You one in the million

Аомине выходит с поста и почти за секунду садится в государственную машину, сразу врубая сирены, разливающиеся сине-красными огнями. Громкий звук давно перестал бить по ушам, хотя первое время жутко действовал на нервы. Он жмет на газ, зная, что несколько стажеров, патрулирующих улицу, вряд ли смогут долго удерживать поджигателей. Выехав на дорогу, он включил полицейскую волну, видя задним зеркалом, что за ним выезжает еще около пяти машин. Жилой дом находится в трех кварталах от поста, что очень на руку Аомине, который выдавливает 120 км/ч. У дома уже орудует пожарная машина. Некоторые пожарники издалека из шланга обливают дом, а некоторые пошли внутрь вытаскивать потерпевших. Аомине паркует машину, не вырубая сирены, и подбегает к преступникам, коими являлись двое щуплых мужчин. Он достает наручники и кивает остальным.       — Работайте, с этими разберусь сам, — он одевает обоим мужчинам наручники.       — Вы вовремя, лейтенант, — улыбается ему двадцатидвухлетний стажер, а он кивает.       — Кроме этих кто-нибудь был замечен? — парни рассказывают все в мелких деталях, а Дайки, слушая, что они говорят, смотрит, как из здания выбегает спасатель с пожилой женщиной на руках. Когда они договорили, он кивнул на самый дальний джип. — Сажайте туда и следите, а наши пусть опрашивают свидетелей.       — А поджигателей возьмете вы? Когда будет проводиться допрос?       — Пусть посидят в обезьяннике, а потом решим, что с ними делать. Все. Выполняйте, — он машет им рукой и идет к одной из машин скорой помощи, где спасатель помогает положить женщину на носилки. Он снимает с себя пожарную каску, улыбаясь женщине.       — Все будет хорошо, бабушка, вы обязательно поправитесь, — она устало улыбается ему в ответ, а пожарник, убедившись, что ее занесли в машину и уложили, отворачивается к своим коллегам.       — В доме чисто, ребят, кончайте с огнем и поехали, — Аомине склоняет голову и ухмыляется, когда пожарник поворачивается к нему, ухмыляясь почти так же.       — Тебя невозможно не узнать даже со спины, Кагами, — на лице бывшего соперника широкая улыбка, а Аомине хмыкает, скрещивая руки на груди.       — Тоже рад тебе, Аомине, — наверное, за все эти десять лет чаще всего он виделся именно с Кагами, не считая Кисэ, разумеется, еще реже с Мидоримой, который сейчас ординатор в центральной государственной больнице. Как ни странно, они все ушли из баскетбола, может, потому что подростковое хобби в определенный момент могло показаться не достаточно стабильным для будущего, может, по другой причине. Насколько он знал, Кагами ушел из баскетбола, чтобы спасать жизни, что было, собственно, и не удивительно, зная его характер. Тетсу, впрочем, ушел из баскетбола вслед за своим светом, а он... долгая история. — Полиция, как всегда, с опозданием, — подтрунивает Кагами, а Аомине фыркает. Даже сейчас у них остался дух соревнования, но, если честно, это уже давно стало безобидной шуткой, а все подколки воспринимались по-доброму. — Как Кисэ? Тетсуя недавно видел его, но они толком не поболтали, потому что он спешил, — пожалуй, Кагами меньше всех из них изменился. Разве что возмужал чуть. Куроко, казалось, так и остался в шестнадцатилетнем возрасте, а в детском саду, в котором работал воспитателем, смотрелся словно подросток, сбежавший из школы. Рёта тоже почти не менялся, может, волосы отросли чуть сильнее, чем раньше, а лицо потеряло некоторую детскую округлость, делая его почти совершенным. Почему «почти»? Да просто так, чтобы не зазнавался даже в мыслях Дайки.       — Его задержали в Европе на день, что-то с самолетом, сегодня вечером будет, — Аомине заглушает порыв закатить глаза, вспоминая это вчерашнее сообщение до сих пор обиженного Рёты. Что-то типа: «Задержали, буду завтра к ночи»       — Приходите завтра к нам, — улыбается Кагами. — Давно вместе не собирались, — Аомине кивает ему.       — Без проблем, на созвоне. Тетсу привет, — они прощаются, а Аомине думает о том, что завтра Кисэ, скорее всего, тоже будет злиться, и никуда они не пойдут. Потому что Рёте совершенно не нужен повод обидеться, ему просто очень нравится иметь мозги Аомине, который, сам себя ненавидя, еще и чувствует себя в какой-то мере виноватым. Подумаешь — дома не спал и не предупредил, что жив-здоров, а Кисэ не мог дозвониться и перенервничал так, что после не только наорал на него за эгоизм, так еще и спать не мог, хотя на правах того, кто прав в ссоре (а почему-то это решает именно Кисэ, даже если он сто раз не прав), спал на большой кровати в их спальне, отправив Аомине на диван. Ну что такого, заснул он в отделении, корпя над каким-то делом, с кем не бывает? Отдав приказы коллегам, он честно свалил с места преступления, зная, что ребята со всем справятся, и сел в машину, вырубая сирену. Он скинул кепку на пассажирское сидение и отправился на пост, поменять машины. Отчет он пришлет начальнику по э-мэилу. Оставив машину на парковке, он пошел к своей черной Тойоте Камри, на крыше которой была съемная сирена, если его срочно вызовут из дома. В своей машине было намного удобней, учитывая то, что эту машину он выбирал долго, от внешнего вида до комплектации, вплоть до дисков. Заведя ее, он выехал на дорогу, а плеер включил одну из любимых песен Кисэ, заставляя Аомине опять думать о нем. Дайки едет домой, сейчас десять часов, а Кисэ еще не прилетел. В его бардачке лежат самые полезные бытовые вещи: от зарядки для телефона, вплоть до таблеток от головной боли, а под всем этим лежит их совместное фото, сделанное около одиннадцати или даже двенадцати лет назад еще в Тейко. Они тогда еще не встречались, хотя Кисэ говорит, что ему кажется, что уже тогда он был влюблен в Аомине. Аомине, впрочем, всегда на это отмалчивается. Он вообще не знает, что говорить в таких случаях. Что-то типа «я тоже»? Это не так. Дайки, если уж честно, стал встречаться с ним от нечего делания на первом году старшей школы, когда Кисэ был по уши влюблен в него. Впрочем, Аомине никогда и не скрывал этого, всегда говоря, что в то время все было очень просто...

...

Дайки удивленно раскрывает глаза, когда его губ касаются губы Рёты. Сейчас, после хорошего отдыха на крыше Тоу, Аомине хотел было уже благополучно свалить домой, но к нему подошел Кисэ, который взялся тут непонятно откуда, учитывая, что его школа находится достаточно далеко, и сказал, что им надо поговорить. Они зашли в пустой класс, а Дайки, сначала пытаясь отмазаться от бывшего товарища или хотя бы убедить поговорить его по дороге к его, Дайки, дому, решил, что лучше сразу выслушать парня. Правда, о чем Кисэ хотел разговаривать, Аомине догадаться не мог, учитывая то, что если это насчет баскетбола, то сейчас если и проходят тренировочные игры, то совсем уж несерьезные. Собственно, разговор начался с поцелуя. Глаза Кисэ были зажмурены, а его длинные ресницы почти трепетали. На его щеках был яркий румянец. Аомине сжал руки на его плечах и отстранил от себя, видя смущенный взгляд парня.       — Ну и че это значит? — спрашивает Аомине, заставляя Рёту покраснеть еще сильнее. На Кисэ была надета его школьная форма, но она заметно помялась, потому что, видимо, Кисэ сначала бежал до метро, потом попал в толкучку, а потом уже бежал до его школы.       — А что это может значить?! — Дайки закатил глаза и ослабил и так висящий галстук от школьный формы. Кисэ отстраняется еще сильнее и опускает голову.       — Я без понятия, это ты целуешь меня ни с того ни с сего, а разбираться, что творится в твоей башке, увы, не так уж и интересно.       — Аомине-чи... — голос Рёты дрожит, а Дайки, пожалуй, впервые за эти несколько минут становится серьезным. — Я люблю тебя...       — Чего? — удивленно переспрашивает Аомине, приподнимая брови. — В смысле? Я не гей, — он ловит злой взгляд золотистых глаз Рёты, который сжимает кулаки.       — Ты издеваешься надо мной?       — Да нет.       — Я... всё понял, — Рёта казался почти разбитым, а Аомине показалось, что он, пожалуй, перегнул палку. Разумеется, он понимал, в каком смысле говорит Кисэ. — Просто подумал, что ты имеешь право знать, — он разворачивается, чтобы уйти, но Аомине хватает его за локоть. Чисто на автомате, сам удивляясь своей реакции. Глаза Кисэ смотрят на него с восхищением и с... влюбленностью. Будто бы на какого-то супер-героя. Его нижняя губа дрожала, а на ресницах были капли непролитых слез. Кисэ был... красивым. Пожалуй, это самое точное слово, которое могло описать Рёту. Он, конечно, не был похож на девчонку, но его пухлые, очерченные губы, курносый нос, большие медовые глаза, обрамленные длинными ресницами, и золотистая копна волос были будто с картинки. У него поникли плечи, а Аомине вздохнул.       — Если хочешь, будем встречаться, — говорит он, а Кисэ удивленно смотрит на него, а когда старается вырваться, чем удивляет Дайки еще сильнее, с его глаз начинают катиться слезы.       — Какого черта? Недостаточно посмеялся?! Отпусти меня! — губы Кисэ мягкие. Их приятно целовать, даже если он стоит в шоке и не отвечает. Кисэ смаргивает слезы, а его руки, что за запястья держал Аомине, не давая вырваться, осторожно обвивают его шею. Дайки осторожно прижимает его к партам, его руки обнимают талию Кисэ. Целовать парня странно. Не так, как девчонок. Девчонку боишься сильнее лишний раз обнять, потому что они слишком хрупкие. Их губы всегда в блеске, и они уступают в поцелуе. Рёта тоже уступает, но все же углубляет поцелуй именно он. Когда они отстраняются, щеки Кисэ ярко-красные, а его губы опухшие.       — Ты правда хочешь встречаться?.. — осторожно спрашивает его Кисэ, а Дайки пожимает плечами.       — Свободно. Без истерик по поводу девчонок или всяких сцен ревности, мол, где ты был, почему не звонил и так далее, — Кисэ хмурит брови.       — Ты хочешь одновременно встречаться и со мной, и с другими девчонками?       — Ну, в общем, да. Но я не буду намеренно искать их, так что можешь успокоиться. Если влюблюсь, то уже забьешь тревогу.       — Что это за отношения тогда? — спрашивает Кисэ, а в его глазах злость. Аомине пожимает плечами, а Кисэ, вздыхая, кивает, а потом прикусывает губу. — Хорошо, только... сделай так, чтобы я не знал о твоих отношениях на стороне. Я не смогу так, зная, что ты с кем-то еще, я этого не вынесу... — Аомине не отвечает, а Рёта принимает это за согласие. Руки Дайки ложатся на его талию, и Кисэ закрывает глаза, подаваясь поцелую навстречу.

...

Впрочем, Аомине бы и сейчас не смог сказать, почему в тот момент согласился с ним встречаться, вернее, предложил. Он знал, что сделал это точно не из жалости, потому что что-то в урез себе он бы не стал делать в любом случае, а если бы ему признался в любви любой другой парень, он бы, не раздумывая, послал его. Хотя, если уж честно, он знал только то, что засранец Кисэ умело манипулировал им, причем сам того не зная. Сейчас, после десяти лет вместе, Рёта, конечно, догадывался об этом влиянии, но, как ни странно, не злоупотреблял. Об их отношениях знала только Сатсуки, потому что Аомине, собственно, и не мог скрывать от нее что-либо. Она на это отреагировала вполне сносно, но разозлилась, когда он упомянул о свободных отношениях. Не то чтобы он каждый день был с какой-то девушкой, просто объяснял каждую из них тем, что девушка намного лучше руки. Момои бесилась, конечно, еще сильнее, но смирилась, сказав только о том, чтобы Дайки не мучил Рёту. Дайки и не собирался. Он выполнил обещание, и Кисэ никогда не знал, был ли он с девушкой или нет. Он не разрешал им оставлять на себе засосы или царапать плечи или спину, иногда, конечно, бывало, что он просто не мог проконтролировать, но тогда он старался меньше видеться с Рётой. А вообще, они виделись почти каждый день, а Аомине начинал понимать, что ему действительно нравится проводить с ним время. Конечно, иногда Кисэ хотелось убить за его болтливость, но в такие моменты он просто затыкал Рёту поцелуем, а тот сам все понимал. Сейчас, в данный момент, Аомине хочет убить Кисэ за то, что не может перестать думать о нем. Это будто вошло в привычку и жутко раздражало. Через три месяца их своеобразных отношений Аомине понял, что хочет Кисэ. Причем, если раньше он спокойно спал с другими девушками, и вопрос секса сам собой отпадал, то потом сквозь каждую девушку он видел карамельные глаза, застеленные дымкой желания, пухлые губы, приоткрывающиеся для поцелуев, упругое, подтянутое тело в своих руках, и стоны... великолепные, блядские стоны, которые Рёта не сдерживал даже во время поцелуев. Конечно, они не только целовались, если честно, Аомине частенько с весельем вспоминает, что в те дни он постоянно лапал Кисэ, доводя его до оргазма лишь руками, хотя их первый секс навсегда останется в памяти Аомине. Это было неловко, смущающе, но жутко приятно.

...

Кисэ сидел дома у Дайки, читая какой-то спортивный журнал. Он лежал на его кровати, свесив голову вниз, и ныл что-то про то, что ему жарко. Это был конец июня. Первый год старшей школы был позади. Его родители уехали на Окинаву, а сам он сказал, что хочет остаться на лето в Токио. Сейчас Аомине сидел на полу перед небольшим плазменным телеком и рубился в Сонни.       — Ты не хочешь все-таки найти для меня джойстик? — недовольно спросил Кисэ, поворачиваясь на живот. На нем были только свободные светлые джинсы, а футболки они сняли, так как было очень жарко.       — Поищи сам, — Дайки махнул рукой куда-то в сторону стола, на котором внушительной кучкой валялось что попало, а Кисэ, вздохнув, спрыгнул с кровати и обнял Дайки со спины, целуя в основание шеи.       — Аомине-чи, мне скучно, — Дайки, теряя жизнь в игре, чертыхнулся и через плечо повернулся к Кисэ, хмуро на него смотря. Губы Рёты были растянуты в улыбке, а его глаза блестели. Повернувшись к нему всем телом, он потянул его на себя так, что колени Кисэ находились по обе стороны от его бедер. Кисэ начал целовать его шею, щекотя лицо золотистыми волосами, а руки Аомине легли на его талию, прижимая его к себе. Обнимать Кисэ приятно почти так же, как и целовать. Подаваясь вперед, Аомине приподнимает Кисэ и кладет его на односпальную кровать, ложась на него. Его руки зарылись в светлые волосы, а сам он с упоением целует губы Рёты, чувствуя, что его длинные ногти царапают кожу на плечах. Он чуть отстраняется и смотрит на Кисэ, заглядывая в карамельные глаза. Щеки Кисэ раскраснелись, а Аомине бедром чувствует его возбуждение, понимая, что у самого стоит колом. Он опять целует его, а его руки начинают блуждать по всему телу Кисэ, задевая чувствительные места, которые почти все выучил. Его губы спускаются чуть ниже, целуя линию шеи, иногда поднимаясь к уху и играясь с серебренным колечком, а руки сжимают бока Кисэ, срывая с губ того нетерпеливые выдохи.       — Аомине-чи... я хочу... — Дайки опять впивается в его губы, а его рука ложится на промежность Кисэ. Он ловит губами стон и прикасается своим лбом к его. Он тоже хочет. Сильно. До боли в штанах. О сексе между парнями он знает только то, что прочитал в интернете, и то мимоходом, и, честно говоря, причинить Кисэ боль он хочет меньше всего. Его руки расстегивают ширинку брюк Рёты, а тот, прикусывая губу, не сводит взгляд с Дайки. Аомине никогда не думал, что когда-то будет осторожничать, но сейчас ему казалось, что он не мог по-другому. Его вторая рука гладила грудь Кисэ, иногда задевая аккуратные соски, а их губы находились буквально в миллиметре друг от друга.       — Будет больно, — предупреждает Аомине, когда, стянув с Кисэ штаны, оставляя его в одних белых боксерах, отстраняется. Сам он до сих пор в джинсах. Он садится между ног Кисэ и тянется к подушке. Рёта на него удивленно смотрит, а сам приподнимается, чтобы Аомине подложил подушку под его поясницу. Аомине никогда не замечал за собой неловкости, даже в самый первый раз, но сейчас, когда эти глаза смотрят на него с таким доверием, он просто не может действовать по-другому. Он снимает с себя джинсы, тоже оставаясь в боксерах, а сам наклоняется над Кисэ, целуя его приоткрытые губы, стараясь отвлечь, хотя, как ему казалось, единственного, кого сейчас надо отвлекать — это его. Рука Дайки задирает резинку боксеров Рёты и обхватывает его возбужденную плоть, срывая с губ стоны. Он гладит ее, иногда чуть сжимая у основания, а потом и вовсе стягивает с Кисэ боксеры, оставляя полностью голым. Его рука двигается по его плоти, а губы собирают стоны, которые доставляют какой-то своеобразный кайф его ушам. Золотистые волосы растрепались, а Аомине подавляет в себе желание зарыться в них. Он чувствует, как руки Рёты оглаживают его плечи и спускаются вниз до тех пор, пока одна не опускается в трусы. Аомине хрипло стонет, но сжимает запястье Кисэ, останавливая его руку.       — Лучше не надо, — тихо говорит он, а Кисэ улыбается и тянет боксеры парня вниз, открывая возбуждение. — Я хочу тебя, — почти шепчет он, чувствуя, как по телу Кисэ проходятся мурашки. Руки Рёты зарываются в его короткие волосы, притягивая к себе для поцелуя, а пухлые губы шепчут в ответ:       — Так возьми меня... — Аомине еще раз целует его и, чуть отстраняясь, тянется к тумбочке, выуживая оттуда маленький, нераскрытый тюбик смазки. Он опять садится между ног Кисэ, чувствуя, как они обвивают его поясницу. Аомине выдавливает приличное количество смазки себе на пальцы и, касаясь свободной рукой плоти Рёты, который наблюдал за каждым его действием, раздвигает пальцами ягодицы, дотрагиваясь до входа. Казалось, что сильнее покраснеть Кисэ уже не может, Дайки чуть наклоняется и начинает целовать его грудь, иногда переходя на плоский пресс. Он кусает и зализывает места, стараясь по стонам понять, стоит ли продолжать или нет. Когда первый палец входит внутрь, Кисэ непроизвольно отодвигается и морщится, но Аомине, гладя его, старается поцелуями отвлечь от боли. Он наклоняется и целует его губы, шепча в них, что он сделает все, чтобы Рёте было менее больно. Когда в него входит второй палец, в глазах Кисэ появляются слезы, и Аомине чертыхается, но все равно продолжает подготавливать парня, слыша, как стоны становятся более тихими, почти мурлыкающими, а сам Рёта старается всем телом прижаться. Он прикасается пальцами к маленькому бугорку простаты, и Рёта выгибается в его руках. Его губы приоткрыты, а в глазах больше нет боли. Аомине отстраняется и, чуть прикусывая его шею, вставляет третий палец, слыша вскрик, чувствуя, что Кисэ с силой сжимает ноги на его пояснице, причиняя почти боль.       — Аомине-чи... — шепчет Кисэ, а Дайки обнимает его второй рукой, касаясь его скулы губами, целуя каждый миллиметр. Собственное возбуждение уже приносило боль. Ему хотелось взять Кисэ, хотелось войти в него и получить удовольствие вместе с ним, но он знал, что если поторопится, то ничего хорошего Рёта со своего первого раза не запомнит. Кисэ начинает сам подаваться вперед, когда привыкает к пальцам, а на его щеках опять появляется возбужденный румянец. Руками он обнимает спину Дайки и выгибается в пояснице. — Я готов, давай... — шепчет он, а Дайки, чуть разведя пальцы, вырывая с губ Кисэ выдох, вытаскивает пальцы. Он смотрит в глаза Кисэ и видит уверенность и решимость, но руками чувствует мелкую дрожь. Рёта боится, и Дайки знает об этом. Дайки зарылся рукой в волосы Кисэ, притягивая его голову к себе для поцелуя, а второй рукой приставил плоть ко входу Рёты, начиная медленно и размеренно входить. Он видит, как слезы катятся с глаз Кисэ, но он сам, напротив, не дает Дайки остановиться. Он тяжело дышит, его грудь вздымается и опускается, а по лбу Аомине катится маленькая капелька пота. Он руками обхватывает Рёту, прижимая его к своему телу, и входит до конца, прикусывая острое плечо, чтобы не слишком громко застонать. Ему хорошо. Ему не просто хорошо, а нереально хорошо. Тело Рёты в его руках, он сам к нему тянется, сам сжимает руки на спине, не давая отстраниться, а Аомине сцеловывает каждую слезинку, понимая, что Рёте сейчас очень больно оттого, что он внутри. Он начинает медленно двигаться, чувствуя впившиеся ногти в свою спину, а Кисэ, подаваясь навстречу ему, слабо улыбается, выдыхая от боли каждый раз, когда Аомине входит до конца. Дайки гладил светлые волосы и не старался прибавить темп, хотя хотелось жутко, ему хотелось взять Кисэ грубо, сжимать его тело в руках, но, понимая, что это его первый раз, он наступает на горло своим желаниям. Его рука гладит плоть Кисэ, а тот, чувствуя, что боль отходит на задний план, чувствует отголоски наслаждения. Он громко выстанывает имя Аомине, прося быть чуть быстрее, но Дайки не слушает. Он гладит второй рукой его шею и грудь, а их губы сливаются в таком желанном сейчас поцелуе. Тело Кисэ содрогается в его руках, и Дайки чувствует на пальцах вязкое семя и, несколько раз глубоко толкаясь, выходит из него и изливается на простынь. С его тела капает пот, а сам он валится на Кисэ, который также тяжело дышит. Его руки обнимают спину Аомине, а тот, чуть приподнимаясь, целует Кисэ в лоб.       — Я люблю тебя, Аомине-чи, — говорит Кисэ, а Дайки кажется, что его сердце так громко бьется о грудь, что слышно по всей комнате. Рёта не первый раз говорит это, но впервые Аомине действительно это слышит. Интонацию, каждую букву по отдельности, складывающуюся в признание. И глаза Кисэ такие... родные. Положив на его плечо голову, Аомине прикрыл глаза.       — Дайки.       — Мм?       — Мое имя, зови по имени, — он чувствует, что Кисэ улыбается, а его пальцы перебирают волосы Аомине.       — Хорошо, Дай-чи-и, — тянет он, а Дайки машет рукой. Пусть будет так. Он обнимает Кисэ и сам не замечает, как они вырубаются во вполне неудобной позе.</i>

...

После того раза Аомине никогда с Кисэ не осторожничал. Он любил быть грубым с ним и знал, что Рёте это тоже нравится. Ему до сих пор нравится, когда Аомине чуть сильнее чем надо прикусывает его шею, нравится, когда он сильно сжимает в кулаке золотистые волосы, любит, когда крепко прижимает к себе, оставляя чуть ли не синяки. После того раза они занимались сексом в раздевалках и Кайджо, и Тоу, бывало у них пару раз и в кабинете на парте, когда все ученики ушли из школы. Как-то раз их чуть не запалили родители Аомине, когда они были дома, но, благо, к тому моменту, как они пришли, Аомине уже был в душе, а Кисэ, полностью одетый, играл в Сонни. Аомине и сам не замечал, что проваливается в эти отношения, хотя что-то оставалось неизменным, как девушки, с которыми Аомине все-таки встречаться не прекратил. Музыка вырубается, а на экране дисплея появляется номер телефона Момои. Его телефон автоматически подключается через блютуз к машине. Он отвечает на звонок.       — Да? — говорит он, а на том конце провода позади Момои был какой-то шум.       — Дай-чан, как дела? — еще один человек, который не менялся — Момои Сатсуки. Несмотря на то, что ей уже под тридцатник, хотя она злится, когда Аомине так говорит, учитывая, что они одногодки, а ему только двадцать шесть исполнилось, она почти не менялась, причем ни характером, ни внешностью, ни привычкой доставать его, особенно когда она на работе. Момои и здесь последовала за ним, правда она стала неплохим следователем, и им приходилось часто работать вместе.       — Домой еду, что-то случилось?       — Дай-чан, нельзя говорить по телефону за рулем!       — Сатсуки, что тебе нужно?       — Мне позавчера Ки-чан звонил, мы должны были сегодня встретиться, но он так и не позвонил, хотела узнать, все с ним в порядке? Он не берет трубку.       — Его самолет задержали, он скоро должен прилететь, — говорит Аомине, подъезжая к их дому. Они жили в двадцатипятиэтажном доме на самом последнем этаже. Припарковав машину, он заглушил ее и, взяв кепку в руку, а телефон к плечу, сказал: — Я скину сообщение, когда он прилетит, — говорит он и, дожидаясь согласия Момои, кладет трубку. Пожалуй, единственной девушкой, к которой Кисэ не ревновал, была Момои. И это было даже не потому, что они и между собой друзья, просто он знал, как Аомине к ней относится. Знал, что она одна из самых близких ему людей с самого детства. И хоть он нечасто говорит об этом, все прекрасно знали, что у них двоих чувства друг к другу намного сильнее, чем у многих родных братьев и сестер. И, пожалуй, если бы Кисэ еще и к Момои ревновал, ему бы точно пришлось выстрелить сначала Кисэ в башку, потом себе. Кисэ ревновал его ко всему, чему только можно, причем с самого начала. И обычно, когда он ревновал, его мозги наглухо перекрывались, и ему было уже плевать на любые доводы рассудка, так что приходилось не только объяснять, что Рёта... мягко сказать, не прав, но еще и не давать ему наделать разных глупостей, о которых бы он позже жалел. Не то чтобы Аомине не был ревнивым. Был. Очень. Но это никогда не затмевало ему голову. Ну, по крайней мере, он так всегда считал.

...

Дайки приходит домой только к восьми вечера. Его встретили родители, и он, говоря, что был в кино с девушкой, идет к себе в комнату. Телефон у него был выключен, так как в кино он не был, зато был у этой самой девушки дома, а включив, увидел несколько пропущенных от Рёты, восемнадцать пропущенных от Момои, несколько от ребят с третьего класса старшей школы и несколько от родителей. Сейчас время близилось к зиме, начинались отборы на зимний кубок, и не сказать, что Аомине готовился, просто было интересно поиграть с Сейрин. Он нажал на перезвон, чтобы дозвониться до Кисэ, но его телефон был вне зоны доступа. Подумав, что у того, наверное, села зарядка на телефоне, он откинул свой мобильник и завалился на кровать, как телефон завибрировал. Это было сообщение от Момои, а писала она о том, что когда они вдвоем с Кисэ прогуливались, то видели, как Аомине идет под руку с какой-то девушкой. Дайки фыркнул. Обиделся значит. Будто бы Аомине не предупреждал, что будет гулять с девушками. Будто бы Кисэ на это не согласился. В голове была настойчивая мысль о том, что он это сделал специально, чтобы что-то доказать себе, что он все контролирует, но факт оставался фактом. От того, что он был с девушкой, он не получил морального удовлетворения. Только физическое, и то, думал он совсем не о девушке, а чувство вины, непонятно откуда взявшееся, загонял куда подальше. Впрочем, он знал, что Кисэ сам наберет. Долго он никогда не обижался. К часам девяти Рёта до сих пор не набрал, а его телефон был так же выключен. К десяти часам от него до сих пор не было вестей. В двенадцать часов Аомине благополучно лег спать. Впрочем, Кисэ не объявился и утром, зато его телефон был, наконец-то, включен, ему пришло оповещение. Целый день Аомине ходил и срывался на всех, кто попадается под руку, а все из-за этого чертового игнора. Что ж, если Кисэ эти отношения не нужны, какими бы они ни были, то ему и подавно. Таких мыслей, в общем, хватило на часа два, и уже в три дня он стоял в тренировочном зале Кайджо, проходя в раздевалку. Кисэ там и обнаружился, он был до сих пор в форме, хотя остальных игроков он видел на выходе из школы уже в школьной форме. Кисэ недоуменно на него посмотрел, а потом вздохнул:       — Что?       — Ты че, в игнор решил меня поставить? — он мигом оказывается рядом с Кисэ и тянет его за грудки безрукавки на себя, а потом толкает спиной в шкафчики. По раздевалке разносится громкий звук от столкновения, а в следующую секунду Дайки отшатывается, удивленно смотря на Рёту, который поджимал губы. Вся шея Кисэ была усеяна засосами. Аомине сжимает зубы. — Сними футболку, — Кисэ на него недоуменно смотрит и хмурит брови. — Снимай футболку, я сказал! — Кисэ закатывает глаза, но послушно снимает синюю форму. Аомине начинает играть желваками, а потом, чуть отходя, с силой бьет по шкафчику рядом с головой Кисэ, оставляя на нем вмятину. Вся грудь и ключицы Рёты были в засосах. — Сука... ты че, трубку вчера не брал, потому что подставлял зад кому-то? — почти что шипит Аомине, а в его глазах горит гнев.       — А тебе не плевать? Ты же сам говорил, что у нас свободные отношения, — спокойно отвечает Кисэ и отталкивает его, чтобы подойти к своему шкафчику. Аомине следит за ним взглядом, опустив голову вниз. Его кулаки сжаты, а на костяшках одного заметная рана от удара по шкафчику. Дайки опять нагоняет Кисэ, разворачивая его за плечо к себе.       — Думаешь, приятно трахать чужую подстилку?! — на его губах появляется ухмылка, а Кисэ опять отворачивается. — Или, подставляя всем задницу, ты думаешь, что докажешь мне что-то? — он не успевает продолжить, как Рёта с силой ударяет его по щеке раскрытой ладонью. Его голова чуть мотнулась, и он шокировано посмотрел на разъяренного Рёту. — Рёта...       — Не смей так говорить со мной, — говорит он, а его голос дрожит от злости. — Мне осточертело, что ты не можешь разобраться в самом себе! Осточертело, что не можешь признать, что любишь меня!       — Я убью его, слышишь! — кричит в ответ Аомине и сжимает плечи Кисэ, прижимая его к шкафчикам. — Я его прикончу!       — Тебе же плевать, какой смысл? В чем смысл наших отношений? — спрашивает Кисэ, стараясь оттолкнуть Аомине, что у него не получается сделать. — У меня сердце рвется на части, когда твой телефон выключен, потому что я знаю, чем ты занят! И если я тебя не устраиваю в постели, то почему ты просто не расстанешься со мной? Зачем измываться надо мной?!       — Ты сам сказал, что любишь меня, — говорит Аомине, стараясь не смотреть на плечи Рёты. Потому что больно. Потому что хочется выть от безысходности и оттого, что позволил, чтобы к Рёте прикоснулся кто-то еще. Он и не думал никогда, что Рёта изменит ему.       — Да, люблю, Дайки, очень. Но это никогда не давало тебе права издеваться надо мной! Если бы ты не хотел, мог бы не начинать ничего, в конце концов, это ты предложил встречаться, хоть и свободно, а сейчас злишься из-за того, что я спал с... — Рёта поджал губы и отвернулся.       — Боишься за него? Правильно делаешь, Рёта, потому что как только я узнаю, кто он, то отправлю его в больницу. Надолго. Он пожалеет, что вообще знаком с тобой!       — Я впервые за девять месяцев воспользовался нашими свободными отношениями, — горько усмехается он, опуская взгляд. — А ты это делал постоянно, хоть слово я тебе сказал? — Аомине молчал, а Кисэ кивнул, высвобождаясь из своеобразного плена рук Дайки. — Я... не могу так. Не могу быть с тобой, зная, что ты с кем-то еще и в любой момент бросишь меня ради какой-то девушки, которую, может быть, полюбишь. Я не могу, — он надевает на себя обратно форму, видя, что Аомине отводит взгляд. Кисэ взял свою сумку и, положив туда вещи, решил, что переоденется дома.       — Рёта, иди сюда, — тихо говорит Аомине, а Кисэ хмурится. Дайки смотрит в его глаза, и ему кажется, что нет ничего важнее того, чтобы остановить. Не дать уйти. Не позволить. — Иди ко мне, — Рёта бросает сумку на пол и медленно подходит к нему, оставаясь на расстоянии вытянутой руки. Аомине тянет его на себя и обнимает за плечи, утыкаясь носом в светлые волосы. Он чувствует, что Кисэ замирает, а потом сам обнимает его за спину, утыкаясь носом в шею. Его сердце учащенно бьется. — Никаких свободных отношений, — говорит Аомине, а его рука гладит волосы Кисэ.       — Только ты и я? — тихо спрашивает Рёта, прикрывая глаза.       — Только ты и я.

...

Аомине здоровается с пожилой консьержкой и идет к лифту. В этой новостройке они купили квартиру года три назад, когда здание только построилось. Зайдя в лифт, он нажал на кнопку двадцать пятого этажа. Аомине думает о том, как его вообще угораздило настолько потерять себя в Рёте, а учитывая то, что живут они вместе с третьего года старшей школы, он удивляется, что до сих пор эти отношения не угасают. Что им всегда есть о чем поговорить, никогда нет и мысли свалить куда-то, когда появляется свободное время, которое можно провести с Кисэ. В конце концов, они почти весь день не видятся, Аомине на своей работе, а Кисэ на своей. Когда же он заходит в квартиру, его встречает выключенный свет. В небольшой прихожей есть гардероб, куда они складывают верхнюю одежду. Если пройти дальше, будет большая гостиная, совмещенная с кухней. В гостиной стоит застекленный книжный шкаф, в котором по полочкам лежат тома манги, которую любит Кисэ, а на некоторых полках стоят фотографии. Их совместная фотография, самая большая, Кисэ сам ее сюда ставил, хотя Аомине считал, что им нафиг это не нужно, но, честно говоря, все, что касалось, как говорится, домашнего уюта, он предоставлял Рёте. Все-таки съехаться на последнем году обучения была именно идеей Рёты, хоть он и говорил, что это родители сказали ему, что пора бы научиться жить самостоятельно. Впрочем, родители Аомине согласились давать половину денег на съем, когда тот сказал, что он будет жить со своим другом.

...

Аомине затащил последний чемодан в квартиру и закрыл за собой дверь, устало валясь на диван. Сейчас был май, и было жутко жарко. Его белая майка была перевязана на голове, а джинсы подвернуты до колен. По его телу каплями скатывался пот. Кисэ раскладывал их вещи и, казалось, на жару ему вообще было плевать. Свою челку он закрепил заколкой, чтобы не мешалась, на нем были белые брюки и легкая белая рубашка. В этой квартире было три комнаты, не считая кухни и ванной. Одна для Кисэ, другая для Аомине, и гостиная. Ну, так было сказано для родителей. В одной из комнат была большая двуспальная кровать, две аккуратные тумбочки и большой шкаф с зеркалом. Там Рёта уже разложил все их вещи, а в комнату, что была поменьше, положил их баскетбольные мячи, учебные принадлежности, компьютер и прочие бытовые предметы. В гостиной был телевизор, диван, журнальный столик и один длинный стол. Впрочем, Аомине сейчас был нужен только диван и, желательно, кондиционер.       — Дай-чи, а в этом что? — Кисэ хочет подойти к чемодану, но Аомине ловит его локоть и тянет к себе. В итоге Кисэ теряет равновесие и падает на диван. Аомине кладет голову на его колени, а Кисэ смотрит в его глаза сверху вниз. — Надо все разобрать, потом отдохнешь, — он не дает Кисэ встать, и, положив руку на его шею, нажимает, склоняя к себе. Их губы соприкасаются, а Аомине в уме считает, что они уже встречаются два с половиной года. Аомине рад, что им, наконец, не надо терять время, которое они должны потратить на сдачу выпускных экзаменов. Многие знали, что они встречаются, но, собственно, никому и дела не было. Когда узнал Кагами, он сказал что-то о споре с Тетсуей и то, что он проспорил ему сто баксов. Оторвавшись от губ Кисэ, он увидел, как тот улыбается и начинает гладить его волосы.       — Дай-чи, что ты собираешься делать после школы? — Аомине пожимает плечами. Честно говоря, он пока не знал, что делать, но, скорее всего, что-то связанное с баскетболом.       — Посмотрим, — он приподнимается и сам садится на диван, а Кисэ поворачивается и оказывается на его коленях, довольно улыбаясь.       — Дай-чи, мы живем вместе! Ты хоть понимаешь, что это значит? — радостно говорит он, а на его губах счастливая улыбка. Аомине фыркает.       — Что ты можешь трахать мне мозги, не выходя из дома, и с самого утра? — Кисэ широко улыбается, а Аомине кажется, что Рёта чуть ли не светится. Он обнимает его за шею и целует по линии скулы. Аомине прикрывает глаза, а потом чувствует поцелуй в переносицу.       — Не только, — говорит Кисэ, а его руки скользят по телу Дайки, взгляд карамельных глаз выражает желание, а Аомине не нужно больше слов. Он опрокидывает Кисэ на диван и затыкает пухлые губы поцелуем.

...

Аомине идет в их спальню, на ходу расстегивая рубашку и кладя значок на комод. Он кидает рубашку на стул, и единственное, чего он сейчас хочет, это холодного душа. Стягивает ремень. На правой стороне ремня расположена черная, продолговатая дубинка и разъем для рации, а с левой — пистолет и шокер. Кидая его на кровать, он припоминает, как вообще решил стать полицейским. Тут, конечно, тоже без его блондина не обошлось, хотя в последнее время он все чаще понимает, что вся их жизнь складывалась лишь в зависимости от действий друг друга. Взяв полотенце, он отправился в ванную комнату. На раковине и в шкафчике над ней лежат куча разных кремиков и геликов Кисэ, к которым Дайки предпочитает и на метр не подходить, а в душевой кабине лежат их шампуни разного запаха. Его шампунь более терпкий, у него нет особого запаха каких-либо фруктов или пряностей, а вот от волос Кисэ всегда пахнет цитрусом. И не то чтобы Аомине любил цитрус, просто волосы Рёты это какой-то его особый фетиш. Он заходит в кабинку и открывает воду, смывая с себя все нервы сегодняшнего дня. Многие бы сказали, что его работа опасна, он бы согласился с этими многими. А еще многие бы сказали, что никогда в жизни не подвергли бы себя такому риску, зная, что после каждого серьезного вызова есть хорошая вероятность вернуться либо покалеченным, либо вообще не вернуться. Аомине считает, что лучше проживать каждый день, как последний, не зная, что будет дальше, но он настолько в себе уверен, что даже если дело изначально провальное, все равно выходит победителем с минимальными ранами и травмами. Он никогда не жалел о выборе, который сделал, собственно, буквально за один час.

...

Было около семи часов вечера, и Аомине занимался, собственно, ничем. Сегодня к ним домой пришел Кагами, причем нагло, без разрешения, и сказал, что ему скучно, потому что Куроко свалил на весь июль отдыхать с родителями. Сейчас они смотрели какой-то фильм. Ну, вернее, Аомине пытался посмотреть фильм, слушая, как Кагами ругается с микроволновкой, которая слишком медленно готовила попкорн.       — Кагами, ты можешь заткнуться? Телек на полную включен, а ты его все равно заглушаешь! — недовольно говорит Дайки, а ответом ему служит средний палец даже не повернувшегося к нему Кагами. Школу они закончили и теперь оставалось думать, что же делать дальше. Пока что из всех его знакомых (на которых ему было не плевать) определился только Мидорима, поступивший в медицинский. Кагами говорил что-то о том, что пока что он из баскетбола уходить не собирается. В замочной скважине скрипит ключ, и Дайки поворачивает к двери голову. Входит Кисэ, и Аомине, раскрывая глаза, сразу подходит к нему и поднимает его лицо за подбородок. У Кисэ была подбита губа и разбит нос.       — Кто? — сквозь зубы говорит Аомине, а Кисэ только улыбается, дотрагиваясь до его щеки.       — Все нормально, Дай-чи, я уже все...       — Кто?! — перебивает его Дайки, а за его спиной появляется Кагами, который тоже удивленно на него смотрит. Его брови хмурятся, а Кисэ, видя, что Аомине теряет терпение, говорит:       — Капитан команды, с которой мы сегодня играли, — он вздыхает, а потом закатывает глаза. — Да что ты так из-за этого злишься? Я ему тоже нос сломал, мы квиты! — говорит Рёта, стараясь успокоить его, но видит в синих глазах гнев. Оно и понятно. Аомине дотронулся до его щеки и чертыхнулся, смотря на Тайгу.       — Неси аптечку, надо обработать, — его спокойный голос — фальш, и он это знает, и Рёта это знает. Кагами уходит в ванную за аптечкой, а Кисэ присаживается на диван, Аомине не хочет говорить.       — Обещай, что ничего не сделаешь ему.       — Еще чего.       — За меня не надо заступаться, — гнет свое Кисэ. — Разве я похож на хрупкую девушку? Я сломал ему нос и, между прочим, нанес ему куда больший вред, чем он мне.       — Он у меня весь поломанный ходить будет, — тихо говорит Аомине, а сам не понимает, как еще может думать о чем-либо. Ярость затмевает глаза, перед глазами красная пелена, и эта ярость найдет свой выход. Сомневаться не стоит. Когда Кагами выходит к ним, Аомине дезинфицирует раны и клеит пластырь на переносицу Рёты, а тот вздыхает.       — И как теперь мне на работу идти? — грустно говорит он, в принципе, не задавая этот вопрос никому. Кагами переглядывается с Аомине, а когда Кисэ идет в их спальню, чтобы переодеться, разворачивает Аомине к себе за плечо.       — Даже не думай, Аомине!       — Тебя это не касается.       — Он же сказал, что сам разобрался, у тебя могут быть проблемы, — Кагами старается говорить тихо, чтобы Кисэ не расслышал, а Аомине фыркает.       — Я всегда делаю так, как считаю нужным.       — Это далеко не значит, что ты поступаешь правильно!       — Мне плевать на то, что правильно, а что нет, — отвечает Аомине, а Кагами, смотря в его глаза, понимает, что остановить этого человека невозможно. Не тогда, когда задевают его близких. А тем более не тогда, когда Кисэ приходит домой с разбитым лицом. Ближе к двенадцати, когда Кагами уже ушел от них, а сам он лежит рядом с Рётой, гладя его волосы, он смотрит почти сквозь себя, вспоминая все, что когда-либо рассказывала Сатсуки об этой команде, а самое главное, об их капитане. Когда Кисэ заснул, Аомине встал с кровати и, выключив ночник, надел свой черный спортивный костюм. Он набрал Сатсуки, зная, что девушка в такое время еще не спит, и решил, что узнает у нее все, вплоть до адреса. Зачем Кисэ вообще понадобилось играть со своей бывшей командой против новичков он не знал, учитывая то, что он мог их сделать даже не задумываясь. Когда он увидел, что тот самый парень только идет к себе домой, ему кажется, что даже судьба за то, чтобы Аомине избил этого ублюдка. Он ловит его в переулке и видит испуганное лицо парня. Его нос был и правда сломан.       — Бери мои деньги! Что хочешь бери, только... — Аомине затыкает его рот рукой, а второй спускает с лица капюшон. — Аомине Дайки? — на его лице отражается еще больший шок вперемешку с испугом. — Что тебе надо? Только не говори, что пришел мстить за Кисэ! Вам, Поколению Чудес, всегда было друг на друга плевать! — на его лице появляется истеричная улыбка, а его голос дрожит. Дайки, отстраняясь, фыркает.       — Об тебя даже руки марать не хочется, — говорит он, но его рука, напротив, сжимается в кулак.       — Отпусти меня, пожалуйста!       — Но просто так ты все равно не уйдешь, — он видит, как парень опускается по стене, и приподнимает бровь. Бить кого-то, кто настолько боится, что даже не хочет постараться спасти задницу?.. Отвратительно. А опускаться до угроз еще более отвратительно. Он разворачивается, чтобы уйти с переулка, как в его спину влетает стеклянная пустая бутылка. Тот уже поднялся, собираясь сигануть с места, но Дайки, замахиваясь, ударяет его кулаком по челюсти, и парень, закатив глаза, падает на землю. Он думает о том, что только последний кусок дерьма будет кого-то винить за свой проигрыш, а тем более бить кого-то в спину. И как же много таких уродов существует.       — Ублюдок, — Аомине потирает костяшки пальцев и уходит из переулка, даже не смотря на скулящего от боли парня. Возвращается домой он к двум часам ночи, а когда заходит внутрь, на диване его ждет Рёта, который недовольно на него смотрит.       — Все-таки пошел, хотя я просил этого не делать, — Рёта был в одних спальных шортах, а его глаза блестели от злости.       — Сделал то, что считал нужным, — повторил он то же, что и сказал Кагами ранее.       — Как и всегда, не прислушиваясь к людям, которые заботятся о тебе, — Кисэ встает с дивана и подходит к нему. В его глазах читается тревога. — Ты понимаешь, что у тебя могут быть проблемы? Понимаешь, что он мог бы тебя ранить! Все это дело случая, Дайки! — голос Рёты переходит на крик, а Аомине понимает, что Кисэ, наверное, тут места себе не находил, пока ждал его.       — Каждый должен знать, что если он обидит тебя, ему придется иметь дело со мной, — говорит Аомине, играя желваками. Ему надоело разъяснять каждое свое действие Кисэ.       — Я уже говорил, что я не немощный!       — Дело не в том, какой ты, Рёта! — повышает тон Аомине, замечая удивленный взгляд Кисэ, до которого, как всегда, не доходило, что Аомине не может просто взять и забить. Не может наплевательски отнестись к тому, что кто угодно может спокойно причинить родным людям боль. И хоть у Аомине было этих людей не так много, он всегда будет делать так, чтобы обеспечить их безопасность. Рёта вздыхает и, на удивление самого Дайки, кивает. Он берет его руку в свою и тянет к своим губам, целуя раненные костяшки. Дайки притягивает его к себе и крепко обнимает.       — Пожалуйста, не будь таким безрассудным в будущем, — Кисэ дотрагивается до его щеки и заглядывает в глаза. В глазах Рёты испуг, грусть и бесконечная нежность. Дайки наклоняется к губам Кисэ, оставляя на них целомудренный поцелуй.       — Я определился с профессией, — говорит Аомине, идя в спальню. Он скидывает с себя спортивный костюм и ложится на подушки. Кисэ ложится рядом, кладя голову на его плечо. — В сентябре отдам документы на прием в полицейскую академию, — он почувствовал, что Кисэ чуть приподнимается и смотрит в его глаза, слабо улыбаясь.       — Почему-то я догадывался, что ты вряд ли станешь офисным планктоном, но... Ты уверен?..       — Абсолютно, — Кисэ присел на кровати по-турецки и взял его руку в свою. Аомине не смотрел на него, но его глаза не были закрыты, сейчас он думал о другом.       — Ты же знаешь, я поддержу любое твое решение, — осторожно говорит Рёта, и Аомине все-таки переводит свой взгляд на него. Не то чтобы он ожидал истерик и ссор на тему того, что это опасно, но и не думал, что Кисэ так просто воспримет это. Аомине повернулся боком и уложил Рёту рядом с собой, накрывая их одеялом. Конечно же, он понимал, что Кисэ будет переживать за него, да все будут, но пока он в себе уверен, пока он знает, что ему есть, кого защищать, он никогда не поменяет свое решение.

...

Он перекрывает воду и выходит из душа, обматываясь полотенцем. Аомине смотрит на себя в зеркало, замечая небольшие синяки под глазами от недосыпа. И, наверное, если бы Кисэ был дома, он не раздумывая лег бы спать, но пока тот не прилетит, пока Аомине не будет уверен, что с ним все в порядке и он посадил самолет, он не сможет заснуть. Он заходит в спальню и подходит к большому шкафу, открывая левую сторону, где лежат его вещи. На правой лежали вещи Кисэ, и Дайки всегда видел, когда Рёта брал какую-нибудь его новую футболку, которая ему понравилась, и как ни в чем не бывало клал на свою сторону, мол, прости, Дайки, обойдешься без нее. В их спальне все выполнено в бежевых тонах, Кисэ сам все выбирал, а Дайки, дразня его примерной женой, думал о том, что если бы он жил один, то даже не заморачивался о таких вещах, как декоративные растения и замысловатой формы какие-то абсолютно ненужные вещи, которые «красивые, и вообще, заткнись, Дай-чи, что ты понимаешь». Он надевает домашнюю черную футболку и такие же черные свободные брюки и идет на кухню, заглядывая в холодильник. Он достает крабовые палочки, думая, что для перекуса это самое то. Аомине смотрит на длинный стол, в центре которого стоит деревянная ваза с резьбой, которая никогда не использовалась по назначению. Хотя как-то ей старалась в него запульнуть его мама, когда они с отцом пришли на новоселье. Без приглашения. Впрочем, его родители давно смирились с тем, что он встречается с парнем. Вернее, сначала они были против, а Аомине, не долго думая, сказал им, чтобы не лезли не в свое дело, а учитывая то, что родители с самого детства пророчили ему свадьбу и пятерых детишек с Момои, сказали, чтобы он выбирал: либо их семья, либо его отношения с Рётой. И хоть узнали они об этих самых отношениях, когда Аомине было двадцать один и его только-только взяли на работу, он уже тогда понял, что к черту ему не нужно, чтобы его ставили перед выбором. Впрочем, их ссора с родителями долго не длилась, и уже ровно через месяц ему позвонила мама, чтобы попросить прощения, хотя он знал, что она все же надеется на их с Кисэ расставание, думая, что их отношения с самого начала были несерьезными. Уже прошло десять лет, но мнение она свое не поменяла. А вазу она запульнула в него относительно недавно, и то, потому что не предупредил, что вообще покупает квартиру и переезжает. У его родителей с Кисэ были прекрасные, как считал Аомине, отношения. Их просто не было. Они старались как можно меньше контактировать, Рёта — потому что знал, что его, мягко говоря, не выносят, и они — потому что терпеть его не могли. Но если уж честно, его родители еще нормально восприняли эту новость. Вернее, они бы и не узнали, если бы с самого утра не пришли бы на ту их квартиру. Аомине тогда спихнул Кисэ с кровати, и тот, сонный и полуголый (и еще с одним огромным засосом) пошел открывать дверь. Его родители, впрочем, сразу отпихнув его, пошли прямиком в комнату с открытой дверью, где голым лежал Аомине. Они даже вторую комнату проверять не стали, зная, что кровать, которая стоит там, даже не тронута. Но если тогда его родители просто ушли оттуда, устроив Аомине скандал позже, то с родителями Рёты была вообще другая история, и сам Рёта реагировал на это намного хуже, чем Дайки.

...

После изнурительных тренировок в академии. Прошло уже три месяца и начинался четвертый, но от этого становится не легче. Осталось отучиться еще три месяца, и его возьмут на стажировку. Иногда, на теории, ему хотелось выстрелить себе в лоб травматическим пистолетом, потому что огнестрельное пока не доверяют. Во время практики было хотя бы интересно, и он не так сильно изматывался. В квартире было прохладно, а ему, учитывая то, что, в общем-то, декабрь, было жарко.       — Дай-чи, уже вернулся? — спрашивает Рёта, выходя из комнаты. На нем теплая домашняя одежда, и он удивленно смотрит на уставшего Дайки, который до сих пор в куртке.       — У меня нет сил даже на то, чтобы просто сказать «я дома», — угрюмо говорит Аомине. — И я помираю от жары.       — Ты в зимней куртке дома, возможно, причина в этом.       — Мне сказали, что меня направят на охрану общественного порядка, — говорит Аомине, а Кисэ подходит к нему и садится рядом на диван.       — Ну так и в чем проблема? Это же хорошо?       — Да, пока буду стажироваться — хорошо, позже хочу заниматься только уголовными преступлениями, — Кисэ приподнял бровь.       — Полиция есть полиция, разве заниматься этим не будет твоей прямой обязанностью?       — Одно дело, бегать за голым мужиком по улицам, потому что это тоже нарушение порядка, а другое — найти и прищучить того, кто это заслужил, — Кисэ дотрагивается до его руки и улыбается, а Дайки устало вздыхает. — Ладно, а с тобой что? Ноготь сломал?       — Как будто я когда-то ныл из-за ногтей, — фыркает Кисэ, недовольно смотря на него. — Начинает раздражать твое отношение, Дайки, если я модель, это не значит, что я вечно ноющий нытик, который кроме своей внешности ничего не видит, — Аомине приподнимает бровь, а его взгляд становится серьезным. Во-первых, Кисэ называет его по имени только когда чем-то загружен, или они ссорятся. Сейчас они, вроде бы, не ссорятся, но вот по Рёте видно, что его что-то беспокоит.       — Что случилось?       — Я должен признаться родителям, — говорит Рёта, вздыхая. — Они буквально минут двадцать назад позвонили, сказали, что переживают, что у меня никого нет, хотя мне в этом году исполняется двадцать.       — И ты решил их обрадовать тем, что ты встречаешься со мной? — Дайки приподнимает брови, а потом отрицательно качает головой. — Это бред. И это не их дело, ты не баба, чтобы переживать о себе в этом плане, они просто почву пробивают, есть ли кто-то у тебя или нет.       — Да я прекрасно понимаю, что они знают, что я встречаюсь с кем-то, просто им нужно знать, — его голос с каждым словом становится тише. — Скрывать от них я не хочу, в конце концов, они мои родители.       — Хочешь признаваться — иди, но я не пойду просить у твоих родителей благословения, — с сарказмом говорит он и ловит недовольный взгляд Рёты. Пухлые губы поджимаются, а сам он встает с дивана. — Серьезно? Обидишься на меня из-за того, что я знаю, что ничем хорошим эта встреча не закончится?       — Да ты ни в чем не поддерживаешь меня, даже сейчас высмеиваешь принятое мной решение, — Кисэ захлопывает за собой дверь, а Аомине раздраженно смотрит ему вслед. Последнее время Кисэ даже повод не нужен для того, чтобы с ним поругаться, что жутко раздражает. Будто бы он не знал, что родители Рёты не воспримут это положительно. Будто бы он не знал, что после этой встречи у Рёты только настроение испортится. Когда дверь в спальню опять открылась, Кисэ был уже полностью одет и, не смотря в сторону Аомине, вышел из квартиры, а Дайки, зная, что позже, когда придет Рёта, ему придется приводить его в порядок, решил прилечь и поспать. Сон, правда, не шел, а на душе было поганое чувство. Меньше всего ему хотелось, чтобы он оказался прав. Меньше всего хотелось, чтобы Рёте было по-настоящему больно. Он и сам не заметил, как пролетело время, а когда входная дверь вновь открылась, он увидел Рёту. Он сразу встал с дивана и подошел к нему, а Кисэ, забывая, что они поссорились с утра, крепко прижался к нему и всхлипнул. Его слезы капали на футболку и шею Аомине, а тот, зарывшись в его волосы, старался просто быть рядом. Слова были излишними и наверняка только сильнее бы расстроили Кисэ.       — Папа ударил меня, — опять всхлипнул он и отстранился, а Аомине увидел красный след на щеке Рёты. — Они сказали, что я им больше не сын, и что они не хотят меня больше видеть, — Аомине взял его щеки в руки, стирая слезы большими пальцами. В глазах Кисэ была растерянность и безумная боль. — Я думал, они поймут, думал, что примут в любом случае! — он опять всхлипнул и накрыл руки Аомине на своих щеках своими руками. Дайки даже представить не мог, что сейчас чувствовал Кисэ. Он не мог ему сказать что-то типа «да забей на них» или «пошли они», знал, что Рёте это не поможет.       — Я рядом, — только и говорит Аомине очень тихо, почти шепотом, но знает, что Рёта услышал. Аомине считает, что только его присутствие может хоть как-то облегчить ту боль, что Кисэ чувствует. В конце концов, Рёта не виноват, что его родители такие мудаки.       — Ты был прав, а я не послушал...       — Рёта... — Аомине смотрит в его глаза и думает, что, наверное, сейчас лучший момент, чтобы сказать ему, что он любит его. Что он будет рядом, что бы ни случилось, что он всегда будет поддерживать его. — Все будет хорошо, — но он этого не говорит. Опять. А Кисэ продолжает крепко прижиматься к нему, успокаиваясь в его руках. Он чувствует, что карамельные глаза прикрываются, когда ресницы Кисэ чуть щекотят ему шею. Потихоньку Рёта перестает дрожать, а Дайки, чуть отстраняясь, смотрит в его красные от пролитых слез глаза. — За квартиру я буду платить, тем более через три месяца я выхожу на работу, так что... — Аомине не продолжает, потому что на губах Рёты появляется слабая улыбка. Его рука касается щеки Аомине, который недоуменно на него смотрит.       — В этом нет необходимости, — говорит он, а его голос уже не дрожит. — Агентство мне предложило контракт на два года, — Аомине чувствует, что его одолевают смешанные чувства. Конечно, он рад, что Рёте предложили работу, тем более им двоим так будет куда легче, но он всегда хотел, чтобы Кисэ бросил модельный бизнес. Не хотел, чтобы тот был моделью, не хотел, потому что знал, что там одна грязь, но Аомине ничего не говорит и гладит его по волосам, мягко улыбаясь, наверное, впервые фальшиво, чтобы Кисэ, который хоть чуть-чуть отвлекся, не загружался еще и по этому поводу. Он видит, как Кисэ прикрывает глаза, и сам притягивает его к себе для поцелуя, чувствуя, что руки Рёты привычно обвивают его шею.

...

Воспоминания навевают на то, что в работе Рёты всегда была проблема. Аомине ревновал и бесился. Ему претило то, что Кисэ снимается в журналах и рекламных роликах. Бесило, что кто-то смотрит на Кисэ, желая просто завалить и трахнуть. И у него не было того чувства, что да, эта модель моя, так что все обломите зубы. Ему не казалось, что Рёта принадлежит ему, а когда ему так не казалось, начинался скандал. Потому что Аомине не хотел его ни с кем делить, никогда не хотел. Он желал только того, чтобы Кисэ был только с ним и любил только его. Разумеется, он никогда не сомневался по поводу верности Рёты, но сам факт того, что Рёте приходилось скрывать их отношения, заставлял звереть. Он садится на диван, предварительно положив пачку палочек в небольшую тарелку, и крутит телефон в руке. Он ухмыляется самому себе, вспоминая, что тот год, наверное, был самым адским во всей его жизни. Они с Кисэ работали сверхурочно, а как только приходили домой, сил не было даже на то, чтобы элементарно принять душ. Иногда они работали даже по выходным, потому что нужны были деньги. Их родители больше не помогали им деньгами, родители Рёты — потому что они вообще с ним не хотели общаться, а его родители — потому что считали, что он должен учиться жить. Они с Рётой тогда очень мало проводили вместе времени, хоть и жили друг с другом и, наверное, из-за всех нервяков, если им удавалось хотя бы час уделить друг другу, этот час заканчивался крупным скандалом, который был не из-за чего. Однажды после очередной такой ссоры они почти расстались, но Аомине, как и тогда, так и сейчас, считает, что ссоры всегда были неотъемлемой частью их отношений. Нервирующей, но неотъемлемой. Они были слишком разные. Не такие разные, которые говорят, что их из-за этого друг к другу и притягивает, а конкретно разные, которые готовы друг друга убить. Но несмотря на это, они были до сих пор живы и, как ни странно, вместе.

...

      — Меня заебало, Дайки, слышишь?! Заебало до такой степени, что дальше некуда! — они стоят в центре гостиной, и их глаза горят от гнева. — Ты когда последний раз вообще улыбался?! Ты злишься из-за того, что я модель, потому что ревнуешь! И знаешь, что? Пошел ты к черту со своей ревностью! Мы встречаемся четвертый год, и хоть раз слышал я от тебя то, что ты любишь меня?! — голос Рёты срывается, а Аомине сжимает зубы, играя желваками. Он только пришел с работы и услышал, как Рёта с кем-то говорил по телефону. Ясен пень — взбесился, но это не повод так глотку надрывать.       — Так может, я просто не люблю тебя? — отвечает Аомине, зная, какую боль причинит Кисэ, зная, как сильно ранят его эти слова. Но ему хочется этого, хочется, чтобы Рёте было больно. Он видит, что в глазах Кисэ появляется пустота, а когда собирается сказать что-то еще, Рёта разворачивается и уходит в их спальню. Аомине идет за ним и видит, как тот, доставая чемодан с самого верха и кладя его на кровать, начинает скидывать как попало свои вещи. — Далеко собрался? — в его голосе ярость, а Кисэ даже не смотрит на него.       — Тебя не касается, — резко отвечает он, а Аомине сжимает кулаки, стараясь успокоиться, потому что если и он слетит с катушек, Кисэ пожалеет, что вообще когда-то признался ему в любви.       — Следи за языком.       — Найдешь себе ту, которая будет следить, а сейчас, отъебись от меня, — Аомине качает головой, на его лице появляется почти безумная гримаса, и он, мигом оказываясь около Кисэ, толкает его к стене одной рукой, а второй скидывает с их кровати чемодан, который с громким стуком переворачивается, и все вещи Рёты выпадают оттуда. — Что ты творишь?! — Аомине оказывается рядом с ним и сжимает его руки, слыша болезненный выдох и прижимая всем телом к стене.       — Отъебаться от тебя? — усмехается Дайки, утыкаясь носом в его шею, с силой кусая ее, не давая парню вырваться. — Я тебе сейчас так отъебусь, ходить неделю не сможешь, — говорит он и опять прикладывает Кисэ об стену. В карамельных глазах бешенство, он старается хоть как-нибудь ударить Аомине, но все напрасно.       — Отстань от меня! Убирайся, видеть тебя не хочу, не то что спать с тобой! — кричит Рёта, а Аомине затыкает его поцелуем, чувствуя, что Кисэ прикусывает его губы. Он берет Рёту за грудки какой-то модной дизайнерской рубашки, которую ему подарили после съемок, и толкает на кровать. Он чувствует сумасшедшее возбуждение, его прям штырит от адреналина, бешенства, злости и ревности. Он прижимает Кисэ к кровати, чувствуя, что он до сих пор пинается, и разрывает на нем рубашку. Пуговицы отлетают, а ткань трещит по швам. — Дайки, мне больно! Отпусти меня! — в голосе Рёты появляется страх, но Аомине и не думает останавливаться. Он сжимает его руки одной рукой, оставляя на запястьях синяки.       — Думаешь, дам тебе уйти? — он наклоняется к его уху, прикусывая, и хрипло смеется. — Боишься меня?       — Дайки, пожалуйста... — Рёта понимает, что не сможет вырваться, а Аомине целует его губы, раздвигая их языком, почти заставляя отвечать на поцелуй. Он отпускает руки Кисэ, которые сразу пытаются оттолкнуть его, а сам тянется к его брюкам, почти срывая их вместе с бельем. Собственные штаны давят на возбуждение, и Аомине, буквально отстраняясь, стягивает с себя и безрукавку, и штаны с бельем, вновь прижимая Рёту к кровати всем телом. Его руки зарываются в волосы Кисэ и сжимают их, причиняя боль.       — Я возьму тебя, Рёта, — говорит он, а его рука ложится на плоть Кисэ, начиная резко водить по ней. — Ненавидишь меня, да? — на щеках Кисэ появляется возбужденный румянец, а сам он пытается сдерживать стоны, которые рвутся наружу. — Хочешь, чтобы я остановился? — Кисэ зажмуривает глаза и мотает головой из стороны в сторону, не имея сил сопротивляться удовольствию. Аомине впивается в его ключицу зубами, оставляя там багровый след. Его руки раздвигают ягодицы Рёты, и он, видя испуганный взгляд Рёты, усмехается. — Растерял всю свою храбрость?       — Пошел ты!       — Я-то пойду, — усмехается Аомине, доставая из под подушки тюбик со смазкой, выдавливая почти всю себе на руку. Он проводит рукой сначала по своей плоти, а потом между ягодицами Кисэ, кружа пальцами у входа, смазывая, почти на подсознании понимая, что если и этого не сделает, Рёте может быть слишком больно. Слишком больно для наказания. Он приставляет свою плоть ко входу Кисэ, который, скаля зубы, царапает его спину, стараясь притянуть к себе, противореча самому себе. Он выгибается, а с его глаз брызгают слезы. Громкий стон боли заполняет всю комнату, а Аомине, будто не слыша его, начинает двигаться, прижимаясь губами к губам Кисэ, который зарывается рукой в его волосы, громко выстанывая уже от удовольствия каждый раз, когда Аомине глубоко входил в него. Он прикусил нижнюю губу Дайки, сжимая его волосы в кулак, сжимая ноги на пояснице, не давая отстраниться. Аомине поворачивается вместе с ним, и Кисэ, теперь сидя на его бедрах, сам насаживается на него. Он закидывает руки за голову, переплетая свои пальцы на шее, и почти с бешеным темпом двигает бедрами. Аомине садится под ним, прижимая его к себе за талию, а их губы вновь встречаются. Его руки ложатся на бедра Кисэ, и он с силой опускает его на себя, слыша громкий, почти восторженный стон. Кисэ обнимает его за шею и прикрывает глаза, а Аомине двигается быстрее, чувствуя, как тело Кисэ начинает дрожать в его руках. Кисэ вдруг замирает и, сжимая его внутри, изливается, пачкая их животы. Аомине усмехается самому себе. Ему не понадобилось даже дотрагиваться до Рёты. Он быстро догоняет его, и Кисэ чувствует в себе горячее семя парня. Аомине откидывается назад, и они оба стараются отдышаться. Вдруг Кисэ отстраняется и замахивается раскрытой ладонью. Аомине даже не сопротивляется пощечине, притягивая Кисэ к себе. Тот лег на его грудь, сжимая свои пальцы чуть выше локтя.       — Мне было больно! — обвиняюще говорит Кисэ, а Аомине обнимает его двумя руками, не давая и шанса отстраниться. Впрочем, Рёта и не собирался.       — Ты сам виноват.       — Ты совсем долбанутый, — буркает Рёта, разворачиваясь в его руках. Аомине осматривает его тело, стараясь подсчитать, сколько меток он оставил.       — С тобой и не таким станешь, — Аомине поворачивается набок, а Кисэ утыкается носом в его грудь, наверное, слишком облегченно вздыхая. — Еще хоть один левый звонок, Рёта...       — Да не левый это звонок, если бы ты не начал кричать, я бы сказал, что звонил Касамацу-семпай. Он хотел собрать всех наших ребят, просто увидеться, — Аомине кивает и прикрывает глаза. Конечно, сейчас совсем не ночь, чтобы спать, но он чувствует, что еще немного, и он вырубится. Кисэ переплетает их пальцы, и Дайки слышит его тихий голос: — Дай-чи?..       — Хм?       — Ты правда не любишь меня? — спрашивает он, а Аомине, закидывая на него ногу, начинает улыбаться.       — Неправда, спи, — он чувствует, что Рёта тоже улыбается, и они вместе проваливаются в сон.

...

Аомине помнил, что и через год после этого темперамента не поубавилось. Он помнил, что тогда им стало легче, они привыкли к графику. Аомине приняли работать на постоянную основу, а Кисэ начали приглашать на показы, и с каждым таким показом он становился все востребованнее, однако от многого приходилось отказываться, когда ему делали недвусмысленные предложения. Дайки не один раз говорил, что дальше, чем он есть сейчас, Кисэ может попасть только подставив кому-то зад, Рёта, конечно, обижался, но хотя бы понимал, что так оно и есть, все же надеясь, что может пробиться и без этого. Лучше Дайки никто не знал, как Кисэ любит находиться перед камерой. Он любил всеобщее внимание, любил ходить по подиуму, вообще весь этот бред любил, и, наверное, если бы не это, все было бы намного легче. В итоге, Дайки как-то пошел на один его показ. То, что он захотел взять и завалить Рёту на этом подиуме было вполне естественно. Бесило то, что кроме него это же сделать хотели еще и другие, и были уверены, что у них это получится. Последней каплей было то, что Дайки заметил, как с первого ряда крупный мужчина смотрит на Кисэ и облизывает губы, а Дайки припоминает, что именно с этим человеком Рёта должен был заключить еще более прибыльный контракт, когда его контракт с нынешним агентством уже подходил к концу. Когда Рёта приходит с этой чертовой бумажкой домой, собираясь ее подписать, Аомине все для себя решил.

...

      — Ты не подпишешь эту бумажку. Ты вообще больше не будешь заключать контракты, — спокойно говорит Аомине, будто ему это и вовсе не нужно. Он сидит за столом на кухне, иногда кидая в рот орешки, что стояли в середине стола.       — В смысле?       — Я говорю, ты уходишь из моделей. Иди работать там, где хочешь, но моделью ты не будешь, — Кисэ удивленно на него смотрит, не понимая, прикалывается он или нет.       — Но это моя работа!       — Найдешь другую.       — Ты издеваешься? — спрашивает Кисэ, а его губы начинают дрожать. — Я думал, ты порадуешься за меня!       — Я радуюсь, молодец, но этот контракт ты не подпишешь, — Аомине встает из-за стола и становится перед Кисэ, заглядывая в карамельные глаза, что на него смотрели с непониманием и обидой.       — Но я никогда не говорил тебе не быть полицейским! Хотя это намного опаснее! — Кисэ опускает взгляд.       — На моей работе не надо спать с начальником, — спокойно говорит Аомине, а его руки ложатся на плечи Кисэ. — Слушай, я знаю, что тебе это нравится, но так дело не пойдет. Мы постоянно из-за этого скандалим, ты не должен афишировать свои отношения, а получается, что мы, даже если и выйдем, куда должны будем быть друг от друга в метре, чтобы тебя не сфоткал какой-нибудь папарацци, я элементарно не могу ставить тебе засосы, и я так не хочу жить. Я не буду делить тебя с твоей работой. Не с этой, где тебе надо будет всю жизнь до тридцати, максимум тридцати пяти, скрываться и стараться хоть как-то пробиться через эту грязь.       — Ты заставляешь сделать выбор между тобой и работой, если выразиться другими словами, — Кисэ скидывает его руки с плеч, а в его взгляде появляется упрямство, впрочем, Дайки самому упрямства не занимать.       — Нет. У тебя нет выбора. Ты просто не подпишешь эту бумагу, — знал бы Кисэ, чего Аомине стоит этот спокойный тон. На самом деле внутри него все кипит, но он знает, что если позволит себе сорваться, у Рёты пойдет обратная реакция, а так, хоть ему и обидно, он понимает, что Аомине, как никак, прав. Кисэ ничего не отвечает и кладет бумагу на стол, этим выражая свое согласие, а Аомине хочется просто удариться головой об стену, когда он видит слезу, скатившуюся по щеке Рёты, который развернулся и пошел в ванную. Хоть Аомине и не впервые доводит его до слез, но каждый раз после этого он себя ненавидит. Он вообще ненавидит слезы Кисэ, а когда эти слезы появляются из-за него, на душе становится паршиво. Он идет в ванную вслед за Рётой, слыша шум воды из душа. Кисэ стоит к нему спиной, а его волосы потемнели от воды. Аомине скидывает с себя одежду и заходит в душ вместе с ним, разворачивая к себе, чтобы обнять. Кисэ плачет тихо, не навзрыд, но каким-то образом Аомине может отличить на его щеках слезы от капель воды. Он убирает светлую челку назад, а его губы целуют его лоб.       — Дай-чи?..       — Что?       — Я, наверное, знаю, кем буду работать, — Аомине наклоняется к нему, прижимаясь к его губам. Позже, когда Кисэ говорит, что его с детства тянуло к небу, и он хочет выучиться на пилота, Аомине думает, что Рёта все-таки принципиально не хочет, чтобы они жили спокойно, хотя, учитывая то, что он сам в полиции, это обвинение звучит неубедительно. В любом случае, он сказал Рёте, что у него все получится, потому что был в этом полностью уверен.

...

Телефон в его руках вибрирует, а на экране высвечивается, что абонент Кисэ Рёта снова в сети. Аомине спокойно вздыхает и кидает телефон на конец дивана, зная хотя бы то, что Рёта сейчас, наверное, сажает самолет. Аомине думает о том, что Кисэ всегда слишком сильно любил его, причем сам Дайки никогда не мог понять причину этой любви. Когда-то он даже считал, что Рёта и сам не знает ответа, но Рёта говорил лишь то, что Дайки — это Дайки, и причины вовсе не нужны. Но в какой-то момент одной любви всегда становится мало. Спустя еще три года, когда Кисэ закончил обучение на пилота, а им обоим уже стукнуло двадцать три года, Кисэ ушел от него. Он не объяснял причины, но, наверное, впервые Аомине винил именно себя. За то, что позволил сомневаться в себе, за то, что реже был рядом, когда Кисэ это требовалось и, в конце концов, за то, что просто позволил ему уйти. Рёта никогда ему не говорил, но всегда сравнивал их с другими парами. Он видел, как они друг к другу относятся, видел романтику в их отношениях, и ему хотелось такого же, а Аомине знал, что этого он не сможет дать Рёте. Просто он был таким человеком, его чувства к Рёте подтверждались не словами, как этого желал тот, а действиями. И, наверное, самой главной ошибкой, которую совершил Аомине, было то, что он позволил Кисэ убедиться в том, что Дайки его не любит. Спустя семь лет отношений они расстались. Не было ни ссор, ни криков, ничего. И Аомине до сих пор предпочитает не вспоминать об этом, но не получается. Никогда не получалось.

...

Аомине молча наблюдает, как Кисэ собирает свои вещи. На лице Рёты непробиваемая маска, хотя он знает, какими усилиями это дается ему.       — Где ты будешь жить? — только и спрашивает Дайки, чувствуя, что в душе такая пустота, что даже говорить сложно. Его взгляд ничего не выражает, он просто сидит на диване, видя, как человек, который успел стать неотъемлемой частью его жизни, человек, который почти заставил Аомине нуждаться в нем, собирает свои вещи.       — Первое время буду у Касамацу-семпая, пока не подыщу квартиру.       — Мы вместе платим за эту квартиру, ты можешь жить здесь, пока не найдешь что-нибудь еще, — Дайки замечает, как дрожит губа Кисэ, но потом он вновь принимает безэмоциональное выражение лица. Аомине знает, что это гребанная чушь.       — Прости... Я не могу, — Кисэ закрывает свой чемодан, и их взгляды сталкиваются. Аомине кажется, что Кисэ отрывает от него кусок, внушительный такой, причиняя почти физическую боль. А глаза Кисэ никогда не могли ничего скрывать, как в шестнадцать, так и в двадцать три, и он уверен, что так же будет и в тридцать, только вот вряд ли Дайки это увидит. Кисэ спускает чемодан на колесики, и Аомине, идя за ним, чувствует, что должен сделать хоть что-то. Хотя бы попытаться остановить Кисэ, но какой в этом смысл, если он знает, что Рёта несчастлив? Что Рёте с ним плохо. Что он не может стать тем человеком, который будет чуть ли не на руках его носить.       — Дайки?.. — Аомине переводит взгляд на него, и ему кажется, что сейчас, когда Кисэ в этом нелепом белом спортивном костюме с капюшоном, прикрывающим золотистые волосы, он готов запереть эту дверь на семь замков. Рёта останавливается у самой двери, а его глаза начинают блестеть, когда он смотрит на Дайки. И Аомине знает, что это за взгляд.       — Да? — отвечает Дайки, а Кисэ сжимает ручку чемодана сильнее.       — Я люблю тебя, — Аомине поджимает губы, а Кисэ опускает взгляд. — Всегда любил, но ничего не получится...       — Рёта, я...       — Нет, ничего не говори, это нечестно... — Кисэ поднимает руку вверх, останавливая Дайки, а тот лишь кивает. Они не знают, что еще друг другу сказать, просто оба понимают, что все не должно заканчиваться так. Не должно. Кисэ смотрит в его глаза, а потом разворачивается и выходит из квартиры, оставляя ключи от нее на тумбочке у входа в квартиру. Он прикрывает дверь за собой, а Аомине просто стоит и смотрит в нее. Он стоит так сначала минуту, потом три, а потом в один момент срывается и бьет кулаком по двери, разбивая костяшки. Он опирается на дверь лбом, прикрывая глаза, наверное, впервые чувствуя то, что ему просто не хочется жить.

...

Не проходит и минуты, как Кисэ сам набирает ему. Это было их такое негласное правило — позвонить, предупредить, что все хорошо. Даже если они в ссоре, даже если за что-то обижены. Он поднимает трубку к уху и отвечает на звонок.       — Да?       — Я посадил самолет, скоро буду дома, — говорит Кисэ, а Аомине по этому его голосу понимает, что Кисэ все еще на него злится. Дайки кивает, забывая, что Рёта не может этого видеть, а потом вздыхает.       — Все хорошо?       — Да, небольшие трудности были во время полета, но все нормально, — Аомине опять кивает. — Дождись меня, не ложись пока спать.       — Ладно, — говорит Аомине.       — У тебя все хорошо?       — Да, — Кисэ кладет трубку, и Аомине слышит короткие гудки. Да, однозначно еще злится. Но лучше слышать этот голос, хоть и обиженный, чем не слышать вообще. Аомине знает, что такое жить, не зная, что Кисэ делает, как живет, да и вообще, что с ним происходит. И он больше никогда не хочет это опять переживать. Наверное, именно те полгода расставания показали Аомине, как сильно он нуждается в Рёте. Нуждается в нем даже не просто как в любовнике, а как в человеке. В конце концов, они были знакомы с пятнадцати, а семь лет отношений — это достаточно большой срок, чтобы человек стал почти частью тебя. Чтобы хоть как-то отвлечься, Аомине заводил отношения, но это было не то. Все не то. И девушки были слишком... мягкими и не спорили с ним, даже слова против не говорили, а это бесило. Он любил, когда Рёта на каждое его «да» придумывал пятнадцать «нет». Он любил, что Кисэ, все же прислушиваясь к нему, имел свою точку зрения, не редко пытаясь эту точку зрения отстоять. В общем, главный минус всех девушек был в том, что они не были Рётой. А больше всего его подбило тогда, когда он узнал, что у Кисэ новые отношения. Причем узнал он об этом совершенно случайно, но предпочел бы не знать. На тот момент он уже почти свыкся с тем, что он один. Свыкся с тем, что Кисэ больше нет в его жизни, а тот взял и опять перевернул всю его жизнь вверх ногами.

...

Прошло четыре с лишним месяца после того, как Кисэ ушел от него, а сам он погрузился в работу с головой. Ну что ж, его хотя бы на ней хвалили, обещая повышение. Он и еще несколько ребят патрулировали центральную улицу, сейчас было всего семь вечера, и Аомине старался не заснуть на ходу от скуки. Не происходило ровным счетом ничего. На улице было много народу, и все, видя его, старались обходить его. Девушки краснели, когда он бросал на них взгляд, и смущенно улыбались. Весь центр Токио горел разными огнями от афиш, а по огромному телевизору Panasonic показали яркую рекламу каких-то вещей. Дайки переходил дорогу, а когда посмотрел вперед себя, вдруг остановился. Непроизвольно. Ему навстречу шел Кисэ, который весело о чем-то болтал с каким-то парнем. Его сердце пропустило удар, когда медовые глаза Кисэ посмотрели на него. Рёта тоже замер, а Дайки, поборов желание развернуться и пойти желательно в другую сторону, сделал шаг к нему навстречу. Казалось, что люди вокруг перестали существовать, и все проходило в какой-то замедленной съемке. Они все-таки оказываются рядом, а парень, что стоял рядом с Кисэ, удивленно смотрел на Аомине.       — Ничего себе! Аомине Дайки, я не пропустил ни одну твою игру! Меня зовут Ямада Таро, — Аомине с трудом перевел взгляд на парня. Он был, мягко сказать, никаким. Обычные темно-русые волосы, обычные карие глаза, обычная внешность. Ничего особенного. — Кисэ столько рассказывал про все Поколение Чудес, но я всегда хотел познакомиться именно с тобой! — Аомине опять перевел взгляд на Кисэ, замечая, что цвет его лица стал еще бледнее. Рёта старается не смотреть в его глаза, а Аомине хмыкает. Значит, все еще не остыл. Значит, все еще помнит.       — Да, — только и отвечает Аомине, впрочем, и не слушая, что говорит парень. Его взгляд прикован к Кисэ, который прикусывает губу.       — Как у тебя дела, Дай-чи? — только и спрашивает Рёта, до сих пор избегая его взгляда. И Аомине понимал почему. Ему было так же больно, как и Дайки. Так же невыносимо смотреть, потому что внутри не все угасло, и вряд ли когда угаснет. Это не те отношения, которые могут закончиться дружбой. Невозможно было даже чувствовать присутствие друг друга.       — Терпимо. А ты? — разговор был настолько неловким, что даже парень, что пришел с Рётой, почувствовал это и теперь удивленно на них смотрел.       — Все нормально, как на работе? Все хорошо? — он видит, как Кисэ порывается что-то еще спросить, но замолкает прежде, чем вопрос слетает с губ. Аомине прекрасно знает, что хотел спросить Кисэ. Он горько ухмыляется самому себе, отводя от него взгляд.       — На работе как всегда, в личной без изменений, — Кисэ кивает, зная, что Аомине и не спросит про его отношения, но в следующую секунду, когда на талию Рёты ложится рука парня, брови Дайки приподнимаются, а сам Кисэ удивленно раскрывает глаза. В его взгляде проскальзывает вина, а Дайки, замечая взгляд Ямады, который, видимо, уже понял, что к чему, усмехается и качает головой.       — Дай-чи... я...       — Я рад, что у тебя все хорошо, — спокойно говорит Аомине, переглядываясь с Ямадой. Кисэ хочет что-то еще сказать, но Дайки не видит смысла дальше разговаривать. — До встречи, — сухо говорит он и идет дальше, чувствуя на своей спине взгляд. Ревность жгла внутри, заставляя злости затмевать все те чувства, что он сейчас испытывал. Его бесило, что кто-то обнимал Кисэ, бесило, что кто-то его целовал, а в ярость вводила даже мысль о том, что Кисэ спит с этим петухом. Он чувствует, как его сердце бешено колотится. И когда Рёта успел сделать из него такую чертову тряпку? Единственное, чего ему сейчас хотелось, это вернуться в пустую квартиру и заснуть, чтобы завтра начался новый день. Когда он лежит в кровати, а свет в его комнате выключен, и ее освещает лишь свет луны, он смотрит на экран своего телефона, где отображается номер Кисэ. Он вздыхает и нажимает на него, чтобы набрать. Уже два часа ночи, но ему абсолютно плевать, что Рёта может спать.       — Дай-чи?.. — голос Рёты, как ни странно, вообще не сонный, Аомине слышит какую-то возню, а потом тихий хлопок двери. Он прикрывает глаза и горько усмехается.       — Что, уже живешь с ним? — спрашивает он, зная, что не должен этого делать. Не должен сейчас звонить Рёте. Но, как всегда, делает так, как хочет.       — Нет, он просто остался, — говорит Кисэ, а Аомине приходится только представлять, что тот сейчас делает. Ходит ли, как обычно, по всей квартире, разговаривая с ним. Или, может, рисует какие-то закорючки. — Не думаю, что смогу сейчас с кем-то жить.       — Ясно, — Аомине поджимает губы и закидывает голову назад, громко вздыхая. Повисла тишина. Никто из них не хотел прерывать ее, но Аомине, громко выдохнув, все-таки сделал это. — Я никогда не хотел, чтобы ты уходил, — он прикрывает свои глаза рукой, а потом зарывается ей в свои короткие волосы. — Никогда, Рёта.       — Уже поздно об этом говорить, — не сразу отвечает тот, но Дайки слышит, что его голос дрожит, и еще раз понимает, что зря позвонил. Он знает, что опять сделает Кисэ больно, а это то, чего он меньше всего хочет. В голове лишь одна мысль: если он уйдет из жизни Рёты, тот должен знать. Должен хотя бы раз услышать это от самого Дайки.       — Что бы ты ни думал, я всегда любил тебя, — он слышит громкий, удивленный вздох и дает отбой, а в следующую секунду с силой кидает телефон в стену напротив, видя, как тот с громким звуком разбивается на маленькие кусочки. Он утыкается носом в подушку, стараясь не думать ни о чем, хотя от безысходности хочется крушить все, что встанет на пути. А в квартире, в совершенно другом районе, Рёта, зарывшись руками в свои светлые волосы, чувствует, как по его щекам текут горькие слезы.

...

Аомине тошно только от этих воспоминаний. Он словами не мог передать, как ему хочется забыть те чертовы полгода. Он слышит, как звонят в дверь, и встает с дивана, чтобы открыть ее. На пороге стоит Рёта. На нем до сих пор была форма. Белая рубашка с короткими рукавами, черный тонкий галстук и черные брюки. Дайки закатывает глаза и тянет Рёту на себя за этот самый галстук, впиваясь в его губы. Его руки сразу обхватывают Кисэ, и он прикрывает свои глаза.       — Два дня... — шепчет он, а Кисэ, обнимая его за шею, отвечает на поцелуй. Кисэ чуть отстраняется и смотрит в его глаза.       — Соскучился, Дай-чи? — подтрунивает он, ведя его за руку к дивану. Он толкает Аомине на него и садится на его колени, крепко обнимая за шею. — Я скучал, — говорит он, целуя его щеку. Он чуть трется об нее носом. — Если бы ты хотя бы соизволил позвонить!..       — Я, вообще-то, звонил. Ты скидывал, — Аомине качает головой и усмехается, когда видит, что взгляд медовых глаз становится возмущенным.       — Вообще-то, я был обижен! — Аомине хрипло смеется, притягивая его к себе за шею для поцелуя. Губы Кисэ всегда мягкие, их приятно целовать. Они пухлые, и такое ощущение, что они были созданы специально для губ Аомине. Он приспускает с плеч Кисэ его рубашку и мягко целует шею, слушая, как парень почти мурлыкает в его руках. Кисэ тянет его футболку вверх, кидая ее на диван, а его рука прикасается к шраму от пули на груди Дайки. В карамельных глазах сразу появляется грусть, а Аомине гладит его по волосам.       — Эй, — Кисэ переводит взгляд на него, а Аомине кладет свою руку на его щеку. — Не грузи себя, — Рёта кивает и наклоняется к шраму, прикасаясь к нему губами. Аомине прикрывает глаза и гладит Рёту по спине, чувствуя, что губы Рёты мягко целуют каждый миллиметр некрасивого шрама.       — Дай-чи, обещай, что больше никогда не дашь мне улететь, если мы будем в ссоре, — тихо говорит Кисэ, а его брови сводятся. Он дотрагивается до лица Аомине и целует его в переносицу. Аомине знает, почему Кисэ так говорит. Он знает, потому что сам понимает Рёту. Работая в таких профессиях, как их, никогда не знаешь, что может случиться. Они оба стараются об этом не думать, но в этом и причина того, почему каждый всегда должен предупреждать, что с ним все в порядке. Не сосчитать, сколько раз Аомине валялся в больнице от ранений, хоть и не смертельных, но серьезных. А однажды Аомине, когда Кисэ совершил аварийную посадку из-за неисправности самолета, впервые почувствовал самый настоящий страх, понимая, почему Рёта так серьезно к этому относится. С Рётой, к счастью, ничего не случилось, но после этого он обязал Рёту звонить как перед вылетом, так и после приземления. Так спокойней. Конечно же, Аомине уверен, что все у них будет нереально, и они проживут долгую жизнь, но лучше все же не играть с судьбой. Аомине ничего ему не отвечает, а Кисэ наклоняется к его лицу, начиная целовать подбородок, иногда переходя на губы. Дайки снимает с него рубашку, а его руки ложатся на тонкую талию. Он тоже соскучился. Очень. Но черта с два Кисэ это услышит после двух дней игнора. Пальцы Кисэ опять касаются его шрама, а Аомине, беря его руку в свою, поднимает к своим губам, улыбаясь. Хоть Рёта и злится, когда он так говорит, но благодаря этому шраму, а вернее его происхождению, они с Кисэ вновь сошлись. Причем негласно.

...

Аомине светит яркий свет в глаза, он чувствует, что все его тело чертовски ломит, а в горле пересохло так, что ему кажется, что он умрет от жажды. Голова нещадно болит, а сам он слышит отвратительное пикание какого-то аппарата. Он еще раз старается открыть глаза, чувствуя, что ему сложно двигать руками, а грудь будто горит. Он привыкает к свету, щурится, смотря вокруг себя. Он лежит в больничной палате, в его венах несколько иголок от капельниц, а грудь перетянута бинтами. Аппарат продолжает часто пикать, и в палате открывается дверь. Внутрь входит врач, а за его спиной он видит своих родителей и плачущую Сатсуки. Когда врач подходит к нему чуть ближе, он и сам не замечает, как в глазах становится темно, голова кружится, и он теряет сознание. Когда он просыпается второй раз, он чувствует себя лучше. Около его койки сидит его мать, рядом с ней стоит Сатсуки, а его отец придерживает маму за плечо.       — Я бы сейчас сдох за глоток воды, — хриплым голосом говорит Аомине, а Сатсуки, сразу подрываясь, наливает ему воду и придерживает около его губ. Дайки начинает жадно глотать жидкость, а когда заканчивает, ложится на подушки. Мать смотрит на него так, будто видит призрака, у Сатсуки дрожат губы, а его отец выглядит напряженным. — Ну и что произошло? — спрашивает он, шикая от боли, когда старается повернуться. Он смотрит вниз на свою перевязанную грудь. Он поднимает удивленный взгляд на Сатсуки. — Меня подстрелили?!       — Ты серьезно?! — зло спрашивает Момои. Ее глаза блестят от слез. — Если бы скорая не подоспела, ты бы был мертв! Тебе нельзя было идти на убийц одному, чем ты вообще думал?!       — Во-первых, я шел не один, во-вторых, троих я все же скрючил.       — А четвертый выстрелил тебе в грудь! Ты хоть представляешь, из чего в тебя выстрелили, если пуля бронежилет пробила?! — с глаз Сатсуки все-таки текут слезы, а Аомине дотрагивается до ее руки, совсем слабо сжимая, потому что на большее сил пока нет. — Ты пролежал в коме три недели, и мы не знали, выживешь ты или нет, — ее голос поник, и она сама сжала ладонь Дайки. Он посмотрел на своих родителей. Мама бережно обняла его, и он чувствовал ее слезы, капающие ему на лицо, когда она, осторожно прижимая его голову к своей груди, гладила его волосы. В палату вошел врач, говоря, что нужно перебинтовать грудь и влить еще дозу обезболивающего. Аомине подумал, что если он еще и под обезболивающим сейчас, то без него наверняка просто помер бы. Он понимал, какой стресс перенесли его близкие, а сам чувствовал себя вполне нормально, если, конечно, так можно считать, учитывая то, что у него дыра в груди. Пока его перевязывала симпатичная медсестра, он успел не только пофлиртовать с ней, но еще и посмотреть на шрам. Сейчас было сложно сказать, какой формы он будет, потому что там почти ничего не видно из-за только начинающей заживать раны, однако сразу стало понятно, что это будет конкретно уродский шрам. Не то чтобы Аомине не плевать, главное, чтобы зажило скорее. Когда его оставляют опять в палате, предварительно поменяв капельницы, он увидел, как в дверь заходят Кагами и Куроко. В руках Куроко небольшая корзинка с фруктами, а Кагами обеспокоенно смотрит на него. Аомине только сейчас чувствует, что его желудок почти сжался. Он бы не отказался от хорошего куска мяса. Желательно с кровью.       — Заставил ты нас переживать, Аомине, — говорит Кагами, садясь на стул, Куроко сел рядом с ним на другой и положил корзинку на столик неподалеку.       — Как ты себя чувствуешь, Аомине-кун? — спокойно спрашивает Тетсуя, хотя Дайки прекрасно понимает по его голосу, да и по глазам, что тот был жутко на него зол.       — Как будто в груди дырка размером в теннисный мяч.       — Не преувеличивай, пуля была не такой уж и большой, — машет рукой Кагами, улыбаясь, но Аомине видел, какой вымученной была эта улыбка. Почему-то только сейчас в голову пришла мысль о том, что он не может так просто умереть, зная, что есть люди, которым он дорог.       — Будто ты работаешь на ферме, выращивая цветочки, — фыркает Аомине, глядя на Тайгу, а тот вздыхает.       — На моей в меня хотя бы не стреляют.       — Аомине-кун, ты идиот, — Аомине хрипло смеется, глядя на друзей. Кагами и Куроко немного развеяли обстановку. Кагами и Аомине даже пытались шутить, но под строгим взглядом Тетсуи их смех затихал. Когда Кагами вышел в туалет, Куроко серьезно посмотрел на Дайки.       — Тетсу, не начинай, меня и так отчитали уже все, кто мог, — замученно говорит он, закатывая глаза, а Куроко лишь отрицательно качает головой. Дайки недоуменно на него смотрит.       — Не было ни дня, чтобы Кисэ-кун не приходил, — сердце Дайки пропускает удар, а его губы приоткрываются.       — Тетсу...       — Он был здесь каждый день с того самого дня, как вообще сообщили, что ты ранен, — Куроко поджимает губы, но взгляда с Аомине не сводит. — Он сидел и просто держал тебя за руку, без слов. Он даже не плакал, хотя ты знаешь, какой Кисэ-кун нытик, — Аомине слабо улыбается, а в груди почему-то становится тепло. Он думал об этом, но не хотел спрашивать Момои, в тайне не хотя знать, что вдруг его ожидания не подтвердятся. — Больше никогда не подвергай себя такой опасности, Аомине-кун. И если собственная жизнь не является для тебя чем-то важным, то подумай о людях, которые тебя любят, — когда он договаривает, в палату вновь заходит Тайга, говоря что-то о том, что в больницах дают халявный пудинг. Посидев с ним еще пятнадцать минут, парни ушли, сказав, что придут завтра. Аомине решил прилечь спать, но как только он заснул, в палату вновь кто-то заходит, и он не открывает глаз, надеясь, что этот кто-то уйдет, однако, когда он слышит знакомые шаги, а эти самые шаги он каким-то образом всегда узнавал, то постарался не выдать себя ничем. Он слышит, как Кисэ садится на стул, а его рука сразу оказывается в ледяных руках Рёты, который целует каждый его палец. Первые минут пять он ничего не говорит, а потом Аомине чувствует, как руки Кисэ начинают дрожать.       — Давай уже просыпайся, Дай-чи, — шепчет он настолько тихо, что Дайки еле слышит это. — Пожалуйста, просыпайся. Я не переживу, если тебя не станет, — Аомине чувствует на своей руке слезы и, не выдерживая, открывает глаза. Кисэ удивленно на него смотрит, а потом его прорывает, и большие капли слез текут с его глаз. Он не отпускает руку Дайки, прижимая ее к своей щеке. На губах Аомине появляется слабая улыбка, и он гладит Кисэ по волосам.       — Не плачь, я в порядке, — говорит он. — Иди ко мне, — Кисэ резко срывается с места, но вместе с этим осторожно обнимает его, стараясь не задевать ни капельницу, ни тем более рану. Кисэ тихо всхлипывает, а Аомине аккуратно гладит его волосы.       — Ты идиот!       — Где-то я это уже слышал, — он кладет руки на щеки Кисэ, приподнимая его лицо, а его лоб касается лба Кисэ. На его губах до сих пор была спокойная улыбка. — Неужели для того, чтобы вернуть тебя, мне понадобилось полежать на грани жизни и смерти? — в его голосе нет ни капли обвинения.       — Тебе надо было просто сказать, что я нужен тебе, — Аомине сцеловывает его слезы, чувствуя, что прямо сейчас только начинает осознавать всю серьезность ситуации.       — Ты всегда был мне нужен, — говорит Аомине. — И я действительно идиот, раз дал тебе в этом усомниться, — Кисэ качает головой, и на его губах тоже появляется улыбка. — И, кстати, не мог же я умереть, не предупредив о том, что мы покупаем квартиру.       — А?       — Рядом с центром, последний этаж, просторная квартира, подходящая цена, осталось только ремонт сделать и мебель подобрать, так что считай, как выхожу из больницы, переезжаем, — Кисэ смеется. Так искренне, а в его глазах светится счастье, и Аомине целует его в губы, тоже улыбаясь прямо в поцелуй. Он приоткрывает глаза и видит, что на пороге в палату стоит Сатсуки, которая широко улыбается, смотря на них, а его родители настолько благодарны, что он выжил, что даже не хотят ни о чем другом думать.       — Я люблю тебя, — говорит Кисэ, а Дайки улыбается, вновь целуя его, чувствуя, что сейчас нет никого счастливей его, даже учитывая то, что он в больнице под несколькими капельницами и с трудом двигается. Он уверен в том, что он самый, мать его, счастливый человек на свете, а все дерьмо, что с ним произошло за эти полгода, осталось позади.

...

Аомине чуть раскрывает губы, углубляя поцелуй, и подхватывает парня под бедра, вставая. Кисэ ухватывается за его плечи, удивленно на него смотря.       — Я не пушинка, — говорит Рёта, явно смущаясь, а Дайки, идя в спальню, чувствует, как губы Кисэ мягко касаются его щеки, целуя. Его руки перебирают короткие темные волосы. Аомине сажает Кисэ на кровать и сам ложится прямо на него, слыша сдавленный выдох парня под ним. — И ты, кстати, тоже, — Аомине тянется рукой к его губам и кладет ее на них, затыкая. Кисэ начинает смеяться, и Дайки слышит, как сердце Рёты начинает учащенно от этого биться. Голова Дайки удобно устроилась на его груди, и он прикрывает глаза, обнимая Рёту под спину. Ему наверняка так неудобно лежать, но Аомине плевать. Впрочем, Кисэ не делает никаких попыток вырваться и просто перебирает рукой его волосы.       — Кагами с Тетсу завтра нас к себе зовут, — говорит Аомине, кайфуя от того, как рука Рёты перебирает его волосы.       — Пойдем, — говорит он, и Аомине кивает, вслушиваясь в сердцебиение Кисэ. «Десять лет», — думает Аомине, засыпая на Кисэ прямо в спортивных штанах, не дав тому даже свои рабочие снять. Десять лет, и в эти десять лет уместилось столько, что Аомине сам удивляется, как он сам еще не свихнулся.

...

Аомине не помнит, как доезжает до аэропорта Ханэда*. Как только ему сказали, что на входе в здание был совершен теракт, он сразу же подорвался с места и, не слушая никого, поехал туда. В мыслях было лишь только то, что Рёта только прилетел, что он мог оказаться рядом, что он... Он отгонял эти мысли от себя. Внутри был самый настоящий страх, и Аомине впервые понимал, что такое паника, но старался не поддаваться ей, хотя хотелось. Он выжимал всю скорость, умело маневрируя между машинами, и спустя минут пятнадцать уже был у аэропорта. Все было оцеплено, и он, оставив государственную машину даже незакрытой, пошел к месту происшествия. Тут стояло около двадцати машин скорой помощи, и Аомине, сведя брови, осмотрел все, что видел. На входе всегда бывает много людей, а сейчас, видя раненных людей, кровь и бездыханные тела, в его голове звучала лишь одна мысль: «Пожалуйста, пусть с ним все будет в порядке, пожалуйста, пусть он будет жив» Он заходит внутрь, видя, что на лицах испуганных людей была сажа. В некоторых местах тушили огонь, где-то врачи помогали людям, спасатели выносили на себе тяжело раненных, а полицейские выводили людей.       — Рёта! — зовет он, чувствуя, что его голос, наверное, впервые дрожит от страха. Он смотрит вокруг себя, не видя родной, золотистой макушки. — Рёта!! — он проводит руками по лицу, чувствуя, что к горлу подкатывает горький ком, а сердце в страхе бешено стучит. Сверху на пол падает какая-то небольшая балка с громким звуком, и Аомине щурится, но когда в следующий раз нормально открывает глаза, он видит, как Кисэ осторожно идет к нему навстречу. В карамельных глазах испуг, на его лице сажа, а на лбу неглубокий порез, доходящий чуть ниже виска. Аомине подбегает к нему и крепко сжимает в объятиях, облегченно вздыхая. Он зарывается руками в светлые волосы, отстраняя голову Рёты чуть назад, и впивается в его губы. Он не углубляет поцелуй, желая просто чувствовать, осознавая, что с Кисэ все в порядке, что он сейчас в его объятиях, и Дайки защитит его от всего на свете, что еще чуть-чуть, и он мог лишиться его навсегда. Он отстраняется и касается лба Кисэ своим лбом, сводя брови. Их взгляды встречаются, и Аомине забывает про все на свете. Про то, что вокруг полно жертв, про то, что конструкция у входа после взрыва шаткая, про то, что в некоторых местах открылись оголенные электрические провода.       — Я люблю тебя, — шепчет Аомине, целуя его губы. — Я люблю тебя... — Кисэ вымученно улыбается ему и, обвивая его шею руками, утыкается носом в шею, чувствуя, что пока его обнимают эти сильные руки, он в безопасности.

...

Просыпается Аомине только к часу дня, а так как и у него, и Кисэ сегодня выходной, можно было бы поваляться подольше, но у Рёты, как и всегда, на это свое мнение, и в кровати Аомине его не обнаруживает. Зато замечает, что на нем самом нет спортивных брюк, наверняка Кисэ, после того, как он уснул, сам стянул их. Он слышал звуки душа и мягкое пение Рёты. Встав с кровати, он вышел из спальни, чтобы пойти в ванную. Кисэ стоял к нему спиной, а по его телу текли капли воды, заставляя Аомине улыбаться самому себе. Утренний стояк, конечно, дело хорошее, но как тут не встанет, когда Рёта почти каждым своим действием заставляет появляться недвусмысленным картинкам в голове Дайки, который, впрочем, эти картинки сразу воплощает в жизнь. Дайки скидывает боксеры и заходит в душевую кабинку, а его руки сразу ложатся на бедра Рёты, разворачивая его к себе. Отросшие волосы Рёты закрывают почти всю шею, а Аомине, кладя руки на его поясницу, прижимает к себе, издавая тихий стон, когда их возбужденные плоти касаются друг друга. Аомине впивается в его губы и, разворачивая его, прижимает к кабинке, а сам впивается зубами в плечо, прикасаясь своей грудью к его спине. Его руки сминают ягодицы Кисэ, а тот, касаясь дверцы душевой лбом, кидает на него нетерпеливый взгляд. Горячая вода распаляет желание, и все, о чем может думать Аомине — это Кисэ, выгибающийся ему навстречу. Он не видел Рёту два дня, и даже представить невозможно, как изголодался по его телу. Он оставляет засосы на его шее и спине, а одна его рука ложится на плоть Кисэ, начиная медленно вести по ней, и слышит пока еще тихие стоны, срывающиеся с пухлых губ парня. Рёта прикрывает глаза и сам толкается в его руку, желая хоть немного ускорить движения Дайки. Пальцы второй руки уже кружат у входа, раздразнивая, а Кисэ подается назад, громко выдыхая, когда пальцы входят в него. Губы Аомине не перестают целовать всю его спину.       — Соскучился? — тихо говорит Аомине, нащупывая пальцами простату, с удовольствием слушая стоны наслаждения Кисэ, который прогибался еще сильнее, чтобы пальцы вошли глубже.       — Возьми меня, — почти выстанывает Рёта, не имея желания даже начинать словесную перепалку, зная, как Аомине любит его раздразнивать, но дальше уже некуда. Он чувствует, что долго не продержится, потому что Аомине не касался его уже два дня. Он прикрывает свои глаза, когда пальцы Аомине выходят из него, а потом резко подается назад, когда тот приставляет в его входу свою плоть, насаживаясь на него. Дайки сжимает на его бедрах пальцы, спуская низкий стон, и начинает размашисто двигаться внутри узкого тела, чувствуя, как тесно Кисэ сжимает его плоть, подаваясь назад каждый раз, когда Дайки полностью входит. Аомине ведет свою руку вверх, зарываясь в мокрых, светлых волосах, и почти рычит, когда Кисэ, волей-неволей, ускоряется. Кисэ шепчет, чтобы он был быстрее, его голос срывается, а стоны заполняют душевую кабинку, смешиваясь со звуками льющейся воды. Аомине второй рукой дотрагивается до плоти Кисэ, начиная резко водить по ней, и не проходит и минуты, как он чувствует на своих руках вязкое семя, которое, впрочем, сразу смывается водой. Спустя несколько глубоких толчков излился и он, тяжело дыша. А Рёта, стараясь повернуться в его объятиях, обнимает его за шею, стараясь удержаться на ногах, когда колени его не держат.       — Быстро ты, — подтрунивает Рёта, а Аомине фыркает.       — Ты первый кончил, че ты заливаешь, — Аомине встает в центр душевой, чтобы вода все с них смыла, и обнимает за талию, чуть прикрывая глаза, до сих пор отходя от оргазма. После душа позвонил Кагами, сказав, чтобы они приходили прямо сейчас, потому что воскресение и скучно, и вообще, надо захватить баскетбольный мяч и поиграть на уличной площадке. Впрочем, баскетбол все равно останется неотъемлемой частью их жизни. Захватив мяч, они надели спортивные костюмы и вышли из дома, радуясь тому, что сегодня, наконец, воскресение. Не то чтобы они не работали по воскресениям, но именно сегодня у них совпал выходной по графику. Кисэ кладет мяч под сидение и садится на пассажирское сидение, сразу протягивая руку к проигрывателю, но Аомине, шлепнув его по руке, недовольно посмотрел на него.       — Нет, будем слушать мою музыку, — он переключает CD, а Рёта обиженно на него смотрит. Они выезжают с парковки, и тот, пока Дайки смотрит на дорогу, пытается переключить музыку, но тот каждый раз бьет его по руке. Кисэ вздыхает и откидывает голову на его плечо, что-то обиженно буркая, а потом он поднимает взгляд на Аомине.       — Ненавижу тебя.       — Угу.       — Ну ладно, это неправда, люблю тебя, — он приподнимается и целует его в щеку, а Дайки качает головой, начиная улыбаться.       — Балбес.       — Между прочим, последний раз ты говорил мне, что любишь меня, больше года назад! — недовольно говорит Рёта, заглядывая в синие глаза, а Аомине, хмыкая, накрывает его руку, что лежит на коробке передач, своей, чуть сжимая.       — А еще я говорил, что предупрежу, если это изменится, — он довольно смотрит на Кисэ, который понимающе улыбается и поворачивает свою руку, переплетая их пальцы.       — Дай-чи, знаешь, что? — Аомине заинтересованно смотрит на него, а Кисэ улыбается, в его медовых глазах сверкают смешинки.       — Хм?       — Ты в курсе, что мы берем с тобой отпуск на две недели и летом улетаем отдыхать в Париж? — Аомине смеется, а Кисэ цыкает. — Ну я серьезно! Я уже даже отель присмотрел. Ты против? — в его глазах отражается грусть, а Аомине, нажимая на тормоз на светофоре, перевел взгляд на Рёту.       — Париж — это здорово, — Рёта радостно улыбается, а Дайки опять переводит взгляд на дорогу, думая, что отдых им и правда пойдет на пользу, а раз Кисэ хочет в Париж, то пусть будет Париж, ему не принципиально. Аомине, притягивая к своим губам его руку, думает о том, что после всех притирок и проблем, после нервотрепок и боли, что они друг с другом пережили, он ни за что не отпустит эту руку. Никогда.