Strange night has found us.

Звучала музыка. Звон чьих-то клавиш впитался в ветер и разгуливал по огромному остроугольному помещению. Квартира переходила в крышу, и стены изгибались, как змеи, окна округлялись. Джим с трудом дотягивался до того, что дырявило стену прямо посреди гостиной. Он подтащил стул, забрался на него и, облокотившись на нечто, подобное подоконнику, всматривался в окна дома напротив. Он не помнил, сколько так стоял. Может, уже час. Это было непривычно, странно. Все вокруг странно. В Лос-Анджелесе дома никогда не стоят так близко. Или стоят, но друг друга люди видеть все равно не могут, каждый скрывается, прячется. Тут, в этом причудливом городе Париже, подглядывать за чужой жизнью было проще простого. Будто бы окна здесь больше, чем где-либо еще в мире, а что такое занавески, людям вообще неизвестно. Прямо в середине этого обыкновенного карикатурного пятиэтажного дома напротив зажегся свет. Девушка с распущенными черными волосами, в таком же чёрном платье зашла в комнату, включила свет, и блестящий паркет загорелся им. Она подошла к окну и распахнула его так широко, как только можно. "Они ничего не скрывают. Они такие же открытые, как эти окна." - подумал он. В самом верхнем и самом правом окне вновь сидела девушка, курила. Она садилась там каждый вечер в одной и той же позе - спиной к миру, повернув голову вправо, закинув локоть на подоконник, зациклено подносила сигарету к губам, как кукла с заведенным механизмом. Вон, в окне левее нее каждый вечер чернокожий парень садится за стол, зажигает странноватую синюю лампу, перебирает какие-то бумаги, пишет. В окне ниже той девушки в чёрном платье виднелась кровать, на ней, обнявшись, лежат двое влюбленных, смеются, думают, что их никто не видит. Джим отхватывал маленький кусок их жизни, равный градусу угла, под которым видны их притесненные комнаты. А выше всех них, в изогнутом окне крыши дома напротив, на фоне тусклого желтоватого света виден таинственный силуэт его головы. Джим подумал, что так, наверное, и он, когда-нибудь сидя в своей норе, скрывшись от всех и всего, думает, что его никто не видит, но это не так. Он впервые за долгую-долгую вечность отвернулся от окна и вновь очутился в этой огромной странной комнате, наполненной странными людьми. В этой квартире так сильно пахло деревом, а вся мебель блестела, словно ее тщательно отполировали несколько раз. Тусклый свет доходил не до всех углов. Джим только сейчас смог отделить музыку от ветра и услышал пианино. Откуда? Да вон же, в дальнем углу, залитом чернильными тенями, играет человек. Если бы не такое блестящее отполированное пианино, он бы ни за что там никого не увидел. Вон же, человек... Рэй... что за мелодия? Джим напряг извилины, но звучащее не показалось ему знакомым. Люди в комнате слились с тенями и тишиной, они просто стали частью интерьера, как росписи с тысячами лиц в соборах и храмах. Джим опустил взгляд рядом с собой. Да, в этом странном месте не хватало только огромного, в человеческий рост, игрушечного сидячего белого медведя. Но именно такой сидел прямо рядом с Джимом. За последние пару дней Моррисон, да и не только он, успел провести с ним немало задушевных бесед. Но медведь был не один, рядом валялась еще одна таинственная личность, и этой личностью был Джон. Он с закрытыми глазами лежал на полу, закинув ноги на своего белошерстного друга, и не двигался. Хотя и было совсем не холодно, но он был в коричневом пиджаке с острыми плечами и как бы стальными складками. Джим пару секунд рассматривал друга, пытаясь поймать хоть какие-то признаки жизни, но не смог. Он мимолетным движением спрыгнул со стула и распростерся по холодному полу рядом с Джоном. - Джон.., - хриплым, как всегда, шепотом позвал Джим. - ...Джон, ты мертвый? Спустя пару секунд где-то среди разбросанных по полу черных кудрей послышался ответ: - Не знаю. - Хмм... - Джим задумчиво повернулся обратно к окну. Небо желтое. Абсолютно, неестественно, неправильно темно-желтое, а точнее желтые эти липучие громоздкие облака. За ними, наверное, прямо сейчас расцветают звезды. Вероятно, лишь это напоминает о том, что в таком идеальном городе все так же, как и везде, и здесь тоже грязные люди с грязными мыслями и поступками, грехами, пороками. Джим снова резко повернулся к лежащему рядом: - Ты знаешь, сколько градусов там, на небе? - Минус двести семьдесят. - Верно! А сколько градусов в этом желтом, пропитанном газом и грязью небе? - Там, должно быть, жарко, как в аду. Джим широко распахнул глаза, представив, как ад и рай поменялись местами. - Ты прав, ты так прав... - забормотал он, перебираясь через Джона, который так и не сделал ни движения, направляясь куда-то еще. Вдоль далекого высоченного потолка тянулась зажженная желтая гирлянда. Видимо, ее не сняли еще с Нового года. Одна из многочисленных стен была вся заслонена широким книжным шкафом, а над ним виднелась маленькая квадратная дверца на чердак... Джим в первый же день с энтузиазмом полез к этой двери по подставленной стремянке, намереваясь её открыть. Но на двери весел замок. Он долго пытался взломать его, не слушая просьбы остальных, но когда от одного из зубов откололся маленький кусочек, пришлось остановиться. Посреди комнаты высился длинный стеклянный стол, человек на двадцать. Он уже весь был чем-то завален: нотами, рисунками, стихами, книгами и, конечно же, хламом, который просто некуда деть. Вот еще одна тень начала превращаться в человека. На одном из вязаных стульев с гитарой в руках сидел Робби. Она блестела так же, как и все вокруг. Робби сосредоточенно следил за своими блуждающими пальцами, так что прикосновение чего-то к ноге заставило его испугаться. То был Джим, который посчитал способ передвигаться по квартире ползком очень тактичным. Он сел рядом, чему-то сумасшедше улыбаясь. Глаза Робби, матовые, блестящие и огромные в этой густой темноте, обратились к Джиму. - Робби-и, - протянул Моррисон, и под конец его голос превратился в змеиное шипение. - что ты играешь? Тот тряхнул волосами, отвернувшись обратно к гитаре: - Не знаю. Просто сочиняю. Бред. Как бы гениальна ни была вещь, которую сочинил Робби, он всегда называл её бредом. Он зажал аккорд и забренчал что-то дальше. Джиму показалось, что тихий звук звенящих струн двоится и сводит его с ума. По спине прошла мелкая дрожь. - В этой комнате дефицит тепла. - сказал он. - И избыток стен. - дополнил Робби, опираясь подбородком о гитару. - Выйдем на улицу? - В это самое время там как раз разгуливают крайне странные личности. - С ними можно вести задушевные беседы, поверь мне. - Я тебе верю. - усталый взгляд снова выглянул из темноты. Джим обернулся к окну. Там, за непроглядной стеной липучих туч, наверное, наверняка же, прямо сейчас сверкают планеты и пояса. - Знаешь, - оживленно начал он, вынимая гитару из рук Робби. - пойдем отсюда. - Куда? - слабо спросил Кригер, словно каждое слово давалось ему с трудом. - На пол. - ответил Джим, опускаясь на скользкий. - Ну, ты иди, а я тебя догоню, если что. - заканчивая разговор, произнес Робби, утыкаясь лбом в холодный стол. Джим, скользя, змеей пополз по паркету. Здесь, внизу, плавно и во все стороны разгуливал ветер. "Семь миль длиной, семь миль длиной..." - крутилось и крутилось у него в голове. Он подполз к еще одной паре ног. Каждое нажатие на клавишу пианино над его головой было столь звонким, отдавалось в голове далеким эхом, походило на дождь. Джим как-то свернулся на полу, опустив веки. Время сгорало в этой комнате. Он бесцельно вытянул руку, и под пальцами зашуршал скомканный лист бумаги. Джим взял его и развернул. Это оказался недавно написанный им стих, разонравившийся стих, смятый и выброшенный. Черные вытянутые буквы было не разобрать, и он бросил листок обратно в угол. Звон и дождь над его головой прекратились. Джим взглянул наверх. Два блестящих спокойных голубых глаза смотрели на него из темноты. - Мне кажется, что у нас в квартире идет дождь, а во всем мире - нет. Рэй ухмыльнулся и ответил звучным низким голосом: - Может, мы носим его с собой. - Да, да.., - забормотал Джим, глядя в пустоту, - Так же, как когда человек одинок везде и всегда не из-за того, что его окружает, а потому, что он всюду носит это одиночество с собой. На долю секунды ему подумалось о себе. Он скрестил на полу руки, положил на них голову и уставился куда-то в сторону. - А на концертах люди, что нас слушают, на них тоже начинает лить дождь? - Но им, видимо, это нравится. - Все в мире несчастны. - Ты считаешь? - Они притворяются и обманывают, а в глубине всегда до безобразия несчастны. Рэй вновь ухмыльнулся. Ему нравилось, как Джим всегда говорил "они", а не "мы", рассуждая о людях. - Мы все давно заблудились, представь себе! - громче прежнего произнес Моррисон, на этот раз сказав "мы", садясь на колени и смотря на друга пораженным взглядом, словно ему только что открылась великая истина. Рэй так привык вечерами сидеть и выслушивать нескончаемые потоки мыслей, льющихся с губ Джима, перебивающие одна другую. Он любил это. Со стороны тем временем подошел Робби и также устроился на комфортабельном полу. - Ну что? - заговорил он, опираясь подбородком о руку. - Как вечер? Или ночь? Смертельно весело, да? - Конечно же. - ответит ему Рэй, складывая руки на клавишах пианино, отчего раздался ряд тихих мгновенных вскриков, и кладя на них голову. Последовало долгое общее молчание. Робби водил пальцами по полу, и длинные ногти его правой руки тихо скребли паркет. Джим всматривался в картины на стенах и не сразу отделил от темноты ползущую к ним фигуру. По виду Джон, как минимум, умирал. Моррисон повел взгляд дальше по окружающему и окружающим и остановил его на огромной и широкой вазе, стоящей неподалёку. - Я когда-то читал, - начал он, обращаясь, вероятнее всего, ни к кому, - о женщине, в которую вселилось пятнадцать тысяч бесов, обитавших в виде мух в её вазе. Робби оглядел вазу. - Пожалуйста, не разбивай ее. - Хороший совет. - подал голос Джон, - Вы видели, что они от нас подальше поставили телевизор за пианино? Действительно, глубоко в темноту между стеной и пианино был запихан телевизор. Рэй тихо засмеялся. Джиму послышалось эхо этого смеха где-то в дальнем углу, но он решил не обращать внимания. Он следил за пальцами Робби, блуждающими по полу, и пробовал найти в этих линиях какие-то контуры, но выходила полная бессмыслица. Джим снова уставился прямо перед собой, нахмурив брови, и лицо его приняло всегдашнее выражение. - Если бы вам дали возможность в неограниченном количестве брать что-либо от куда-то, что бы это было? - задал он пойманный в бесконечном штурме мыслей вопрос. Повисло озадаченное молчание. - Знаете, - задумчиво начал Робби, - я бы... я бы выбрал магазин могильных плит. - и в его глазах ярко загорелась мысль. - Знаете, я бы хотел свой собственный участок земли, где я бы расставлял эти могильные плиты, как захотел, - его губы исказились в возбужденной улыбке, пальцы переплелись между собой. - и я бы выдумывал им имена и рисовал фотографии, строя памятники и слагая надписи. Джиму явно понравилась эта идея. Джон хмыкнул. - Я помню, как, когда был маленьким, в разных тетрадях, возомнив себя писателем, ставил годы своей жизни. И всегда ставил один определенный год смерти, пятьдесят пятый, сам не знаю почему. Джим повернулся и посмотрел на него великодушным взглядом. - И что же случилось в пятьдесят пятом? - Ничего. - Джон развел руки на полу в обе стороны. - Совершенно ничего. Они так часто говорили о смерти. Это при первой же встрече стало постоянной и почти любимой темой для разговора. Но спустя пару предложений голоса постепенно стали отдаваться эхом, размываться и сливаться в один. Джиму мерещилось, будто он был под чем-то. По закрытым векам потянулись цепочки пестрых узоров, иногда вычерчивая чьи-то лица, в голове громко заиграло пианино, и он даже не понял, звучит ли оно внутри него или Рэй наяву вновь начал играть. В голове громко звенели строки: "Free fall flow, river, flow... On and on it goes..." Джим чувствовал себя невыносимо странно: в груди вдруг что-то натянулось от беспричинного волнения, а волосы встали дыбом. Отчего? Он пытался отыскать причину в глубинах сознания, но ее не было. Приступы это или нет, может быть, у Джима и вправду проблемы с психикой (в чем никто не сомневался), но на него иногда накатывали волны этого тягучего волнения. Он замотал головой, отгоняя все прочь, и звуки в голове утихли. Джим открыл глаза и уткнулся взглядом в высокий изогнутый потолок. Что-то мучило его. Пахло дымом и пеплом, хотя никто не курил. Вокруг вновь царило молчание. Джим тихо и хрипло произнес: - Парни, не оставляйте меня. - его нижняя губа дрогнула. - Мне кажется, что-то случится. Я, наверное, умру. "Умереть в Париже - это даже романтично" - договорил он про себя. Джон прикрытыми глазами посмотрел на друга, вздохнул и, протянув руку, положил ему на плечо. - Да разве кто-то собирается тебя оставлять. - это было утверждением, не вопросом. Джим сощурил глаза, словно от яркого солнца. - Мне кажется, у тебя каждую ночь бывает ощущение, что ты вот-вот умрешь. - донесся голос от пианино. - Почти. - ответил Джим неправду - такое чувство настигало его совсем не часто. Робби пододвинулся, скользя по полу, и наклонился над ним. - Умирать - это подло. - сказал он, щуря глаза и улыбаясь. Джим устало кивнул, соглашаясь. Он вспомнил, что давно не смотрел в окно, и с надеждой взглянул в ту сторону, но небо оставалось таким же желтым и склизким на вид. Он вздохнул. Сколько времени? И какое сейчас вообще время суток? Вечер, ночь, утро? Он не имел ни малейшего представления: время уже давно сгорело в этой комнате. Они вчетвером околдовали помещение, и эта чертовщина наверняка еще долго не выветриться отсюда после их отъезда. "Черт, как же клёво быть не одному" - подумал Джим. Волнение уже растаяло и стекло, сочась сквозь щели в полу. Глубокая тишина вокруг казалась невыразимо красивой. Самый лучший человек - не тот, с которым приятно говорить, а с которым приятно молчать. А когда их три - это вообще замечательно. Каждый ушел в свои мысли и не собирался мешать другим уходить в свои. Они так и заснули: Рэй на пианино, остальные - на полу. И редко когда в их жизни бывали такие спокойные ночи.