Кирдан-корабел

- Вы бывший офицер империалистической армии?       Сухой кивок, а потом усмешка: ему после десяти лет мытарств уже было не боязно шутить с теми, кто одним росчерком пера мог стереть даже память о нем. - Бывших офицеров не бывает, неужели Вы не знаете? Я дал присягу царю и Отечеству, и теперь служить другой стране отказываюсь. Неужели Вы это, товарищ, не понимаете?       Товарищ злобно скривился, но промолчал: если бы он срывался на каждого клопа, указывающего ему, как жить, он не стал бы офицером Красной Армии в такой короткий срок. - Бои на передовой с сентября четырнадцатого года по январь шестнадцатого? Потом внезапная переброска на Кавказский фронт?       Очередной сухой кивок и молчание. - А скажите мне,- в голосе советского офицера появились торжествующие, слегка садистские нотки,- товарищ Аникин, в чем причина столь внезапной перемены дислокации?       Мужчина передернулся, через силу некрасиво улыбаясь. - Не называйте меня товарищем. Если Вам обязательно нужно обращаться ко мне без уважения, зовите меня Виктором.- Он почесал жесткую щетину и переступил с ноги на ногу, нерешительно продолжая,- В госпиталь креста неподалеку, где работала моя молодая жена - я ее уговаривал не ехать за мной, но она не послушалась, попала бомба. Не выжил никто. Я просил об отставке, но командование только согласилось перевести меня на другой фронт.       Аникин еще раз попытался улыбнуться допрашивающему, но улыбка вышла похожей на гримасу боли, от которой советский офицер передернулся: уж слишком она напомнила ему силой сдерживаемые слезы казачьих подростков, которых он расстреливал во время Гражданской войны, еще будучи чекистом. - Давайте без эмоциональных проявлений, товарищ Аникин,- советский офицер прочистил горло и перелистнул страницу его личного дела,- на Кавказском фронте Вы проявили недюжинные успехи, во многом благодаря вашим усилиям дивизии имперской армии оттеснила Османскую империю. А потом внезапно снялись и уехали в увольнительную в Крым, постоянно откладывая возвращение до тех пор, пока товарищ Троцкий, предавший идеалы социализма, не подписал договор. Это было дезертирством?       Виктор мягко усмехнулся и повел головой: - Никак нет. Смысл было возвращаться на фронт, когда к тому моменту, как я бы туда вернулся, война уже кончилась. Я наслаждался жизнью. Ходил в театры, ухаживал за женщинами, купался в море.- мужчина мечтательно вздохнул и полным энтузиазма взглядом глянул на офицера,- Вот скажите, коммунистическая партия позволяет человеку так отдыхать? Или это позволено только руководящим чинам из ваших так называемых ревкомов?       Аникин опять переступил с ноги на ногу и качнулся с пятки на носок, сцепляя руки за спиной. Советский офицер раздраженно рявкнул, избегая неудобного вопроса: - Может, Вы все-таки сядете, товарищ?! - А потом пришли белые,- проигнорировал Виктор, продолжая покачиваться на ногах, скрипя досками,- звали меня к себе. Талантливый, говорили они, в борьбе с большевизмом будешь неоценим. Мое дело сторона, я устал от войны, а бороться за царя и Отечество мне больше не хотелось. Единственное, что вы мне можете вменить - работа на аристократию, но это вы сами виноваты. Все мое имущество оставалось в Петрограде, наличность - тоже, жить на что-то надо было, вот я и устроился помощником капитана порта, откуда все просто валом валили в Париж или Рим, доверху набитые драгоценностями и родословной. Но эти люди, по крайней мере, были безобидные, они если и убивали, то сгоряча, как Дантес Пушкина. А потом явились вы и нашпиговали людей свинцом вместо бриллиантов. Господин, простите, товарищ офицер, как Вы объясните, что по любым причинам людей раздевали, сгоняли в кучу, словно животных, и просто давали по ним залп, не заботясь хотя бы о том, пристрелили ли приговоренных насмерть? Вы знали, что в горы прибегали обнаженные люди, сошедшие с ума, придерживавшие свои внутренности в руках? Это ваше светлое социалистическое будущее?       Виктор смолк на повышенной ноте, закусывая губу и поднимая взгляд к потолку. Советский офицер смущенно кашлянул: - В Москве партия признала перегибы на местах. Совершившие преступления высшие чины были наказаны,- Аникин саркастически хмыкнул, на что допрашивающий не выдержал и взорвался. - Допрос тут веду я! Четко отвечать на вопросы, от темы не уклоняться, вольностей себе не позволять! - А Вы попробуйте позволить себе вольность,- улыбнулся Виктор,- это очень приятно.       Взбешенный офицер нажал на кнопку на столе, в комнату зашли двое в штатском, в одинаковых костюмах неприятного болотного цвета в тон голым и тускло освещенным стенам. Допрашивающий кивнул, и один из вошедших с силой двинул Аникину под дых. Тот скрючился с какой-то странной покорностью и даже готовностью, так что со стороны могло показаться, будто эти двое разыгрывают спектакль-пантомиму. Другой мужчина в зеленом в этот момент вытащил наручники и ловко защелкнул их на запястьях. Пинком в живот Виктора усадили на стул и с силой надавили на плечи. Советский офицер наблюдал за происходящим с довольной улыбкой. Когда Виктор пришел в себя, допрашивающий педантично оправил рукава, вскинул руки и опять уставился в личное дело, не в силах подавить ликующий взгляд. - В Крыме на перепись Вы не явились, хотя ревкомами был ясно выпущен приказ. О наказании за неповиновение тоже было предельно известно. - Может, я хотел почувствовать себя антисоциальной единицей,- Виктора дернули за наручники до хруста в костях,- товарищ,- выплюнул он. Один из людей в штатском дернулся, но офицер остановил его взглядом. - Вы признаете, что нарушили законы военного времени? - Я ничего не нарушал,- терпеливо, словно в сотый раз - на самом деле в десятитысячный, за эти двенадцать лет лагерей его допрашивали чуть ли не каждый месяц - Виктор объяснял одно и тоже,- я не нарушал присяги, я не убивал людей за просто так, я ничего не крал и ни с чем не боролся. - Вы нарушили приказ, не явились на учет к командованию и скрывали у себя врагов народа,- довольно заключил офицер, но Аникин его перебил: - Какой идиот будет считать людей врагами народа по национальному признаку? Татарам что, не место на их исторической родине? Мужчина в пиджаке припечатал кулак к челюсти сидящего, по пухлым губам потекла струйка крови. Офицер отмахнулся, словно от мухи: - Про него давно известно, что он провоцирует своими словами на насилие, в том числе по отношению к себе, в следующий раз просто не обращайте на это внимание, товарищ,- он гаденько хохотнул,- или просто врежьте сильнее. Почему Вы никогда не писали прошение об амнистии?- обратился офицер уже к Виктору. - Потому что это бессмысленно? Потому что я загремлю дня через два обратно? Потому что белые офицеры, которые хотели вернуться в Россию, на следующий день по возвращении оказываются убитыми? Потому что любые провалы вашей советской машины сваливаются на врагов народа, под видом которых невинные люди расстреливаются пачками? Потому что я в любом случае буду не согласен с сложившейся системой? - Заткнись!- заорал офицер, вскакивая так, что стул отлетел к стене, а на крик вбежали еще люди, точно такие же, как уже были в комнате: в таких же пиджаках, с такими же бритыми квадратными черепами и таким же серым безразличием в глазах. Среди вошедших был и мужчина в военной форме, шинель отличалась от шинели допрашивающего лишь количеством звездочек. Он с ухмылкой осмотрел комнату и остановил взгляд на офицере. - В очередной раз, товарищ Иванов, Вы проваливаете допрос бывшего военного. Нехорошо. Будем думать о мерах дисциплинарного взыскания. Офицер понуро кивнул: - Виноват, товарищ майор. - Все свободны. Оставьте нас вдвоем,- властным голосом обратился майор ко всем присутствующим,- снимите с товарища наручники.       Аникин молча потирал запястья, дожидаясь, пока закроется дверь, а потом встал, пьяно шатаясь, и отдал честь. - Кому нужна твоя бравая армейская субординация,- усмехнулся майор,- предлагать тебе сесть, однако, бесполезно.       Виктор молча вытер рукавом кровь с лица, тряхнул головой, словно боксер на ринге, оправляющийся от удара, чуть не отправившего его в нокаут, и мягко кивнул. - Я, с твоего позволения, однако, присяду,- майор неспешно обошел стол и нагнулся за стулом, ставя его прямо перед Аникиным. - Скажи мне, почему ты чувствуешь себя так уверенно? Ты не боишься говорить правду, ты не боишься шутить, хамить и вообще вести себя так, словно ты прекрасно знаешь, что тебя не тронут?       Виктор заливисто рассмеялся таким искренним смехом, что майор удивленно приподнял брови. - Простите, товарищ майор. Это у вас в вашей рабоче-крестьянской все построено на страхе, вы пугливо прячетесь в ожидании доноса, потому что одна маленькая записка может решить дальнейшую судьбу не только одного человека, но и всех его знакомых. Чего бояться мне? Я знаю, что я здесь, потому что воевал в империалистической, как вы ее называете, войне, я знаю, что меня расстреляют, как только появится лишний свинец. Еще я знаю, что я всего в паре десятков километров от Петрограда - Ленинграда уже, и возможность умереть недалеко от дома вселяет в меня спокойствие. А еще я человек неглупый, и я знаю Вас. Вы поставили меня в списке на расстрел в последнюю очередь, словно надеетесь, что меня эта участь минет, и я знаю, почему: Вы тоже сражались на фронтах, только дезертирство оттуда спасло Вас от расстрела и дало должность при новой власти, и Вы сами понимаете, что я мало в чем виноват. Глупо, конечно, с Вашей стороны, потому что как только расправятся со мной, примутся за Вас. Майор сидел, широко расставив ноги, и не мигая смотрел в пол. Молчание затягивалось. - Господин офицер, я пойду? У меня наряд на работу, а я уже пропустил обед из-за затянувшегося допроса.       Не получив ответа, Аникин вышел, отправляясь прямо на улицу: "товарищи" в форме и без провожали его беззвучными взглядами. Виктор вышел во двор, с удовольствием вдыхая запах свежей сосны. Из этого дерева можно было бы сделать отличные корабли, по одному на каждого офицера, кто не убежал из страны и не побоялся предать свои идеалы - они заслужили это, каждому по фрегату из романтических книжек, но Аникин делал другие шхуны, тесные и годящиеся только для одного пассажира, отправлявшегося в вечное плавание. Он работал рубанком, срезая дерево, словно масло: в командовании были люди, помнящей о войне, развязанной без политических интересов и желаний российских военных, поэтому офицеров в братской могиле не хоронили. Виктор потянулся к гвоздям и принялся доделывать работу. Когда за его спиной раздались шаги, Аникин удивленно обернулся: кроме привычного звука сапог он услышал стук тяжелых подошв. На крышку свежеструганного гроба легла бумага, грубый незнакомый голос произнес: - Подпишите приказ о Вашем расстреле. - А если не подпишу?       Все "товарищи" высыпали посмотреть, как избитого Виктора увозят на грузовике к месту расстрела, находившееся за пару километров от лагеря. - Ты презираешь меня за то, что я оказался здесь? Но я жив! И моя семья! И дети ходят в школу!- майор подбежал к самому грузовику, по колено утопая в грязи. - Зато большой империалистический зверь сдох,- саркастическим голосом отозвался Аникин, после короткой паузы тихо добавивший: - Все офицеры тоже.