеешь ли ты, что я не ожил вместе с тобой, Кир? Каждый день я задаю себе один и тот же вопрос. И вопрос этот звучит как: "Почему я до сих пор здесь?". Я с достойным мазохиста трудолюбием постоянно смакую его в голове, полосуя свое сердце на все более и более тонкие ломти. Сердце. Оно хранится в моей груди ненужным куском камня. И я в очередной раз подавляю свое желание вскрыть грудную клетку и вынуть его для внимательного рассмотрения. Я бы давно сделал это, если бы это давало хоть крошечный шанс ожить хотя бы после смерти. Но Филлип говорит, что Эми стала возрождаться задолго до того, как ее пырнули ножом. А это значит, что даже такой ценой у меня нет шансов. Все больше людей называют возвращение к жизни пжч вторым восстанием.Говорят, что только истинно чистые души смогут стать по-настоящему живыми. Что же, видимо моя душа действительно черна. А Кирен достоин новой жизни больше, чем кто бы то ни было. Хотя мне и невыносимо больно наблюдать со стороны за его счастьем. Мои размышления прерывает резкий и настойчивый стук в дверь. Стакан с портвейном лопается у меня в руке, разбиваясь на тысячи сверкающих осколков. Несколько из них впиваются мне в ладонь, но я не чувствую боли. Лишь вижу стеклянную крошку на своей руке. - Кирен. Имя срывается с моих губ прежде, чем я успеваю о чем-то подумать. Пара секунд гнетущего ожидания, четыре выверенных шага до двери и повернутая в сторону ручка подтверждают догадку. Хотя мне тяжело поверить своим глазам, когда я смотрю на новую усовершенствованную версию того, по ком пью. Кирен Уокер, свеженький и новый, как прежний папочкин форд, только сошедший с конвейера, стоит на пороге дома Эми и, раздувая ноздри, хватает носом прохладный вечерний воздух. В этот раз не лезет целоваться, что и не удивительно. Теперь это уже считается мерзко - быть с гниляком. Я киваю в сторону коридора, предлагая войти, и делаю шаг назад, освобождая проход. Живой мальчик Кирен Уокер входит в дом своего "лучшего мертвого друга навеки". Дверь за ним захлопывается, и вместе с этим хлопком, словно ухает в пятки мое треклятое сердце. *** Он, кажется, сам не замечает, как машинально берет в руки бутылку и наливает себе в пустой стакан пару глотков мутноватой жидкости. Кадык на шее чуть поднимается вверх и затем снова проваливается вниз, и я почти чувствую, как Кирен обжигает горло крепким пойлом. Он морщится и откашливается, пытаясь выгнать из дыхательных путей мерзкий запах спирта. А я с упоением вглядываюсь в его лицо и не могу даже поверить в то, насколько он живой. Я буквально растворяюсь в этих ощущениях, словно примеряю их на себя, расплываюсь мыслями по волнам воспоминаний. Удивительно, но кажется будто на языке появляется горьковатый привкус портвейна. Это оказалось совсем не таким, каким я это себе представлял. Сейчас, когда сам Кирен Уокер, во плоти, сидит на моей кухне и вот так смешно морщит нос от алкоголя, стоически пытаясь допить злосчастный стакан, я отчего-то практически счастлив и забываю про собственную смерть. Не могу оторвать взгляда от этого живого мальчика, и понимаю, что прямо сейчас перед моими глазами происходит чудо: на бледных щеках расцветает алый румянец. Мусс не мог заменить и десятой доли красоты этой прекрасной кожи цвета слоновой кости. И алые губы, влажные от напитка, теперь уже не отдают чернотой. Я не могу чувствовать запахов, но уверен, что от него пахнет шампунем и ванилью маминой стряпни. Осознаю, что отдал бы душу, чтобы узнать каков запах Кирена Уокера и почувствовать вкус его губ. Глухой звук удара ознаменовывает, что живой смог прикончить свой стакан портвейна, и, подняв взгляд, я встречаюсь глазами с тем, кого не видел почти с самых похорон. Черное золото глаз Кирена и бесцветное стекло глаз гниляка. Да, теперь мы уже далеко не лучшим образом смотрелись бы вместе. Хотя о чем это я, он наверняка пришел попрощаться, кто сказал про «вместе»? - Я люблю тебя, - тихо бубнит себе под нос мой живой, и я понимаю, что если бы у меня в руке был еще один стакан, то на кухне стало бы больше осколков. Я не могу поверить в то, что сейчас услышал, и делаю шаг от стола, не в силах отвести от Кирена взгляда. Неужели так быстро подействовал на него выпитый алкоголь? - Ты сумасшедший, - говорю я, кажется, скопившейся в углу пыли, так как тот, кому предназначены мои слова, все еще не рискует поднять своих глаз. Пауза затягивается, и я понимаю, что он уже наверняка пожалел о сказанных словах. А может быть он и вовсе надеялся, что я не услышу. Или же это было не «я люблю тебя», а «я конечно по-своему люблю тебя, но…». Сомнения червяками вгрызаются в мое истерзанное сердце, и я с отчаяньем осознанию, что вероятно и вправду вижу Кирена Уокера в последний раз. Мозолистая бескровная рука сама тянется к светлым отросшим прядям живого и чуть встряхивает соломенные волосы. Будь счастлив, мой милый мальчик, будь счастлив. Беру со стола початую бутылку и резко разворачиваюсь, чтобы выйти из этой невыносимо душной кухни. Хочу уйти как можно быстрее, чтобы не тянуть этот дурацкий момент прощания. Если рвать, то рвать с корнем. Уходи, Кирен, умоляю тебя, уходи и не возвращайся никогда. - Я люблю тебя, Саймон, – повторяет он снова, но уже увереннее, шепчет почти в самое мое ухо, и я чувствую хватку теплой руки на своем предплечье. Слова молотом стучат в моей голове, как в пустой колокольне. - Я мертв, - констатирую факт я, пытаясь выпутаться из хватки Кирена. Меня буквально охватывает непонятная паника. Я ощущаю себя загнанным в угол. Будь я живым, наверняка мне стало бы тяжело дышать. - Да, частично, - со смешком отвечает он и, дергая меня за рукав, разворачивает к себе. – Все также мертв, как и в тот день, когда я тебя впервые встретил. И, кажется, тогда это волновало тебя куда меньше, чем сейчас. В этом весь он – в этом весь Кирен Уокер, потрясающе сильный человек, спрятанный под личиной невинного маленького мальчика. Первый на моей памяти, кто сумел противостоять голубому забвению. Первый из вторично восставших, кто после воскрешения не преисполнился отвращением к пжч. Первый, кто смотрит на меня так, словно во всем мире никого кроме нас двоих вообще не существует. Что же ты такое, Кирен, что? Мысли путаются в голове, и я пропускаю тот момент, когда расстояние между нами сокращается до жалкого миллиметра. Не выношу этой безумной близости и накрываю его губы своими, изо всех сил прижимая его к себе. Мир растворяется, наполняясь новыми красками, как только я понимаю, что произошло. Я не должен, я не способен чувствовать, но эмоции перекрывают все. Мне не нужно иметь возможность чувствовать тепло его тела, чтобы страстно желать прижать его к себе, мне не нужно физически ощущать нежность его губ и горьковатый привкус выпитого им алкоголя. Словно я существую в совершенно ином измерении, где рецепторы тела не нужны для того, чтобы чувствовать мир вокруг. Потому что весь мой мир оказался вдруг заключенным в одного-единственного человека. Человека, который плавится в моих объятиях, заставляя забыть о том, что я мертв. Рубашка Кирена летит на пол сразу же после того, как он стягивает с меня свитер. Тонкие длинные пальчики прослеживают полосу рубцов на моей спине и выражение сожаления и боли на его лице охватывает меня с головой, заставляя почти физически почувствовать его прикосновения. Эфемерная боль улетучивается также легко, как и появилась, когда я снова чувствую губы Кирена на своих губах. Мои руки, проследив линию от груди к пупку, сами тянутся к застежке его джинсов. На миг Кирен удивленно вздыхает и отстраняется, смущенно пряча взгляд, но тут уже я перехватываю инициативу и тяну пышущего жаром мальчика к себе. Он с тихим стоном выгибается мне навстречу. А я, справившись с застежкой на ремне, стягиваю вниз его одежду. Кирен в ловушке. Его руки сведены у него над головой и прижаты моей рукой к стене, а ноги стянуты полуспущенной одеждой. Я не могу насытиться своим охотничьим трофеем, сходя с ума от его стонов и тяжелых вдохов мальчишеской тонкой груди. Если бы я только мог сейчас делать все, что хочу с этим мальчиком. Если бы я только мог. Ногой стягиваю с Кирена остатки ненужной одежды и отрываю его невесомое тело от земли. Он обхватывает меня ногами и, не отрываясь друг от друга, мы преодолеваем расстояние до широкой кровати. Мой мальчик тонет в пышности одеял, я нависаю над ним сверху. Он пытается стянуть с меня джинсы, но я снова ловлю в плен его руки, отрицательно мотая головой. Я бы хотел, Кирен, о, как бы я хотел. Но достаточно и того, что я могу прямо сейчас, будучи гниляком. Я опускаю руку ниже, и наградой за это из груди моего живого мальчика вырывается едва слышный полу всхлип -полу вздох. Его ресницы чуть заметно вздрагивают и дыхание сбивается на неровные отрывочные вздохи. У меня в глазах темнеет, все происходящее похоже на некое сумасшествие, и после очередного движения Кирен выгибается как дуга, обмякнув в моих руках. Я откидываюсь на подушки, облизывая пальцы, и почти забываю, кто я. Кирен целует меня в ключицу и прижимается всем телом, тяжело дыша. Выдергиваю из под себя одеяло и бережно опускаю ему на плечи. Его глаза закрываются, и он засыпает у меня на руках. Тишина охватывает дом и, вслушиваясь в ритмичный стук его сердца, я думаю, что также билось бы сейчас мое. Спасибо тебе за прекрасную ночь, мой живой мальчик, Кирен Уокер.