Хромая по воздуху

      Зима приходит в эти места с опозданием, на второй неделе декабря — когда по улицам шелестят сухие, скрученные холодом и тленом, листья, а люди вокруг кутаются в шарфы, плотнее запахивают пальто и говорят, выдыхая облачка пара: «Скоро зима». Окружающие воспринимают эти слова с едва заметной улыбкой — для них не впервой прощаться с осенью столь поздно, — подшучивают, будто снежная дева Юки-онна влюбилась в простого смертного и наблюдает за ним на заснеженных землях, не желая оставлять любимого. Люди любят мысли о любви. Люди верят в любовь. И не хотят ее терять.       Рейна ловит осиротевшие снежинки пальцами, смотрит, как хрупкие кристаллики тают в ее ладонях, превращаясь в воду, в отражении которой видит знакомое лицо девушки с потерянным взглядом. Вода эта — слезы Юки-онны, которая потеряла свою любовь, и Рейна в страхе разводит руки, не желая более смотреть скорби в глаза. Студеная вода рассыпается по коленям, капли стекают с ладоней и собираются на махровом пледе в маленькие лужицы, и Рейна закрывает лицо руками, боясь заглянуть в зеркало и вновь увидеть пустые глаза.       Всё ещё страшно.       — Рейна-тян, так же можно промокнуть.       Этот ласковый, заботливый голос… Она слышала его не раз, теперь он повсюду следуют за ней. Мужские руки сухой салфеткой обтирают влагу с ее ладоней и стряхивают пугающие капли с колен в белый снег, покрывшей весь город покрывалом белизны и холода. Для нее это всего лишь зима — одно из времен года, такое же, как и все остальные месяцы, которые были «до». «После» — не существует. Для нее — нет…       Или, по крайней мере, она не научилась его находить.       — Идемте домой, Рейна-тян. Заварим ваш любимый чай и согреемся. Зима в этом году невероятно морозная.       Рейна смыкает губы, пробуя на вкус это странное, отскакивающие от зубов тягучим гулом, слово «дом». Буквы мелеют, выцветают блёклой бабочкой, сорвавшейся с уст и упавшей к земле, — она произносит их тихо, сама пугается того, как страшно бесчувственно прозвучал ее собственный голос. Всё не то. Несуществующее.       Рейна открывает глаза — и не видит ничего: ни деревьев, покрытых инеем, ни снега, кусающего ее за щеки, когда белоснежные хлопья ложатся на брови, нос и губы — жжет холодом, но не в силах стереть с лица кислотные слезы несчастной снежной девы. Вокруг — одна лишь тьма, заглатывающая в тёмные воды, откуда непросто сбежать.       Здесь холодно, Ёшиюки.       «После» — это глупые надежды. Однажды — когда именно и зачем не вспомнить — она уже доверила судьбу чистому листу, после пропитавшемуся насквозь цветом алой крови — она еще помнит ее запах, размытый на губах: липкий, витающий в воздухе с металлическим привкусом, щепоткой ржавчины и хрипом убийцы. Закрывая глаза, скребется ногтями по деревянной двери обезумевшим волком и чувствует толчок в спину — удар, унесший сознание в небытие, откуда непросто вырваться. Там, на разбитых границах сна и яви, большой риск упасть на дно.       Здесь страшно, Ёшиюки.       Знаешь?..       Это всё несуществующее.

***

      Говорят, время лечит. Помогает избавиться от тяжелого груза утраты, смериться со щемящей пустотой внутри себя. Дает шанс переосмыслить, понять, забыть… Враньё всё это. Некоторые рубцы не заживают — больно глубокие, по самую душу, уходящие корнями в сердце. Вырвешь осколок — и тотчас умрешь, потому что откинуть то прошлое равносильно смерти.       Медальон в исхудалых ладошках сжимает сильно, цепляясь за воспоминания. Призраки из прошлого — не те, что приходят во снах: костлявые, остро пахнущие тленом и пылью — улыбчивые и настоящие, почти живые, и Рейне чудится, будто она слышит их смех — звонкий хохот пробирает до костей. Рейна крепче сжимает кулон со вставленной вовнутрь такой же солнечной фотографий, как и смех ушедших с грешных земель людей — боится, что растают, как снежные ангелы, а вослед придет надламывающаяся тишина.       Снежные пушинки медленно падают на землю кладбища. Ёшиюки зажигает огонек у могилы Аю, прижимает к губам сложенные вместе ладони. Рейна вычитывает в иероглифах на могильной плите имя лучшей подруги и дочери — несколько слогов, а столько боли.       Удивительно, мама! Твоя подруга делает снег!       Говорят, время лечит. Немного если. Оно помогает перетерпеть боль, скрючивающее сердце в приступах, и временами избавляет от воспоминаний, освобождая уголок в почерневшем от страданий сердце для будущего. А нужно ли?       Рейна заглядывает в треснувшие из-за серых туч небеса, наблюдая, как снежинки рукотворной падают вниз.       Я очень вас люблю.       Они же — ангелы ныне. А ангелы присматривают за любимыми.       Рейне хочется поцеловать это небо — хмурое, пахнущее отлетевшими листьями и изморосью. Или дотянутся рукой. Там же, за облаками, — солнце, протянутое землянам Аю, яркое, обжигающее, дарующее надежду и свет.       Удержаться бы только за поручни судьбы. И просто поверить.       Сложно ли?..       Рейна растягивает губы в избитой пародии на улыбку, ощущая соленый привкус на языке — иногда стоит дать волю слезам. И жить: научиться отсчитывать «после».

***

      В воздухе февраля ощущается весна — голодная, ледяная зима отступала; ветры приносили с южного ориентира тепло, сгоняя с крыш корку льда и расколдовывая спящие деревья. Небо расплавляло крылья голубизной с перышками розовых вкраплений, когда оранжевый диск солнца, похожий на спелый апельсин, выглядывает из-за горизонта, достигает зенита, чтобы ослепить глупцов, возомнивших, что им удастся рассмотреть его истинное лицо.       Рейна вдыхает воздух и жмурится, упуская застывшие в глазах слезинки. Темные волосы колышутся на ветерке. Девушка зажимает непослушные пряди руками, накручивает завитки на палец задумчиво, смотрит за убегающей вдаль лесной тропинкой. Скоро весна — такая же, как была «до», но в ее жизни — ее новой жизни — она будет первой.       — Ё-ши-ю-ки.       Мы разгоняемся и падаем на взлете, ломаем себе ребра и шепчем обещано, словно никогда-никогда более не станем птицами. А Рейна… хотела взлететь. Девушка крепко вцепилась в потянутые руки, стряхнула с плеч неуверенность и запихнула обратно в сердце страх — она выведет его из своих вен позже, а пока оставит тлеть в груди, чтобы чувствовать.       — Всё будет хорошо, — проговорил юноша, улыбнувшись.       В груди его бьется подаренное Аю сердце, сплетенное из ее жизни и любви. Рейна знает — с ним она взлетит, станет птицей свободной, пускай с поломанными крыльями. Рейна молится, чтобы не упасть, ведь взлететь после этого — больно. Слишком много было боли.       больше всего       я хочу       жить…       Рейна тянется за руками Ёшиюки, поднимается с очертевшей коляски медленно-медленно, боясь оступиться, цепляясь за куртку юноши. Взлететь… Взлететь… Взлететь… Ноги дрожат, руки — тем более. Лишь шаг — и полёт.       Этот рубеж слишком близок, чтобы остановиться. За подступающей зимой придет лето, за осенью — новая зима, и Рейна будет ждать следующей зимы с нетерпением. Снежными вьюгами она сплывала на поверхность чёрной реки, чтобы видеть небо и солнце — теперь никогда не рухнет в темному. Ради них.       «Ты помнишь меня, мир? — прошептала она, глядя в голубое, растопленное весенними мотивами, небо. — Встречай меня. Я иду тебе навстречу».       Шаг и…       Есть только одно, на что мы можем положиться. И это — «любовь». Если мы ступили на неправильный путь и преодолеваем множество преград… Неважно, что было до этого… Даже если мы прошли через печаль и трудности жизни, всегда есть место куда мы можем вернуться. Несомненно, все невзгоды может преодолеть сильная, сильная любовь.       …она начнет эту жизнь заново.