***
...31 декабря 1926 года... — Полотенца, несите полотенца, живо! И воду, черт вас бери, неужели вы до сих пор не вскипятили воды?! — разгневанная миссис Коул обернулась и обнаружила перед собой одну лишь испуганно сжавшуюся помощницу Марту. Марта сначала затравленно посмотрела на наставницу, потом на мучающуюся, покрытую испариной женщину на кушетке и, спотыкаясь на ходу, унеслась из комнаты. — Живо! — повторила миссис Коул ей в спину и отвернулась к роженице. — Давай, Меропа, ну же, — неожиданно ласково проговорила она, и только сам дьявол знал, скольких усилий стоило миссис Коул не зарычать на женщину. Меропа пришла в их приют одиннадцать часов назад в морозный и ясный полдень. Миссис Коул видела из своего окна, как женщина, с трудом держась на ногах, ковыляла к дверям здания, придерживая свой огромный, не запахнутый в пальто живот. Уже третья несчастная с тех пор, как Коул возглавила приют. Такая же измотанная, осунувшаяся, с перекошенным от боли лицом, как и все предыдущие. Если бы не старуха Абигейл, испустившая дух с неделю назад, Алисе пришлось бы совсем туго. Ворчливая карга со сморщенным, как инжир, лицом постоянно пыталась учить всех жизни, но советы ее были бесценны. Она родилась в приюте семьдесят три года назад и была бессменным смотрителем для нескольких поколений рождающихся и уходящих детей. После смерти она оставила неплохой запас спиртного и табака, так что Алиса не раз поминала ее потом добрым словом. Еще две помощницы — Лиза и Марта — были совершенно никудышны и неуклюжи. Черт знает, что заставило их остаться в приюте, который первая из них ненавидела, а вторая презирала. Но, как говорится, на безрыбье и рак — рыба. Первый раз повидав роды, миссис Коул тряслась как в горячке, хватаясь то за роженицу, то за полотенца, то за руку помощницы и не знала, что делать и куда смотреть. Абигейл тогда кряхтела и сухо смеялась, наблюдая за девушкой. Второй раз у Алисы дрожали губы, но руки действовали уверенно, обрезая пуповину, связывающую худенького младенца и умирающую уже мать. В этот раз миссис Коул даже не поспешила встать со своего затертого кресла. Она мерно затянулась, залпом осушила стакан с джином и только после этого спустилась вниз, в выцветший черно-белый холл. Дверь Меропе открыла повидавшая виды Марта и тут же отшатнулась. Девушка видела много умирающих женщин, падающих на колени под дверьми их приюта и умоляющих о помощи, но эта была другой. Казалось, через дверной проем вместе с ослепительным солнечным светом, рождественскими песнями и витающим в воздухе духом праздника, внутрь ступила сама смерть. — Пожалуйста... — с нечеловеческим отчаянием выдохнула гостья и, схватившись за запястье Марты, повалилась на пол. Ее полумертвое бледное лицо на миг осветилось надеждой, и Марта с силой сглотнула — перед ней стоял человек, обычный человек, которому нужна помощь. Ну чего она так испугалась?.. Через полчаса Меропа, лежавшая на кушетке, хрипло прошептала губами свое имя и тяжело вскрикнула, хватаясь за живот. Сироты, завидев в окна приюта новую гостью, торопливо попрятались по углам — никто здесь не любил рожениц. Грязные, больные, стоящие одной ногой в могиле, они приходили в приют, чтобы принести с собой еще один голодный рот, которому будут отдавать все самое лучшее и вкусное — ведь о младенцах заботятся иначе, чем о взрослых. А еще, эти женщины кричали так сильно, так пронизывающе, будто черти сдирали с них кожу и поджаривали их на своих кострах. Меропу дети невзлюбили особенно — она посмела разрушить ту хрупкую иллюзию праздника, которую они старательно выстраивали в собственном сознании с самого утра. Ее болезненные дикие крики раздавались в стенах приюта почти до самой полуночи, превращая и без того черно-белые мрачные залы в сцены из фильма ужасов. — Я принесла, принесла! — Марта в наспех повязанном на пшеничные волосы платке влетела в комнату, с грохотом опуская на стол тяжелый таз с водой, щедро расплескав ее по столу. Веснушки на ее красном от натуги лице проступили особенно ярко и плотно, от чего она стала похожа на мухомор. Следом за ней спешила шестнадцатилетняя Лиза, одна из старших сирот, помогавших Коул за кусок хлеба посвежее и иногда перепадавших ей звонких монет. — Чудно. Тужься, дорогая, ну же! Еще чуть-чуть! — голос миссис Коул хлестнул, и роженица вновь зашлась мучительным криком. Через мгновение она стихла и что-то забормотала себе под нос, неразборчиво и быстро, хватаясь за ускользающую жизнь всеми силами своей ослабевшей души. Марта тут же подскочила к ней, напряженно вслушиваясь в бормотания Меропы. Коул в это же время помогала узким плечикам ребенка вырваться из материнского чрева. — Смотри-ка, кто у нас тут... мальчик! — наигранно радостно произнесла Коул через некоторое время, осторожно удерживая ребенка на весу и разглядывая его на предмет возможных повреждений. — Что?.. — тем временем бормотала Марта, прислушиваясь к Меропе. — Том... Марволо... Педдл? Нет, Реддл! Том Марволо Реддл, да? Она сказала... — девушка вскинула голову к миссис Коул. — Я слышала, слышала, — кивнула та, морщась от громкого крика. Малыш верещал так истошно, будто боялся, что кто-то пропустит его рождение. - Как она? — Дышит, — неуверенно сказала Марта, снова склонившись к лицу Меропы. — Но очень слабо. Вызвать доктора? — И священника, — бросила миссис Коул, отворачиваясь. Марта только беспомощно оглянулась на еле дышащую, но еще живую женщину, которой уже подписали смертный приговор. Меропа умерла через час. Она металась, звала какого-то Тома, то умоляя его о прощении, то проклиная самыми черными словами. Один раз она протянула руки к Коул, глядя большими покрасневшими глазами на свое дитя у нее в руках. Наставница, опасаясь новой вспышки безумия, осторожно приблизилась к молодой матери. - Надеюсь, он будет похож на своего отца, - пробормотала Меропа, хватаясь за халат Коул и пытаясь взглянуть на Тома. - На моего Тома... Назовите его Том. Том Марволо Реддл. Вы же помните, что нужно назвать его Том?.. И Марволо, в честь деда, в честь моего отца... Она потянула Коул на себя с неожиданной силой, но что-то в ее глазах дрогнуло, и шаткое, едва удерживаемое сознание разбилось вдребезги. Коул едва успела отскочить, а Меропа вновь зашлась жутким нечеловеческим криком и в агонии замахала руками. Ее некрасивое лицо с крупными неправильными чертами исказилось до неузнаваемости. Коул больше не рискнула к ней подойти. Так она и умерла — нелепо, словно испустивший дух осьминог, раскинув по кровати руки и ноги и устремив в потолок мертвый пустой взгляд. Полубезумная улыбка застыла на ее губах, обнажив ровные красивые зубы, так не шедшие к ее серому картонному лицу и потухшим глазам. — Что за страшное проклятье, — пробормотала миссис Коул и взглянула на сморщенного малыша, который снова зашелся недовольным криком. — Умереть, даже не взглянув, не притронувшись к своему дитя... — Что поделать, миссис Коул, — кривовато улыбнулась Марта, закрывая Меропе глаза. — Хоть имя дала и ладно... Лиза, стоявшая рядом, согласно кивнула и неприязненно покосилась на новорожденного Тома. А младенец кричал и кричал, зовя свою мертвую мать, и шевелил крохотными ручонками, неумело еще хватаясь за отвороты халата миссис Коул. Что-то обреченное и озлобленное было в этом крике, будто ребенок понимал, какая судьба ему уготована. — С днем рождения, Том, — ласково, как могла, сказала Коул, поправляя пеленки. И тут произошло странное. Этого миссис Коул так и не смогла забыть до самой смерти и нет-нет да вспоминала ту ночь одинокими пьяными вечерами, заходясь непонятной дрожью и пронзительной тоской. Маленький Том перестал кричать и ворочаться на ее руках. Он замер и уставился на миссис Коул своими темно-карими глазами. Нормальные младенцы так не умеют. Но Том смотрел молча и изучающе, не кряхтел, не пускал пузыри, не пытался улыбнуться или засмеяться, просто смотрел — да так, будто душу из нее вытягивал. А через мгновение, словно понял, что позволил себе лишнего, снова забился в руках и зашелся криком. — Господи, — пробормотала Коул. — Господи... Под удивленные взгляды своих помощниц она торопливо сунула ребенка недоумевающей Марте и быстро перекрестилась. Фляжка, найденная в кармане халата, оказалась как нельзя кстати. — Запеленай его покрепче, Марта. Да, покрепче-покрепче. А ты, Лиза, позаботься о ней, — вялый взмах рукой в сторону Меропы, и Коул вылетела из комнаты, бормоча молитвы и ругая себя за жуткие домыслы. «Ребенок дьявола, — что-то прошептало внутри ее головы, — сущего дьявола».***
Наутро миссис Коул, выкурив пачку крепких дешевых сигарет и приговорив не один стакан янтарного виски из запасов Абигейл, осмелилась выйти из комнаты. Эта кошмарная ночь принесла с собой мучительные сны, в которых кто-то страшно и зло смеялся, потом раздавался детский крик, а после Артур с чернильно-синими тенями вместо глаз подходил к Алисе и звал ее, звал с собой... Страшная полночная метель, к утру накрывшая Лондон белым саваном, стихла и сменилась беспощадным морозом, пробирающимся под кожу и остервенело кусающим всех, кто не удосужился одеться потеплее. Солнце светило так ярко и светло, словно не было этих болезненных родов неизвестной женщины со странным именем, ее мертвого окоченевшего тела на пропитанных потом рваных простынях и здорового миловидного младенца, сладко посапывающего в старенькой колыбели. Миссис Коул осторожно приблизилась к кроватке, с опаской заглянула внутрь, ожидая увидеть по меньшей мере извивающуюся змею вместо человека и облегченно выдохнула. Том спал и выглядел абсолютно безобидным. Обычные ручки и ножки, мягкий пухлый животик, темный, еле заметный пушок на голове... но что-то заворчало внутри миссис Коул — глухо и предостерегающе. Женщина еще помнила тот нечеловеческий взгляд на маленьком младенческом личике, пробравший ее до костей, и взмолилась про себя, чтобы Том продолжил спать и не открывал глаза. Но, словно наперекор ее мыслям, ребенок заворочался, дернул ножкой и разлепил наконец веки. — Привет, Том, — миссис Коул улыбнулась дрожащими губами, неуверенно протянула младенцу руку, и тот слабо ухватил ее за палец, тут же разжав кулачок. — Ловок, — добавила она с улыбкой. Том смотрел мимо нее, изо всех своих детских силенок пытаясь сфокусировать взгляд в одной точке. — Ты меня вчера очень испугал, Том, — тихо сказала миссис Коул. — Но это я, должно быть, переволновалась и подустала. Дверь скрипнула, и в комнату вошла Марта, бледная от недосыпа, но с неизменно дружелюбной улыбкой на лице. В руках она несла теплую бутылочку с подогретым молоком и свежие пеленки. Может быть, приют и был беден и непритязателен, но о детях здесь заботились настолько, насколько хватало сил. — Как он? — шепотом спросила Марта, с любопытством заглядывая через плечо Коул. — Проснулся, — так же тихо ответила наставница, словно хотела сказать: «Жив». — Что за месяц, — затараторила Марта, — целых трое за неполные четыре недели. Будто все матери Лондона сговорились умереть при родах и сделать это в нашем приюте. Коул только пожала плечами, и Марта продолжила говорить: — Вы видели? — спросила она, качнув головой в сторону запыленного окна. Ее светлый локон выбился из-под платка и поймал собой задорный луч солнца. За стеклом, раскинув пушистые изумрудно-зеленые лапы, высилась елка. Старое дерево повидало не одно поколение сиротских детей и их наставников, а потому его не стали срубать и лишь оградили невысоким бордюром, создав что-то наподобие клумбы. Снег, белым пологом покрывавший крыши домов и землю, каким-то образом не затронул ни единой хвоинки, и елка зеленым пятном торчала в окружении всего этого снежного великолепия. А на ее лапах таинственно поблескивали хрупкие кристаллики льда. — Что это? — нахмурилась миссис Коул и сильнее сжала прутья кроватки. Снова внутри шевельнулось это тяжелое и неясное предчувствие. — Помните, дети делали ледяную скульптуру, наставница? На той неделе еще. Пытались сделать Санту, а получилась бесформенная глыба льда, — Марта легко улыбнулась. — Вчера во время метели скульптура упала и разбилась. Честно сказать, не знаю, как выстояло само дерево, но... — Как лед оказался на елке? — перебила ее Коул. — Никто не знает, наставница, — Марта развела руками. — Говорят, это новогоднее волшебство. — Волшебство... — одними губами повторила миссис Коул и взглянула на Тома. Тот блуждал рассеянным взглядом по комнате и пытался комкать одеяло в маленьких кулачках. А елка так и стояла посреди двора, собирая на себя восхищенные взгляды детей, высыпавших утром на улицу, чтобы поближе рассмотреть невиданное чудо. Пушистая и блестящая, как одна большая странная снежинка, она свежо сверкала в лучах утреннего солнца, будто обсыпанная хрусталем. Дети что-то восторженно говорили друг другу, разом позабыв про жутко кричащую ночью пришлую женщину и новорожденного. Наверное, это было единственным светлым воспоминанием, которое миссис Коул могла бы связать с рождением Тома и всей его последующей жизнью в приюте. Вспоминая потом то утро в особо тяжелые и черные дни, она закрывала глаза и настойчиво продолжала верить — верить в то, что шанс еще есть, что этот мальчик когда-нибудь все-таки вырастет хорошим человеком. Если бы она знала.