На одном облаке, или сравнительный анализ ангельской любви.

Любовь ангела – величайшее проклятие. Для самого ангела, разумеется. Чувства, чувства, и как с ними справляться, когда ты совершеннейший исполнитель Создателя всего сущего, воплощение правосудия, меч возмездия и не знаешь, что такое свобода воли и зачем она нужна? Когда ты помнишь Вавилон и древний Рим, Содом, Гоморру и Великий Храм Соломона, Гибель Помпеи и Вознесение Христа на небо – но не можешь заставить себя обратить в пепел детскую площадку в его присутствии. Когда ты сотнями и сотнями лет переполнен величайшим благоговением к Творцу Своему и спаян намертво дисциплиной со своими братьями, но внезапно ощущаешь себя на краю бездны, когда всего один шаг – и бесконечное падение. Когда единственный намек на ощущение – тоска по давно пропавшему Отцу. И смутно - смутно, на самом донышке того, где у весселя бьется сердце – скребущее полупонимание, что можно не только так. Нужно – не так. Оно подкатывает легкой тошнотой, бьется о стенки ребер собственного сосуда и пульсирующим волнением заставляет перья на крыльях беспокойно топорщиться, от трепета и незнакомого раньше чувства страха. Когда первый раз за много сотен лет служения, нет, не так, Служения, что есть священнейший Долг и высочайшая Честь… тебе в голову приходит ослушаться. Поменять привычный порядок преданности начальству и братьям по Благодати на согласный кивок в ответ безумцу, которого спас и пытаешься сохранить. От ангелов, от демонов, от Ада и от Рая, от людей и монстров. От себя и для себя. Любовь ангела – величайшее проклятье. Но если бы Кастиэль сказал это Дину, вряд ли тот с ним согласился бы. Любовь ангела – величайшее благословение. Связь небесного с земным, незримая, ощущаемая, заставляющая сердце каждый раз замирать в предвкушении, а потом частить, частить, маскируя горький комок в горле под привычной напористостью; то, что раз в тысячелетие выпадает и то далеко не каждому избранному. Он, Дин Винчестер, избранный из избранных. Он спасен и отмечен. Он связан намертво и свободен как никогда. У него за спиной ангел – он всегда за его спиной, где бы ни был, на небе или на земле, в Раю или Аду. Дин зовет и Кас не может не откликнуться. Зов хранимого сильнее смерти, сильнее жизни для Хранителя. И Кастиэль понимает, что в этой связи он тоже повязан намертво. Со всей своей благодатью, сущностью, весселем, крыльями и несуществующим нимбом над головой. Кас счастлив умирать, чтобы возвращаться. Для Дина, за Дина, вместо Дина. Нет того, что он не мог бы ему отдать. Все, что в его силах – больше того, что в его силах, человек он на данный момент или падший ангел. Привязанность ангела – это что-то странное, думает каждый раз Дин, удерживая без усилий взгляд Кастиэля, который не может не искать его практически ежесекундно. Он же нужен Касу, он, грубоватый и неотесанный охотник? Слишком много совпадений для равнодушия. Даже для чисто дружеского участия – многовато. Но переть напролом и проверять… его пугает не то, что Кас - Ангел Господень, а то, что тогда он останется без надежды. С уверенностью в том, что он ошибся, облажался, ему привиделось, почудилось. Что он не возлюбленный – а один из. Это не аксиома, вошедшая в его жизнь после Ада. В это просто чертовски хочется верить. Две отметины на теле – и крылатое создание, заполнившее его сердце и тянущее из него жилы своей невозможностью. Знает ли сам Кас, что Дин… запихивает куда-то поглубже раздражающее чувство несбыточности и тоски после каждого ангельского появления? Любит ли, хотя бы смутным намеком? Загадка. Впрочем, чего от него ждать? Кроме нечеловеческого самопожертвования, желания во что бы то ни стало прикрыть, выручить, спасти… и томно настойчивых, выворачивающих душу наизнанку взглядов. Еще хорошо бы умения разбираться в собственных свихнувшихся ангельских мозгах, а до кучи еще и в человеческих, хотя бы одних конкретных. В привязанностях, которые слишком болезненны, чтобы закрывать на них глаза. В страхах и воспоминаниях, которые отползают глубже в подсознание от столкновения с синим огнем пристального ангельского взора. О тонких губах, теплых руках и чутких пальцах можно и не мечтать… А Дин ждет. И мечтает. И верит каждый раз: его Кас вернется, не может не вернуться. Он пьян, они оба пьяны, а потом будут еще больше. Сэм… его и хочется и невозможно вернуть. Спасаться от Михаила и Люцифера по отдельности глупо? Но постоянно находиться с тем, в кого не веришь – невозможно. Это выше его, Дина, сил. Но одновременно с этим – выше его сил не попробовать еще раз. После того, как этот сукин сын Захария показал ему победившего Сатану в костюме Сэма. После того, как он увидел, к чему привело его недоверие. После того, как Кас снова вернул его из загребущих лап ответственного за диново «да» ангела-бюрократа. Он хлопает своего ангела по плечу и требует, требует не меняться никогда. Он набирает Сэму. Он пытается, снова пытается повернуть ход истории по-своему. Поверить. Нельзя, чтобы Сэмми впустил в себя этого чокнутого почти всемогущего ублюдка. Нельзя, чтобы Кас стал развратным укурком, делящим себя, сознание и тело, с кем-то еще – это не ревность, что вы, это просто ощущение дикой, глобальной неправильности. Дин еще не пришел в себя после откровений настолько хренового будущего – ну и к черту. - В бар, Кас. Сэму нужно время, чтобы вернуться к месту встречи. Отнеси меня в какой-нибудь бар, – просит он друга-хранителя. - Побудь со мной, - требует он без слов. Кастиэль кивает, улыбаясь тихо. Он понимает. Все. * * * Бар они покидают быстро. Кастиэль до сих пор не может скоординировать некоторые из человеческих реакций своего тела с чувствами ангела: его вессель ценил женское общество, ангелу же есть дело только до одного мужчины. Дину надоедает (мир точно катится к Апокалипсису!) быть в центре назойливого женского внимания, а сверлить друг друга взглядами как-то проще наедине. Пара бутылок виски с собой, касание пальцев ко лбу, и они, наконец, оказываются… нет, не в мотеле, где его нашел Захария. И не в любой другой подобной дыре. Дин смотрит вниз, нагибаясь над облаком, осторожно и предусмотрительно не подходя к самому краю: под ними несколько тысяч метров. Вокруг клочья тумана, слишком прохладный ветер, и ощущение дикой иррациональности происходящего. Дин почти трезвеет и цепляется обеими руками за отвороты вечного касовского плаща. Он не боится высоты, что вы, совсем нет, но какого хрена у этого пернатого придурка хватает воображения и повернутости отнести его… на облако? На гребаное пушисто-ватное облако?! - Кас, мать твою, верни, где взял! Я лучше сниму еще один номер, слышишь, придурок? Ангел улыбается ему одними глазами и обнимает талию своего человека обеими ладонями: тот инстинктивно прижимается к нему. Его Дин очень храбрый, очень… просто ему нужно немножко веры. Кусочек чуда. Уж это-то Кастиэль может ему обеспечить. - Ты не упадешь отсюда, Дин. - Это не важно. Просто спусти меня вниз. Пожалуйста. - Не нравится? Никому еще не доводилось выпить с ангелом на облаке. Насколько я знаю, еще не один из моих братьев никого… - А давно у тебя тяга к столь изощренным методам времяпрепровождения, а, Кас? Думаешь, меня опять сцапает Захария? - Не думаю. Просто я давно не был на Небе, Дин. А это – почти оно, понимаешь. Почти так, как будто я полон благодати и у меня… - Так. Ладно, - меняет тему Дин, закатывая глаза. – Бухать с ангелом на облаке? Легко! Не хочешь спускать меня обратно, может и к лучшему. Тут вполне можно… можно, в общем. Но чертовски холодно, Кас! Дин еще раз осторожно пробует ногой облако – оно упруго проминается, но не рвется. Он присаживается и проводит ладонью по нему. Пушистое, мать вашу, похоже на пену для ванны и пузырьки шампанского одновременно. Открывает бутылку, делает большой глоток, морщится, предлагает Кастиэлю – тот принимает, отпивает. Внимательным взглядом ласкает напряженные плечи – Дина опять передергивает от холода. Вздыхает больше по привычке и делает видимыми и осязаемыми свои крылья. Они большие, достаточно и с запасом для того, чтобы обхватить сидящего напротив, поджавшего ноги под себя Дина. Кас зеркалит его позу и они соприкасаются коленями. Можно развернуть крылья и окружить теплым и мягким удивленно распахнувшего глаза человека. Дин ухмыляется и ловит пальцами одно перо, аккуратно проводя по нему подушечками, ощупывая на мягкость и упругость. - Так лучше? – склоняет голову набок Кастиэль. - Однозначно. Вот только объясни мне одно, Кас, что значит вся эта сюрреалистичная херня? - В смысле? - В смысле гораздо проще было высадить меня у дверей какого-нибудь мотеля, дать возможность забрать мою детку и пожелать спокойных снов. А вместо этого ты отволакиваешь меня куда-то в поднебесье, усаживаешь на эту пушистую хрень, демонстрируешь свою набитую перьями ангельскую гордость и вообще… был бы ты человеком, я бы сказал, что это удивительно похоже на свидание… Ты что, решил устроить нам свидание перед концом света? - Я решил дать тебе возможность немного отвлечься, Дин, - пожимает плечами Кастиэль. Кажется, в разряженной атмосфере Винчестер пьянеет сильно быстрее, чем обычно. – Но если это угодно тебе, пусть будет свидание. - О, без цветов и шампанского? - Прости, я принимал решение на ходу. Не было времени на подготовку. Кастиэль наконец-то шутит… или говорит серьезно? Дин хмурится, меряет глазами оставшуюся половину сносного пойла в бутылке и переводит взгляд на ангела. Тот вовсю цедит свою бутыль и, увлекшись, кажется, автоматически поглаживает его по спине кончиком крыла. - Эй – эй, я тебе что, домашний питомец? - Глупое сравнение, Дин, - кажется, ангелу тоже слишком хорошо, - ты тот, с кем я связан. Глубже физического уровня. Так что контакт – следствие, не причина… - Зануда, - авторитетно кивает Винчестер. - Мне положено, прости. - Прекращай извиняться. В конце концов, чем это не каникулы? - Рад, что тебе нравится. - Нравится… А как спать будем? Ты спустишь нас обратно или так и просидим, скрючившись в три погибели, до утра? - Ложись, не бойся, я посторожу. И никуда ты не навернешься отсюда, не бойся. Я все еще ангел. Это еще в моих силах. - Прекращай терзаться комплексом неполноценности, пернатый. - Неполноценности? Но я был уверен, что мой вессель не ущербен ни в чем… - Придурок… не в том смысле. Виной там, ощущением того, что ты бесполезен и не так силен как раньше. - Но это правда! - Это не важно. Главное, что ты с нами, Кас, с нами, – он приподнимается и притягивает за галстук крылатого, чтобы смотреть глаза в глаза, чтобы вдохнуть чужое теплое и хмельное дыхание, чтобы донести наверняка… - Со мной. - С тобой, - послушно и удивленно кивает Кастиэль, и тут же оказывается придавленным тяжелой тушкой: Дин явно не в состоянии удерживать равновесие. А вот удержать ангела в объятиях ему по силам. Он цепляется в рубашку, утыкается носом куда-то в грудь и тяжело – тяжело дышит. - Тебе плохо, Дин? – сочувственно проводит по его волосам Кас и это оказывается последней каплей. Его распластывают по облаку, окончательно подгребая под себя. - Мне плохо, Кас. Очень плохо. Очень хорошо. Я запутался, - Дин категорически не смотрит ему в лицо. - Что именно доставляет тебе неудобство, Дин? Я… могу помочь? - Можешь, - поднимает голову Винчестер и пытается сфокусировать мутный взгляд. Зеленые глаза затуманены и ангелу, впервые наблюдающему их с такого неприлично близкого расстояния, они кажутся еще более привлекательными чем обычно. Дин прикусывает губу, но не облизывает ее, как привык. Он словно застыл на какой-то границе, которую сам же и отметил. Позади разочарование, впереди – сумасшествие, а сейчас… сейчас бред. Терпение лопается, и желание расставить все точки над i оказывается сильнее, чем инстинктивная попытка не расшатывать хрупкое равновесие хотя бы в этих отношениях. Кас, если не Кас… а больше никого у Дина нет, особенно если он не сможет научиться снова доверять брату. - Да? – выдыхает ангел, заинтересованно и удивленно. Впрочем, как и всегда. Дин забывает о том, что от него ждут – ответа или просьбы или еще чего-то в этом роде. Он, наконец, решается, и словно падает – в жадную бездну, от которой его отделяет клочок пара и немного ангельской магии. Он целует Каса, жадно, отчаянно и больно. Ему должно быть больно – такова человеческая любовь. Он же знает, он же хочет знать? - Хочу, - отмирает Кас, прищуриваясь и упираясь затылком в белую упругость. Он выгибается, подставляя шею под настойчивые губы: его ведет память собственного сосуда. - Как? - Контакт, Дин. Связь крепнет, я не могу не знать, о чем ты сейчас… - А обычно? То есть, поэтому ты игнорировал мое личное пространство? - Порой. Прости. - Искупай, крылатое недоразумение, грехи свои передо мной и то, что раньше не додумался… - Ди-ин… - это все, что Кас может сказать, теряясь в мыслеобразах своего подопечного, которые вспыхивают под его прикрытыми веками, которые он не может игнорировать после каждого прикосновения, ласки, поцелуя, ощущаемого легким касанием жадного взгляда. Человек раздевает ангела – последнему неудобно на развернутых неуклюже крыльях, но он забывает, что можно их спрятать: после того, как Дин вытряхивает его из одежды, нелогично целой на спине, обнажая целиком, и обнажается сам, ангелу совсем не мешает еще одна пара конечностей. Руками можно цепляться за плечи, чтобы не утонуть в таком человеческом наслаждении, а крыльями – ласкать спину, легко и нежно, прослеживая перьями каждый из позвонков. Дин не опытен с мужчинами и ангелами в мужском теле, но его ведут инстинкты и жажда. Та, что сильнее зова крови. Это не похоть и не плоть, это закрепление, усиление их союза. Подтверждение – перед самими собой. Высшая форма смелости. Дина ведет, он купается в пронизывающем его насквозь ощущении того, как ангелы любят – это и похоже на возбуждение и в тысячи раз острее и пронзительнее. Это и трепет, и восхищение, и растерянность, и почти благоговение. Благословение – то, как любят ангелы, точно благословение. Он уверен в этом. Теперь – точно. Он изучает кончиками пальцев и каждым миллиметром кожи такое невинное влечение к нему ангела, показывая тому взамен чисто человеческое вожделение. Стонами и всполохами в сознании, прикосновениями к телу и душе, осознанием принадлежности… Мой, мой, мой. …взаимной, нерушимой и хрупкой одновременно. Под вспышками – откровениями почти теряются и заново находятся и сжимающий Дина стройными ногами Кас, и ладонь, скользящая по влажному телу ангела, и подтянутые ягодицы, слишком тугие, слишком желанные, и настойчивость самого Кастиэля, желающего отдаться и принадлежать, и бесстыдство человека, изучающего, растягивающего, вожделеющего. Дину приходит в голову шальная мысль, после того, как он зацеловывает, облизывает ангела чуть ли не изнутри, пока тот прикрывает зардевшееся лицо одним крылом и заодно запястьем. Он протягивает руку – не глядя, цапает, отрывает кусочек облака, на котором они расположились. Мгновение, и в руке у него желанная вязкая влажность. Они не говорят – и говорят, молча, громко, прикосновениями и сбитым напрочь дыханием, редкими взглядами и запахом мускуса, терпким и тот час же исчезающим, обмениваются желанием – требовательно и трепещуще чутко. Так странно, так правильно, так бесконечно хорошо. Кастиэль снова выгибается, безмолвно подсказывая, хватит, хватит, хочу, давай, мне не будет больно. Дин хмурится, скорее по привычке, но прикрывает глаза и входит, небыстро, осторожно, чтобы не навредить. И самому - не захлебнуться в наслаждении, в обладании, в явности своей власти над прекраснейшим из крылатых созданий, уж ему-то есть с кем сравнивать. Движения судорожные и плавные одновременно. Кас слишком, безумно узкий, тесный и податливый, тянущийся навстречу и вслушивающийся в каждое прикосновение, в каждый толчок. И Дину хорошо – хорошо – хорошо, тянуще сладко, бесконечно терпко, его ведет от умноженного на двоих удовольствия, от момента истины, от причастности – от нечеловечески всеобъемлющего кайфа. Кас дрожит от нового-сильного, стонет, и его человек вторит ему, и двигается в нем, и клеймит собой – изнутри. И требует, и берет, и отдает, и отдается. Так, как никогда. Так, как только ему… Умирает, воскресая заново – и подталкивает последним слившимся воедино желанием тела и души к этому же своего человека. - Так люди любят, - мелькает в ангельской голове мысль, - так люблю я… Дин улыбается ему, и гладит ладонью по щеке, и, приподнявшись, не пытается отстраниться – некуда. Только потягивается, сыто и довольно, и, очищенный ангельским касанием, растягивается на широкой груди, пригревается, и засыпает. Как ни странно, но ангел следует за ним. * * * - Кас, чувак, стой, - упирается ладонью в грудь ангелу Дин, когда тот переносит его к драгоценной Импале, чтобы тому было удобно добираться до Сэма – встреча через полтора часа, времени впритык. - Да, Дин, - бывший воин Господень привычно отстранен и взгляд у него привычно ласкающий. Но ведь… - Кас. Кас, только не говори, что мне это все приснилось по пьяни… - Дин, все было. Прости меня. - За что, за что тебя прикажешь простить, пернатый? За то, что я домогался тебя, нашего бесценного шизанутого образца непорочной страсти нежной, или за то, что ты сейчас отмороженнее сосульки? - Любовь ангела – это то, Дин, чему нет прецедентов. Я не создан для этого… - Но… - Но ты создан для меня, не как сосуд, как что-то большее. Что бы ни было дальше. Как бы ни было дальше… Я… - Кас, ну что за сопли, чувак? – зло перебивает его Дин и снова требовательно тянет к себе за галстук. Кастиэль немного ниже и преданно – щемяще смотрит ему в глаза. Губами он находит губы, и цепляется за плечи, чтобы голова, пожалуйста, так сильно не кружилась. - Не знаю, что там у вас, у ангелов, в вашем дурдоме на вылете, но я человек, Кас. Ты тоже иногда им бываешь. Поэтому… - он прикусывает нижнюю губу ангела, больно и алчно, и отстраняет его, на расстоянии вытянутой руки, сжимая, стискивая до боли плечи. – Поэтому мы справимся, с кем угодно, с чем угодно, даже с твой замечательной альтернативной любовью. Если ты со мной, конечно. - Я с тобой, Дин. Всегда.