Параллель

Я помню этот момент, как будто это было вчера. Маленькое, нежное личико и черные глаза. Бездонные. И, он смотрел прямо на меня. Я был ещё школьником, всего двенадцать лет. Но как только увидел этого крохотного ребенка, которому не было ещё года, мне он показался очень странным. Или не так - необычным он мне показался. Меня взял с собой брат. Он был коллегой отца этого странного ребенка. Спросил меня, не хочу ли я посмотреть на маленького сына его друга. И я согласился, потому что ни разу не видел младенца близко. Мне было очень интересно. Я глядел в эти глаза, не отрываясь. Они были очень темные, очень большие, а ресницы..! Такие длинные, что казалось, ему на веки село по мотыльку. И так же трепетали, когда он мигал, смотрел то на меня, то на своего отца, то на свою погремушку. Я дал ему палец, и его рука рефлекторно сжалась вокруг него. Прикосновение было мягким и слабым. Вокруг все смеялись и разговаривали, а я был занят другим разговором, безмолвным и безответным - с этим маленьким мальчиком с черными глазами. - А как его зовут? - спросил я, дотрагиваясь до его руки ещё раз - мне ужасно нравилось, когда он держал меня за палец. - У него пока нет имени. Мы ещё не придумали ни одного хорошего, которое бы подошло ему и понравилось бы нам обоим, - засмеялась мама мальчика, а потом и папа захохотал. - То есть он что, безымянный? - ужаснулся я. - Как это возможно, жить без имени? - Пока да. Но ему ещё можно. Мы его просто называем сыном. Разве он не прелесть? - мама взяла ребенка на руки, осторожно удерживая его. Я вздохнул. - Он смотрит на меня. - Ошибаешься, милый, он пока не смотрит. Младенцы видят мир иначе. Наш мальчик пока ещё настолько мал, что не может фокусировать взгляд, но он может менять положение зрачка… И он может реагировать на свет и тьму… Да, маленький? - мама засмеялась и начала играть с мальчиком, как я - давая ему палец и отбирая. Я вздохнул опять. - Тогда зачем ему такая яркая погремушка? - Он будет ее хватать… реагировать на звук, привыкать ко всему. К тому же, он будет мир исследовать сначала с помощью своего рта, поэтому пусть начнет с погремушки. Я задумался. Младенец казался таким маленьким, но невероятно сложным. Оказывается, он на меня не смотрел даже. - Он милый, - констатировал я. - Назовите его Микеланжело! Он похож на ангелочка. - Хорошее имя, - одобрила мама. - Мы подумаем, да, дорогой? - она опустила ребенка в колыбельку и шагнула к мужу. - Да, возможно, это как раз то, что нам нужно… - согласился папа, поправляя очки на носу. Я усмехнулся и перегнулся через перегородку, чтобы ещё раз посмотреть на маленького. Ребенок махнул ручкой, и я схватил его за маленький кулачок, сравнивая его ладошку с моей. Моя тоже детская, но уже в морщинках, ссадинах, царапинах и шрамах. И, конечно, гораздо худее и больше, чем пухлая рука малыша. - Если тебе дадут именно это имя, - обратился я к ребенку, - то я жду не дождусь, когда же ты вырастешь настолько, чтобы сказать мне спасибо. - Я думаю, мы действительно выберем его, - сообщил мне отец. - Хорошее имя. К тому же, моя жена наполовину итальянка, а разве это не итальянское имя? - Может, и итальянское, - ответил я, отходя от колыбели и деловито химича себе коктейль из остатков сока и Миринды, - но мне просто сказали, что это имя означает "Подобный ангелу". На уроке мы обсуждали происхождение имен, знаете? Правда, я так и не понял, почему у меня такое дурацкое имя, - я насупился и залпом выпил ту смесь, что приготовил. Жарко… - Надеюсь, Микеланжело не скажет тебе это, когда подрастет, вместо твоего ожидаемого "спасибо". И не такое уж у тебя плохое имя, Флоран. - Как у девчонки, - ответил я и увернулся от руки, стремящейся потрепать меня по черным волосам. Это был один из самых важных дней в моей жизни. В следующий раз я встретился с маленьким Микеланжело через три года. Мне пятнадцать, а ему - конечно, только исполнилось три. Пятое декабря, и мне наливают немного вина в честь праздника. Маленький Мик бегает вокруг меня, а я морщусь от кислого и щиплющего язык и горло вина и отставляю бокал. - Мерзость какая! - с душой выдохнул я и сунул в рот мармеладку, - лучше конфетку съесть, она вкуснее. Да, Мик? Ребенок смеется, бодро хлопает меня растопыренной пятерней по коленке и убегает веселиться с друзьями из детского сада. Родители Микеланжело тоже смеются, смеется мой брат, и смеются ещё две тети, сын и дочка, которые сегодня пришли на Микелево празднество. Я отправляюсь в комнату Мике - там идет мультик, хотя все его видели уже сто раз и не обращают на телевизор никакого внимания, дети играют в кубики из пластмассы, а зашуганный кот сидит на шкафу и настороженно взирает на меня. - Флойан пйишел!!! - воскликнула маленькая девочка по имени Люси, и последняя мысль, которая успела промелькнуть в моей голове, - мне конец. Ещё через год меня снова пригласили на День Рождения Микеланжело. Мне показалось, что мы с малышом могли бы видеться и чаще. На этот раз было пять детей - компании в детском саду прибавилось друзей тоже. Я заранее отправился в комнату к детям, чтобы спасти кота. Как оказалось - вовремя пришел. Несчастный Черныш отчаянно бегал по спинке дивана, не давая всем пятерым его схватить. - Дейжи его! - Не бейите за хвост! - Ай! Он цаяпается! - Лови! Сейчас я пйинесу мисоцку и платье… Черныш вращал безумными широко раскрытыми глазами, и я отодрал его, тщащегося вцепиться в диван, от спинки и взял на руки. Тот повертелся, устроился на моих руках и с победным злорадством посмотрел на детей. - Флойан! - пискнул Микеле и широко улыбнулся, сияя своими молочными зубами, причем краешек от одного откололся. Наверное, не такой уж и ангелок растет. - ПЙИВЕТ!!! - и тут же налип на мою ногу. - Эй, коротышка! - возмутился я и отпустил кота на шкаф. - Только не обнимашки! - Извините, - потупился Микеле и отступил, смущенно потирая нос. Дети засмеялись, и я цыкнул. Не очень-то я люблю детей. Да и кто из мужчин их любит в шестнадцать лет! Микеле улыбнулся, обошел меня кругом и убежал играть в свою новую игрушку - магнитный конструктор. Я сел на пол и начал наблюдать за детьми. Они такие смешные и забавные. Но конечно, я их совсем не люблю. - Флойан, - серьезно сказал мальчишка, вновь подходя ко мне. Я сидел на полу, и его глаза были как раз на уровне с моими. Я отметил, что они посветлели и стали цвета шоколада. Такого, который не молочный, но и не горький, а того, какой раздают на новый год. В нем ещё начинка - помадка сливочная. Вот такие глаза были у маленького ангелочка. - Да? - спросил я. - Пиезайте к нам есё. Я благосклонно заворчал и заерзал - кому неприятно, когда к ним в шестнадцать лет обращаются на "вы". Вот мне приятно. Хотя я всего на двенадцать лет старше. Всего на двенадцать. На целых двенадцать. Я посмотрел на лучащиеся глаза Микеле и его улыбку. Он тут же снова смутился моего взгляда и спрятался за диваном, пытливо сверля меня своими большими глазенками. Я поманил его к себе пальцем, он помедлил, а затем подошел снова. - Хочешь подружиться? - шепнул я. - Хоцю, - громко прошептал он, принимая маленькую игру - секрет. - Тогда я буду приезжать каждый месяц, хорошо? Я далеко живу, и мне трудно к вам ездить. Понимаешь меня? И ещё я очень занят. Понимаешь, Микеле? - Понимаю, - согласился Микеле и отбежал играть. Проблема в его жизни была решена - дядя Флоран будет навещать дитё чаще. Я посмотрел на свернувшегося клубком кота на шкафу и мысленно позавидовал ему. Ему не нужно ездить, чтобы повидаться с мальчиком. И ещё - где мне взять денег на подарки ребенку? Я встал и пошел на кухню. - Мик попросил меня, чтобы я чаще приезжал, - сообщил я папе и маме Микеланжело. - Да? И что ты сказал? - спросила мама. - А как ты сможешь это делать? - спросил папа. - Раз в месяц пообещал навещать. Он мне нравится. К тому же, я, походу, ему крестный. Я буду ему привозить игрушку или сладость, - сказал я серьезно, и повторил: - он мне нравится. - Хорошо. Если ты заранее позвонишь и предупредишь, мы будем рады, - ответила мама и улыбнулась. - Я уверен, Микеланжело очень тебе обрадуется. Он часто о тебе говорит, хотя видел тебя пару раз всего, - ответил папа и тоже улыбнулся. - Знаешь, Флоран, мы хотим отдать Микеланжело в музыкальную школу, - заметила мама. - Но и рисует он тоже неплохо для ребенка, - возразил папа. - Решите компромиссно, - сказал я и отправился обратно присматривать за детьми. Желание родителей Микеланжело отдать его в музыкальную школу заинтересовало меня. Я ведь сам играл на музыкальных инструментах(1). То есть, как… На гитаре. И ещё фортепиано. Выдержит ли малыш музыкальную школу? Сольфеджио - это всегда ужасно. Я подошел к Мике и поинтересовался: - Микеле, ты хочешь играть на гитаре? - Хочу! - быстро встрепенулся малыш. - А есё, а есё… Я буду игьять на пиянине! И на баябанах! И вообще везде буду игьять! Я усмехнулся. - Что-то я сомневаюсь, - сказал я ему. - Не лучше ли выбрать что-то одно? - Нет! - твердо пискнул мальчишка. - Я хоцю все!!! - Ты уверен? А на чем тебе больше всего играть хочется? Микеланжело завис, раздумывая над ответом. Ответ был неожиданный. - Мне нйавится йисовать больсе всего! Я опешил. - Но я же про музыку спрашивал… - А мне йисовать нйавится, - упрямо продолжал Мике. - Хорошо, хорошо… А что ты любишь рисовать? - Людей. Маму и папу. И тебя. Хотите, я вам показу йисунки? - Давай. Малыш потащил меня к мольберту, на котором были пришпилены рисунки. В отличие от рисунков других детей, изображения Микеле имели некоторые параметры, по которым я мог узнать, кто изображен на рисунке. Все человечки были изображены только палочками, вместо туловища - овал, вместо головы - круг. Но маму можно было узнать по пакле длинных волос, папу - по кружочкам-очкам вокруг точек-глаз, а я был… Я был человечком с подбородком, густо усеянным точечками и черточками. Микеле хорошо приметил самое главное - у меня пробивалась щетина. - Молодец. Ты хорошо рисуешь, я вижу, где мама, где папа, а где я. А это Черныш? - указал я на замалеванное черное пятно с ушами и двумя кляксами, обозначающими зеленые глаза. - Да! Кйасивый, пьявда? - Очень. Из тебя выйдет замечательный художник. Вне себя от радости, что его похвалили, Микеле снова обнял меня, уткнувшись в ногу головой. - Эй! Не надо меня обнимать… - я покраснел и попытался отодрать малыша от ноги, но Микель лишь смеялся, будто его щекотали, и сильнее обнимал мою ногу. Остальные дети тоже отвлеклись от своей игры и облепили мою несчастную тушку. Снова промелькнула запоздалая мысль: "Влип!" И каждый раз так… Через месяц я, как и обещал, навестил малыша Микеле с гостинцем. Я возвращался после репетиции и подумал, что если я зайду прямо сейчас, будет быстрее и рациональнее, чем если я сначала занесу все свои вещи. Поэтому маленький Микеланжело и его родители встретили меня, какой я ехал - с рюкзаком на одном плече, с гитарой на другом, в руке зажат пакет со сладостями. - Так! Родители. Сладкое не есть, это только для Микеланжело, - сказал я, передавая пакетик маме. - Это до моего следующего визита. Мама улыбнулась и отнесла пакетик. Микеле проводил ее взглядом и пошел обниматься. Я закатил глаза. - Рассказывай, малыш, чего у тебя нового… - Я найисовал много масинок… А что это у вас за спиной? - Это гитара. - Показыте! Показыте-показыте! - Пойдем, малыш… Я прошел в гостиную. Рядом носился Микеле, радостный, что пришел дядя Флоран. Я умиленно потрепал его по кудрявой голове с легкими светлыми волосами и пощекотал. Микель прыснул и захихикал. - Вот, смотри. Гитара… Это струны. Микеле протянул маленькую ладошку к гитаре и коснулся пальцем тонкой струны. Та тихо зазвенела. - Она игвает! - отозвался Микеле. - Ой! Я вам не вассказывал, меня взяли в музыкальную скооооолууууу… Я узе большой, я в сколу хозу! - поведал мне он и начал петь песенку про котика. Я поймал ритм и пощипывал струны гитары, потому что эта песня была хорошо мне известна. Когда Микеле закончил петь, у него глаза прямо-таки лучились от счастья. - Мы как гьюппа, да? Совсем! Я отложил гитару. - Из тебя выйдет неплохой певец. Ты хорошо поешь, малыш! - Да? Вот здоёво! Мама и папа говойили, что у вас есть гьюппа! Вы меня возьмете, когда я стану большой? - Обязательно. Бесспорно, ты будешь самым юным солистом во Франции! Микеле завис, обдумывая мою фразу. - Это хоёсо? - Хорошо, конечно. - А что это у вас? Он указывал на мой порезанный палец. - Вот струной порезался. Когда ты станешь музыкантом, играй осторожно. Иначе тоже можешь порезаться. Микеле сосредоточенно смотрел на мою руку, настолько серьезно, что мне стало неловко. Казалось, он пытался взглядом удалить непонятный и непривлекательный рубец. - Болит? - осведомился он. Я кивнул. Малыш взял мою руку и внимательно ее осмотрел. Рука была ничем не примечательная, обычная загорелая рука с длинными пальцами. Подушечки их стерлись настолько, что вместо узора на них были чуть потертые мозоли. Микеле наклонился и коснулся пухлыми алыми губками моих пальцев. И тут же отпрянул, как всегда, смущенно потирая носик. - Это чтобы у вас не болело… - Теперь уже совсем не болит, малыш, - я улыбнулся, - спасибо. Микеле просиял и побежал рассказывать маме, как он полечил дядю Флорана. Я посмотрел на свой палец. Болеть не перестало, но вроде как чуть-чуть полегче теперь… Одна из самых запоминающихся встреч была в его шестилетнем возрасте. Микеле пошел в школу. Я его провожал. Серьезный насупившийся мальчишка, настороженно осматривающий всех своих двенадцатиклассных (2) собратьев критическим взглядом, с маленьким, но красивым букетиком и огромнейшим ранцем, куда было запихано все, что только может запихать мальчишка, идущий в двенадцатый класс. Раннее серое утро, исполосовавшее улицы и город лимонными лучами и серо-голубыми тенями, прохлада, забирающаяся под официальную одежду, и мальчики и девочки, ершистые и взбудораженные. Родители так же смущенно переглядывались между собой, вдали от двенадцатого стройно стояли другие классы, постарше, с одиннадцатого и до первого. Микеле одной рукой держит цветы, а вторая у него свободна. Он смотрит на маму, и она улыбается. Он смотрит на папу, и он тоже улыбается. Он смотрит на меня, и я говорю: - Ну вот, теперь ты совсем взрослый, малыш. Он опускает голову и свободной рукой вцепляется в мою руку. Странно, что между папой и мамой он не выбирал, а выбрал меня. Возможно, это потому, что он знает - я приезжаю редко, маму и папу он ещё успеет подержать за руку, а вот меня - нет. Но все равно сердце у меня пропустило удар. Потом классная руководительница, строгая пожилая дама в очках и с уложенными в тугой узел волосами, тонким нежным голосом позвала маленьких новичков. Со страхом и опаской они отцеплялись от родителей, от сестер и братьев из других классов и стягивались к ней. Я присел на корточки перед Микеле - он улыбнулся. - Ты справишься? - Конечно. Вы ведь говорили, что я молодец, да? - Разумеется. Покажи всем, на что ты способен, малыш. Удачи. - Все будет в порядке, - ответил Микеле так, как будто успокаивал не себя, а меня. И поспешил за остальными своими будущими одноклассниками. Так и проходили наши с ним встречи. Год летел за годом, я видел, как он рос. Я подарил ему первую гитару на день рождения, я ходил с ним в кино, я брал его на репетиции, я ходил на его первое выступление на концерте в музыкальной школе. Микель вырос хорошим мальчиком. Мне самому было приятно с ним общаться. Даже когда моя группа стала известна, когда началась борьба за выживание, когда мы ночами не спали, чтобы удивить свою будущую аудиторию чем-то новым, стоило маме Микеле позвонить мне и попросить посидеть с ребенком, и практически всегда я бросал все свои дела и отправлялся к ним. Много времени утекло, но я все ещё помню, как я в первый раз посмотрел в черные глаза новорожденного, и мне кажется, я, мальчик двенадцати лет, до сих пор смотрю именно в эти черные глаза, когда встречаюсь с моим Микеле. В этих глазах постоянно таилось какое-то скрытое лукавство, некая тайна, которая меня манила. Каждый раз мне было интересно, что поведает мне мальчик и как у него дела. Со своей стороны, я тоже никогда не приходил с пустыми руками. Гостинец и обязательно интересная история - пусть выдуманная, но интересная. Это своеобразная пошлина. В восемь лет он уже был настолько заводным ребенком, что казалось, рядом с ним прямо воздух горит и сверкает. Юный Мике был невероятно любознателен. Стоило мне с ним выйти куда-нибудь на прогулку, как он тянул меня за руку туда, сюда, куда угодно, и все это сопровождалось вопросом "Что это?" и разными его вариациями. Никогда не забуду этот поход в магазин. После прогулки мы зашли в супермаркет - мама попросила купить продуктов, потому что у нее не было времени. Микеле глазел по сторонам - его редко брали в супермаркет, считая, что это не самое интересное место для малыша, а он будет там скучать и мешаться. Я так не считал. Почему бы и не зайти? Моя задумка понравилась Микеле. - Дядя Флоран! - пищал он, показывая то туда, то сюда, - а что ЭТО? Далее шли мои объяснения. Некоторые вещи не знал я сам, поэтому даже мне было интересно. В двадцать лет тоже можно много чего узнать. Мике сидел в тележке, и его звонкий голосок разносился по всему магазину. - Эй, малыш, не кричи. Я замечательно тебя слышу, - ворчал я и всматривался в список. - Лучше скажи, ты знаешь, что такое сметана? - Конечно, знаю, - Микель смотрит на меня недоверчиво и исподлобья, - и мне кажется, что вы тоже знаете… - Нет, ни разу не видел, - я развожу руками, ухмыляясь про себя. - Расскажи, малыш. - Как она выглядит или что это такое? - подозрительно прищурился Микель. - Давай сначала первое, а потом второе. - А… Ну вот. Сметана, она продается вот в таких баночках. Пластмассовых… Внутри она белая. И похожа на маянез, - он говорил "маянез", потому что его мама намеренно так называла, а папа ругал ее за это. - Только она не течет. Это что-то среднее между маянезом и белым сыром. Знаете белый сыр? - Да, белый сыр знаю, - наверное, он имел в виду брынзу. - А делается сметана из молока. Это нам на уроке естествознания рассказывали… Оно кислое становится, и из него делают сыр, творог, сметану… - А ещё сливки и масло, да? Микель задумчиво потер нос - это вошло у него в привычку. - Нет. - Как это нет? Я думал, что да. - Нет, для сливок и масла молоко вертят. Нам показывали. Я вам точно говорю - молоко на самом деле вертят. Я потер затылок и присел, так чтобы Микеле не задирал голову, глядя на меня. - Как это вертят? - Вот там стоит такая банка, - гордо пробурчал Мик, показывая руками размеры банки. - Воооот такая… Даже ещё больше. И там - как мешалка стоит. И как винт, вертится. Вжуууууу-вжуууууу… - Микель показал мне винт. - И то, что масло, оно с краешку. То есть… как бы это… - он снова потер носик. - Масло, оно такое скользкое! Жирное, да, и поэтому оно тяжелое. Что самое жирное, оно с краю. Сливки не самые жирные, они посерединке… А молоко - оно в самом центре остается. - Погоди, погоди. Так в середине сливки или молоко? - Нет, вы не поняли. Сливки, они между маслом и молоком. Поэтому я сказал "посерединке". А молоко в центре, где винт. Понимаете? - Не совсем. Давай я потом узнаю, и все пойму. Может, я даже посмотрю, как это происходит. А пока нам нужно искать сметану… Микеле хихикнул и поцеловал меня в нос. - Поехали! Потом я ему рассказал, что масло не вертят, а сбивают, и ещё много чего рассказал, чтобы Микеле не путался. Но вообще, я бы никогда не узнал, как делают масло, если бы не было этой беседы. А так - специально залез в интернет, просмотрел видео, порылся в википедии и все узнал. Вот какие мы с Микеле молодцы. Прошло ещё два года. Как всегда, визит, гостинцы, радость. На этот раз я стоял перед дверью со связанным чаем в кармане. Это были два невзрачных шарика из серо-зеленой травы. Но учитывая любознательность Микеле, я думал, что ему понравится. Дверь открыла мама. - О, Флоран! Привет, заходи. Как твои дела? Ты все ещё нас навещаешь. Тебе, наверное, трудно? - затараторила она. С годами у нее прибавилось морщинок, счастье юной мамы постепенно ушло, осталась только удовлетворенность жизнью. Мама тепло меня обняла. - Ты так вырос с тех пор! Подумать только, уже двадцать два года! Мне приходится привставать на цыпочки, чтобы обнять тебя, мой милый. - А вот вы совсем не изменились, мадам Локонте. Такая же счастливая, как и тогда, когда родился Микеле. - О! Да, я помню этот день, когда вы с ним впервые познакомились. Ты был таким серьезным мальчиком! - щебетала она. - А теперь! Боже мой! Превратился в такого красавца! Небось девчонки стаями за тобой бегают? Я промолчал. - Мике! Микеле! К тебе Флоран пришел. Дорогой! - позвала она. Я скинул рюкзачок на пол. - Ох, он опять играет… Действительно, из комнаты Микеле доносилась негромкая музыка. Импровизация. - Он талантливый. - Я горжусь им. Но ты немало приложил руку к его развитию… - О, не надо. Я всего лишь иногда приезжаю. - Ты бы видел, он после тебя ходит, как очарованный! Кстати, он часто тебя рисует. - Он с самого детства этим занимается… - Микеле! - она заглянула в комнату, но музыка уже смолкла, и мальчишка выбежал ко мне. - Флоран! - его счастливые глаза встретились с моими, и он тут же подбежал ко мне, как маленький вихрастый ветерок. Ещё по-детски угловатый, тощенький, с тонкими ножками и длинными руками, с волосами, собранными в аккуратный хвостик - так выглядел Микеле в десять лет. Чудной! Я вытащил из-за его уха карандашик. - Опять таскаешь акварельные карандашики за ухом? - спросил я, потрепав его по плечу. Мальчишка обнял меня и рассмеялся. - Мне нужно не перепутать с другими оттенками, поэтому ношу. Вы же мне столько карандашей подарили! Я скучал, дядя Флоран. - О Боже, ну какой дядя, я ещё в полном расцвете сил… - вздохнул я, - и даже не женат. - Вот и правильно! - сказал Микель, утягивая меня на кухню, - девчонки - это зло! Они такие противные, пока не вырастут! - Ну-ка, ну-ка! - заинтересовался я, - что, опять Мари? - Нет, новенькая, Мелисса. Ты бы ее видел! Она такая красивая! Говоря это, он почему-то смотрел на меня. Я сел за стол и сложил руки. В коридоре хлопнула дверь - папа и мама уходили по своим делам. - Не опишешь мне эту прекрасную девочку? - О! У нее такие черные, длинные волосы, и одевается она так красиво, и походка у нее ровная, а ещё она замечательно поет… И с ней можно говорить. - То есть, можно говорить? - Она умная. То есть, она не такая, как другие девочки. - Ну так что же тебе в ней не нравится? - Она не обращает на меня внимания! - пожаловался Микеле. - Она меня только как друга, или даже знакомого принимает… И мы с ней редко видимся, потому что она в параллели учится, и только английский язык и математика у нас совмещенные. Она мне вчера так и сказала: "Микеле, ты такой хороший приятель!" Ну как такое можно выслушивать от девчонки, которой я подарил целый букет цветов на День Святого Валентина, а? - кипятился мальчишка. - Не расстраивайся. В твоем возрасте ещё многое можно изменить, - я усмехнулся. Да, уж какой должна быть девочка, чтобы Мике обратил на нее внимание! Наверное, яркой и интересной как минимум. - Многое можно изменить? А если… - на этом месте Микель замолк, что-то себе там обдумывая. - Мик, не печалься. На свете много замечательных девочек. Смотри вот, что я принес… - я полез в карман и положил перед ним прозрачную упаковку со связанным чаем. - Что это? Я не понимаю, - сказал Микеле, перегнувшись через край стола и разглядывая сероватые шарики. - Это чай. - Чай? А почему он такой? - Это необычный чай. Он связанный. Снаружи он выглядит как простой серый клубочек, но внутри - красивый цветок. Давай заварим… - У меня есть прозрачный чайник! - Микель немедля снялся с места и побежал кипятить электрический чайник и доставать прозрачный - для заваривания. - А потом я ей и говорю: "Что же ты, милочка, не хотела раньше туда пойти?!", - со смехом закончил я рассказывать историю. Мальчишка уже давно лежал где-то на стуле, умирая от хохота. Это был случай с девочкой, которая ужасно боялась пойти на спектакль, потому что там было страшное чудовище. Как только ее не убеждали, она оставалась на месте. Но стоило всем на нее махнуть рукой и отправиться на представление, как ей стало скучно, и она пошла смотреть вместе со всеми - так было, если вкратце. Конечно, я разбавил историю разными прибаутками, так что Микеле было смешно. - Вот ты смеешься, а на самом деле таких надуманных страхов быть не должно. Если ты трезво оценишь ситуацию, то поймешь, когда можешь действительно попасть в беду, а когда ты пугаешься несуществующих вещей, - сказал я. - Смотри, чаек наш распустился… И верно, в золотистой заварке распустился цветок. Крохотные белые венчики с красным бутоном посередине, а по краям - зеленые листья чая. - Здорово! Это не так красиво, как настоящий цветок, но уж всяко лучше, чем обычные чаинки, - оценил Микеле. - В чае главное не то, как он выглядит… Это же, по сути, лекарство… - тихо сказал я. - Важно, чтобы оно было не слишком горькое и не приносило вреда. - Чай вкусный, особенно с сахаром, - вставил Микеле. - Ну да. А ты пробовал крепкую заварку? - Не-а… - Вот она очень горькая. Особенно если чай черный. Хотя и зеленый тоже не особо… Вообще, конечно, я мало про чай знаю, - хмыкнул я, почесав затылок, - о нем надо спрашивать китайцев. Ты знаешь какого-нибудь китайца, Микеле? - Не-а. - Ты смотри, не "не-а", а то привыкнешь и потом будешь ходить и говорить, как ослик. Наливать тебе чаю? - А он не горький? - подозрительно осведомился Микеле. Я рассмеялся. - Пока нет… - Тогда давай. - А ты кружки достал? - Ой, сейчас-сейчас… Прошло ещё два года. Трудно было выживать, но мы с Микеле и это прошли. Конечно, он уже благополучно забыл о том, что хотел вступить ко мне в группу - теперь он сам сочинял песенки и мелодии. Рисунки же… Проще говоря, талант рос вместе с мальчиком. Кажется, в этом плане он меня давно перерос. Мы уже всерьез обсуждали современную музыку, наше творчество, нашу жизнь. В этих аспектах мы никогда не пересекались на самом деле, но это все было нашим. Наша жизнь. Наша музыка. Мы сами были исключительно друг друга. Я уже приезжал гораздо более непостоянно - когда-то случалась свободная минутка, а когда-то случался полный аврал, и я говорил Микеле по телефону: - Прости, малыш, сегодня не смогу. Дела тут образовались. И каждый раз я почему-то ждал, что он рассердится, начнет ругаться, но вместо этого он спокойно говорил: - Ничего, дядя Фло. Я понимаю. Удачи, позвони только, если будет время для меня. Я скучаю. И от этого как-то самому стыдно было, настолько стыдно, что хотелось самого себя за уши оттаскать. Мне себя. Хотя мне уже двадцать четыре года… Но вот наступал момент встречи. Снова радостные глаза моего мальчика, снова обнимания, снова "я скучал" и гостинец. - Флоран, мы можем его оставить на тебя? - лукаво спросила мадам Локонте. Я кивнул, и отец с матерью пошли прочь из парка развлечений. Микеле ринулся ко мне, тут же обхватывая руками меня за талию. - Флоран! Я уже достаточно большой, чтобы не кататься на каруселях! Это несправедливо! - Если хочешь, я покатаюсь с тобой. Тогда это уже будет не смешно, малыш, - я улыбнулся ему. Как же ты вырос с тех пор, маленький мальчик… Теперь ты другой. Достаешь мне до плеча - какой высокий вымахал, черные волосы совсем отросли, хоть косички заплетай, а глаза стали совсем карие. Медовые. Ходит модный, в кожаной взрослой куртке и с сумкой через плечо. - Знаешь, в твои двенадцать лет можно позволить себе пострелять в тире и прокатиться на колесе обозрения. - Не пойду на колесо. Там страшно, - брякнул Мик. - И со мной тоже страшно? - Ну… нет… с вами, наверное, не очень. - Я тебя уверяю, даже такому старику, как я, ещё можно оттянуться в парке развлечений. - Флоран! Никакой вы не старик! Вы мужчина в самом расцвете сил, сами так говорили, - довольно произнес Микель и ухватился за мою руку. - Я хочу мороженого. Знаете, я столько дней не ел мороженого! С того момента, как предыдущее лето закончилось - ни разу! - Оу, какое серьезное упущение. Ладно, намек понял, а ты обедал, радость моя? - Да… Мы с мамой и папой только что вон оттуда, - он махнул рукой, показывая на крохотную кафешку, затерявшуюся между аттракционами и деревьями с распустившейся листвой. - Тогда ладно. Но знаешь, я мороженое не очень люблю, поэтому лично я куплю себе крендель. - Крендель? - Это такая завороченная булка. Ни разу не видел? Пойдем покажу. Микеле, ни разу не видевший кренделька, сосредоточенно рассматривал свернутые булочки, политые разноцветными сиропами. После чего выдал: - Знаете, их ведь можно нарисовать и разместить на них целый город! Смотрите, они разноцветные - туда ведь можно чего угодно напихать, и получится отличный рисунок. Особенно, - прибавил он серьезно, - в политическом смысле! Я опешил. Микель раз за разом удивляет меня. В политическом смысле? - Не рановато ли тебе политикой заниматься, малыш? - Лучше рано, чем поздно, - так же серьезно ответил он и протянул свою хрупкую ручку с монетками в окошко к продавцу. - Можномороженоеибелыйкрендельпожалуйста! - пропищал он, чуть дрожа. Как и многие мальчишки, он часто стеснялся и побаивался незнакомых людей. Получив мороженое, кренделек и сдачу, он вручил все это мне, оставив при себе мороженое. - Доволен? - Конечно, - ответил он. - Пойдем на колесо обозрения? Микель немного поколебался, а потом решительно сказал: - Пойдем! Кабинка двигалась медленно, казалось, почти незаметно, а Микель задумчиво смотрел на город, уплывающий вниз, и доедал мороженое. - Ну что ты думаешь? - я уже давно расправился со своим крендельком и тоже смотрел вниз. - Я думаю, что я живу в красивом городе, - ответил он и прибавил, - но с такой высоты, хоть и все видно, самых мелких деталей никак не рассмотреть. Внизу тоже есть много чего интересного. - Согласен. Но мы так редко видим Париж с высоты, что за эту возможность нужно платить. - Ну… А если квартира на высоком этаже? - А ты за квартиру не платишь? - Ну… - Ну вот. - А знаете… Чтобы посмотреть в небо, денег платить не нужно. Где бы ты ни находился, небо всегда будет над тобой, нужно только выйти, выглянуть, посмотреть… - Вот в этом ты прав, малыш. - Высоко… - Ну тебе же не страшно? Он подвинулся ко мне и положил голову на плечо. - Нет. Совсем не страшно. Только интересно и чуть-чуть боязно… Я потрепал его по плечу. - Это замечательно. Есть много людей, которые панически боятся высоты, даже если знают, что здание или, например, колесо обозрения надежно закреплено. Просто боятся… - Им, наверное, не хватает того, кто их успокоил бы. Какого-нибудь близкого человека, - усмехнулся Микель как-то совсем по-взрослому и ткнул меня кулачком в плечо. Я кое-что вспомнил. - А помнишь эту девочку, Мике? Ты мне про нее рассказывал ещё год назад. Что же у вас случилось? Я уже почти год не слышал о ней. - О ком? - О Мелиссе. Ее ведь звали Мелисса, разве нет? - А, эта… Она ушла из школы, - сказал Микеле. В его голосе я услышал безразличие. - Не скучаешь? - Не-а. - Ох, Микеле, я же тебе говорил, хватит не-а-кать. Привыкнешь… А вдруг ты будешь работать в солидной компании, будешь заниматься всякими важными вещами, и вдруг в разговоре с каким-нибудь важным человеком скажешь "не-а!" и что? Это будет уже не весело. "Здравствуйте, месье Локонте! Хорошо ли продвигается ваша акция?" - "Не-а!" Микеле засмеялся и покачал головой. - Я стараюсь не говорить. Правда, просто само выскакивает. - А ты его возьми и забудь. Оно же так глупо звучит! Такому хорошему и благовоспитанному мальчику это словечко ни к чему. - Это я-то благовоспитанный? - А какой же ты? - Я… Ну не знаю… А вы бы как меня охарактеризовали? - Я слишком редко вижусь с тобой, малыш… К тому же, ты так быстро растешь и меняешься - глазом моргнуть не успеешь, а ты уже из крошечного младенца превратился в такого сурового парня! Помню, как я тебя на руках годовалого держал… - Дядя Флоран! Ну, перестаньте! Я уже достаточно взрослый, можете забыть эти ужасные моменты. - Ну почему же ужасные? Помню, ты был таким прелестным овощем - лежал, тихо гугукал, ничего не просил, был тихий и замечательный малыш. Золотой ребенок! - Да ну вас… - Микеле скрестил тонкие ноги и отвернулся к окну. - Ну ладно тебе… Все люди растут, взрослеют. Только я, наверное, никогда не забуду твои черные глазищи. - Они не черные, они карие. - Когда ты был маленький, они были черные, а потом поменяли цвет. Растешь же, говорю тебе. Да и я не молодею… - Дядя Флоран! Хватит говорить такие ужасные вещи! - Микель насупился и уткнулся лбом мне в плечо. Я обнял его. - Ну, ты, не тревожься. Я ещё… как это у нас? - В самом рассвете сил, - буркнул мальчишка. - Точно. - Дядь… А вы знаменитый? - Не то чтобы, но достаточно, - улыбнулся я. - Это здорово. - Почему ты так думаешь? - Потому что вас все знают. - Ну ладно тебе. Что в этом может быть хорошего? Вот представь, гуляю я с тобой по парку, а тут ко мне пристают всякие миловидные девушки с просьбой дать автограф… Фу! Это ж не пройти и не проехать! Микель подумал и ответил: - Да, с этой точки зрения, конечно, не очень хорошо. - А ты тогда про что? - Я про то, что вы можете сделать любого человека счастливым, дав ему только свою роспись… Ну, не любого, а который любит вашу музыку. - А ты подойдешь под этот критерий? - Конечно. Вы замечательно играете. - Ах, ты маленький льстец! - я игриво потрепал его по лохматой макушке. - Я не это слово! - возмутился Микель, уворачиваясь от моей руки - совсем как я в его возрасте. - Смотри… Мы так высоко, - мурлыкнул я, приблизив лицо к окну. С нашего места было видно весь Париж. - Да… Ещё минутка, и мы будем на самом верху! - обрадовался Микеле и снова немного испуганно прижался ко мне. - Ну, не бойся, малыш. Лучше посмотри, как красиво. - Там далеко - облака… - Нарисовать хочешь? - я уловил его невысказанную мысль. За такое долгое время я понимал его лучше, чем кто-либо другой. - Точно. Красиво же! О. Мы на верхушке! - воскликнул Мике и повис на моей шее. - Эй! Не раскачивай! А то и мне сейчас страшно будет, - рассмеялся я, - разве не слишком сложно рисовать такой огромный город? - Я постараюсь, - пообещал Микель и уставился в окно. Я знал, что он делает - вбирает в себя весь этот высокий пейзаж до последней маленький детали, чтобы потом постараться перенести на бумагу, впитывает все краски и ощущения, пока мы не двинулись вниз… После колеса обозрения я, по просьбе Микеле, пошел покататься на машинках. Чего только мы не переделали за этот сумасшедший день! Казалось, все уже в лицо знали веселого подростка и сумасшедшего дядьку, следовавшего за ним повсюду. Конечно, с возрастными ограничениями ничего не поделаешь, но когда меня не пускали к ребенку, я доставал фотоаппарат и щелкал. Снимал это счастливое лицо и растопыренные руки, и веселый смех, и радостные глаза - все-все, чтобы потом смотреть на эти снимки и радоваться, что у нас был ещё один день вместе. Ещё один замечательный день… - Ну что, напрыгался, набегался? - Так точно! - Голодный! - Ну, неееееет!… - Ты как хочешь, а только придется съесть по бифштексу тебе и мне, потому что твоя мама будет ругаться, что мы пришли такие худые. - Но я не хочу мяса! - А если после ужина ты получишь десерт? -… я подумаю… - Да чего думать? Неужели тебе дома так часто выпадают такие соблазнительные предложения? - Тогда давайте пойдем на компромисс, - Микеле потер носик и задумался. - И что же ты предлагаешь? - Пиццу! - Ты прямо гений. Договорились! Мы ударили по рукам и пошли прочь из парка, усталые, довольные и голодные. Нас ждала пиццерия с запахом горячего свежеиспеченного хлеба, томатов, оливок и острой колбасы. Великолепное завершение вечера, не так ли? Через минут сорок Микеле лениво дожевывал последний кусок пиццы и делился своими воспоминаниями. - Вот год назад меня мама отвезла в Италию. Там было здорово! Море теплое, мороженого много, всего интересного и красивого - хоть ещё пару десятков глаз! - А где ты был? - О, я много где был. Сначала мы поехали в Венецию, потом во Флоренцию, заехали в Модену, кстати, ещё посетили Рим, и потом по побережью… - И все - на машине? Да ты герой! - Ну, было жарковато, но у мамы есть кондиционер. - А папа? - Папа был занят, он не поехал. Он доехал до Флоренции, а потом улетел обратно в Париж… - А, вот как. И как тебе итальянское море? - Замечательно. Знаете, если ясная погода утром, то можно увидеть берег Хорватии! Это поразительно, я могу видеть другую страну через все море! Это меня больше всего поразило. Знаете, что? - Что? - Было бы здорово, если бы вы с нами поехали… - Думаешь? Я бы с радостью, малыш, но ты знаешь, как я занят был. И вообще я так занят в последнее время, совсем времени нет! - я улыбнулся. - Но если я сам куда-нибудь поеду, я позову тебя с собой. Согласен? - Конечно, согласен! Надо только маму и папу спросить. - Думаю, они не будут против. Иначе зачем им отпускать тебя со мной каждый раз? - Но спросить все равно надо! И ехать надо летом, потому что у меня же школа! - Разумеется, малыш. - Я не малыш, дядя Флоран! - Я в два раза тебя старше, уж могу называть тебя так, разве нет? - Ох… ну если хотите, то ладно, - проворчал Микель, покончив с пиццей. - Смотри-ка, справился… Сытый? Смотрю, щеки порозовели, и живот не прилипает к спине, а? - Да это невозможно! В животе же есть много чего, он вам просто так не прилипнет к спине… - Это просто такое выражение. Не волнуйся, я знаю, что живот и спина не могут слипнуться, - я улыбнулся. - Вы обещали мне сладкое, - напомнил мальчишка, - нельзя ли… - Ну, если ты ещё не наелся, я думаю, ты мог бы съесть ещё овощей… - медленно проговорил я, но, наткнувшись на обиженный взгляд Мике, рассмеялся, - да шучу я, шучу. Что ты, не знаешь своего дядьку? Чего ты хочешь? - Флоран! Так нечестно, - буркнул Микеле. - Давай-ка вместе выберем. А пить колу будешь? - Не хочу колу, она вредная. Давайте лучше чай, а? - Чай… Давай чай… не жарко ли для чая? - Сейчас вечер, уже прохладно, значит, можно выпить горячий чай. - Логично. А вот эта штука выглядит достаточно вкусно, а, как думаешь?.. Последняя наша встреча была уже давно. Сейчас мне тридцать лет, получается, она произошла четыре года назад… Ему было четырнадцать, а мне - двадцать шесть. Я с трудом находил время для своего "племянничка", но если не встречался, то хотя бы звонил ему. И по-прежнему было такое немое чувство вины, что я не смогу приехать. - Не сможете, дядя? Ну ладно, в следующий раз, я понимаю. У меня тут такая штука, я как раз успею ее доделать и вам покажу. - Спасибо, малыш. Мне уже очень интересно… Ты же можешь обращаться ко мне на "ты", что ты до сих пор…? - А мне так привычнее… Эта знаменательная во всех отношениях встреча произошла на даче. Я заехал к семейству Локонте, в их маленький загородный домик у речки. - Микеланжело! К тебе Флоран приехал. Иди, я сейчас уйду к соседке, мне надо взять рассаду… Раннее лето, все цветет, листва уже полностью распустилась, но ещё не стала по-летнему темной, и по саду скользили нежные желтые и зеленые солнечные зайчики. Микеланжело сидел недвижно на больших качелях, из таких, на которых умещается вся семья. Сверху был навес, и тень от него делала Микеле почти серым. - Эй, малыш! Привет! Что ты такой расстроенный? О. Это что с тобой такое? - Обесцветил, - отозвался Микеланжело и чуть отодвинулся от меня, когда я подсел к нему. Его волосы, по-прежнему стянутые резинкой, теперь были почти белыми. - Зачем? - Да захотелось просто… - Тебе хорошо… - Правда? - он вскинул на меня свои глаза, которые стали ещё чуть светлее. Светло-карие, почти желтые… Тень улыбки проскользнула по его лицу, и я заметил, что он ужасно бледен. - Ты что, заболел? Такой грустный и бледный весь, как труп. - Может, и труп… - так же безразлично ответил Микеле. Как он изменился! Стал таким стройным, красивым мальчиком. Он сидел, отвернувшись от меня, голые ступни скользили по траве, одна рука нервно теребила фенечки на другой… Что-то было не так. - Что-то не так? Ты расстроен чем-то? - Да, есть немного… - Что случилось-то? Или не хочешь рассказывать? - Рассказать хочу… - он запнулся и продолжил, - только не знаю, как. Но молчать больше не могу! - Ну, а ты начни издалека. С самого начала. - Ну, если с самого начала, тогда с самого начала. То есть, с моего начала, - сказал Микеле, и я заметил грусть в его глазах. Болен он, что ли? - С самого начала я родился. Я, конечно, не помню самое свое детство, когда я ещё не понимал, что происходит, не помню, как я впервые пошел, не помню, как заговорил. Вот этого ничего не помню. Но как-то однажды мне приснились глаза… Не помню, приснились или это у меня воспоминание такое… Вот эти глаза на меня смотрели. Наверное, они запали мне в память, когда я был ещё совсем маленьким, а потом, через некоторое время, приснились, всплыли… Карие любопытные глаза. Изучали меня. Мне было под этим взглядом немного неуютно и одновременно очень тепло… А потом я проснулся. И увидел, что есть вокруг меня… Проще говоря, это было мое первое воспоминание. Я увидел красную вязаную кошку, висящую на стене. Она была такая яркая, что я запомнил ее. Моя мама сказала мне, что эту кошку выбросили, когда мне было полтора года, то есть, если мое первое воспоминание у меня сохранилось в возрасте полутора лет, то я вырасту гением… Ну или что-то такое она говорила. Я слушал, не перебивая. Микеле рассказывал дальше. - Это была кошка-мешочек, туда клали монетки, ключи, всякие мелкие вещи, чтобы не потерять. Потом для ключей купили крючки, и вазочку для других мелких вещей, которые нельзя повесить. А кошку выбросили… Вот… И мне тогда было полтора года. Но на самом деле ведь не кошка - мое самое первое воспоминание. Я же не говорил никому, только вам в первый раз, что самое первое, что я увидел в жизни и запомнил - это сон. Сон о глазах. Там ничего не происходило, просто кто-то смотрел на меня. Чье-то лицо крупным планом. Это было ваше лицо. Ваше лицо я запомнил первым, понимаете? Я узнал вас. Когда вы в первый раз пришли к нам. Вы стали таким хорошим другом семьи… Мы были гораздо старше, чем в первый раз. Но я все равно узнал ваши глаза. Вы знаете, на свете очень много карих глаз, но я ваши узнаю из тысячи, таких больше ни у кого нет. Потому что этот сон всегда стоит перед моим мысленным взором, стоит мне только чуть напрячь память… И я опять вижу это, - он подвинулся ближе ко мне. - Вы мне сразу понравились. Я тогда был маленьким, сколько мне было? - Три года… Я тебя увидел трехлетним, - сказал я задумчиво. То, что хотел мне сказать Микель, до сих пор оставалось для меня загадкой. Мальчишка обнял меня за руку и продолжал рассказ, положив голову на мое плечо. - Да… три года, и я вас узнал. Я был ещё маленьким и подумал, что вы теперь у меня останетесь навсегда. И обрадовался. А вы были такой интересный, такой замечательный… И потом опять на год пропали. Я думал, что вас вообще больше не будет в моей жизни… И вот опять - приехали… А до меня дошло, что так не может больше продолжаться - если хочешь познакомиться поближе, то нужно, чтобы он чаще приезжал! И я попросил. Я же рос с вами, я считал время между вашими визитами… Вы были такой интересный и учили меня столькому, вы мне были как брат… Как старший брат, который многое знает и может все объяснить. Мне нравилось в вас все. Поэтому я часто вас рисовал - вы мне в душу запали, вот сюда прямо, - он показал на грудь, - если можно было сколько-то времени проводить с вами, я проводил столько, сколько возможно. Знаете, сколько я знаю лишь благодаря вам? Я ведь действительно теперь и на гитаре играть могу, и на фортепиано, и на ударной установке, и все только потому, чтобы вы больше не смели! Не смели, - его голос на мгновение стал сердитым, - во мне сомневаться. А помните парк аттракционов? Мы на колесе обозрения катались. И вы снова спросили - смогу ли я нарисовать такой пейзаж? Я сказал - смогу! Но не только вам… Ещё и себе тоже… А знаете, что? После этого я совсем не боюсь высоты. Когда я в первый раз летел на самолете с папой и мамой, я совсем не боялся! И вы меня воспитали… Помните свой зеленый чай, связанный? помните? Он был такой, свернутый, пыльный, серо-зеленый и такой некрасивый… Как катышек мусора, я бы не заметил его, окажись он на земле. А потом мы его бросили в горячую воду… И он распустился. И появился вкусный чай и очень симпатичный цветочек. Знаете, что я подумал? Что так и с людьми бывает. А вы все говорили - я в самом расцвете сил, и даже неженатый… да? И мне показалось, что вы сожалеете об этом… Хотя нет. Что вы не думаете об этом, а напрасно. И мне показалось, что вы тоже как цветочек, только почему-то не распустившийся, хотя уже давно пора. И знаете, мне не хотелось, чтобы этот цветок распустился… Мне было очень-очень страшно. А помните Мелиссу? Что вы мне про нее говорили? Я же на самом деле совсем ей не увлекался даже. Это я о вас говорил… Только имя поменял, чтобы вы не догадались… А школу помните? Я подумал, что я теперь совсем взрослый, и вы тоже это сказали… Вы всегда взрослым были. Вы же старше меня на много лет… Всегда взрослый для меня, и всегда умный. Вы дали мне, наверное, больше, чем даже мои родители… Я такой, какой я есть, благодаря вам, и я… я вами создан. Слеплен, нарисован, и все подобное. Я, как творение, всегда вами восхищался. Всегда знал, что вы за мной стоите… Вы думаете, я не знал, что вы иногда были слишком заняты, и все равно ко мне приезжали? Нет, знал. Как я мог на вас сердиться, если вы говорили, что слишком, слишком заняты? Я ведь вам никто, не сын, не брат и даже не настоящий племянник, и, может, даже слишком мал, чтобы быть другом. - Ты всегда мне был как младший брат, малыш, - я погладил его плечо, - я вместе с тобой рос… - Я уже давно не малыш, знаете… Я только как брат для вас? - Только? - Да я же… люблю вас… и боюсь потерять… - с этими словами он обнял меня и нервно сжался, мелко дрожа от невыплаканных слез. И что-то во мне сломалось. С этими словами мне будто перекрыли доступ воздуха, я задохнулся, и в грудь ударило, как будто в гонг. Сердце замерло, и я боялся шевельнуться. Почему? Как такое получилось? Каким образом я мог это допустить, и почему… почему не мог осознать этого раньше? Я нервно сжал губы и обнял его. - Хватит, Мике, не плачь… Ты… ты, наверное, ошибся, это, может, просто твой возраст… - Не лгите мне… Я знаю, когда вы лжете. Я вам всю жизнь рассказал, я вас всю жизнь люблю, - жарко прошептал мальчишка и прерывисто вздохнул. Повисло молчание. Казалось, только шелест листьев над головой и звук наших сердец звучал. И ничего не существовало. Неловкое чувство, когда я ничего не могу сделать для мальчика, потому что я… старше на двенадцать лет. Я не хочу чувствовать себя каким-то педофилом или растлителем малолетних. Я не могу быть с ним. Даже если мне этого хочется, постоянно хочется… Мои сумбурные сожаления прервало прикосновение. Мягкое, нежное прикосновение. Маленький мальчик, маленький Мик, целовал меня. Уже не больной палец, и не в носик, а в губы. Перестань… - Перестань… - тихо сказал я и отодвинул его от себя, - так нельзя. - Я хорошо вас знаю, и я знал, что вы так скажете, - послышался дрожащий от слез голос Микеле. - Но и за это вам спасибо… - Я не хочу, чтобы тебе потом за это было стыдно, понимаешь? Тебе нужно немного подрасти… - Вы все равно будете старше меня на двенадцать лет… - С годами эта разница стирается. Прости… Я не могу. - Я могу подождать... Вы подождете меня, пока я вырасту? Я вас всегда любить буду!!! - Малыш, я... Я не знаю, я просто... - Простите… Простите ещё раз! - вскрикнул он тоненьким голосом и сорвался с места, побежав в дом. - Стой! Мике! - воскликнул я, протягивая руку вслед, но тонкая фигурка уже скрылась в доме. Я вздохнул и ушел. Просто ушел. Я до сих пор помню этот маленький поцелуй. Даже не поцелуй, а скорее мимолетное прикосновение. Я развожу руками, когда раздумываю, как же так получилось - этот вопрос мучает меня до сих пор. Много воды утекло, и я скучал по Мике. Но… Когда я через пару недель позвонил семье Локонте, мне сказали, что Микеле уехал. Просто взял и уехал. В другую страну. Для обучения музыке. Вот и все. Четыре года моего маленького мальчика нет, четыре года я его не видел - пятый уже пошел. Только начался. А я до сих пор двенадцатилетний мальчонка, который помнит черные-пречерные глаза, и который скрывается под внешностью взрослого мужчины с серьезным лицом и гитарой в руках. А группа… название Lost Smile было известно практически всей стране. Песни на английском, на французском, симпатичный солист, чем не красота? Даа… Только все же самые тяжелые периоды я прошел вместе с Микеле. Я прямо представлял, что он чувствовал, когда уезжал. Как я буду жить, спрашивал он себя. А потом вспомнил, что даже в глаза мне посмотреть не может, и сказал - поехали. Возможно, я его больше никогда не увижу. Здорово… Всю жизнь я считал его своим младшим братом. Он вырос у меня на руках, можно сказать, и он все верно подметил - я был одной из главных персон в его жизни. Но кто бы мог подумать, что все настолько серьезно? Что вся его жизнь превратится в историю любви ко мне… И вся жизнь с тем чувством, которого ты не можешь выразить, не только постыдное влечение к мужчине, но и к мужчине, который практически воспитал… Я не знаю, было ли это поклонение кумиру или подростковая влюбленность, а может, это у него из-за девушек… Но, по его же словам, всю его жизнь он любил. Сама его жизнь началась с любви. Не мама, не папа, а я. А я? А я чувствовал себя виноватым, что невольно украл целую жизнь, самое прекрасное время, детство, затопил ее собой. Потому что кто ещё виноват в этом? Не маленький же мальчик, ещё не совсем даже понимающий, что к чему? А значит, кто? Я. Это слово ударяло мне раз за разом в грудь, лишало дара речи и никогда не покидало, преследуя стуком вины, будто назойливая птица. Несомненно, я тоже любил Мике. Но это было невозможно - нельзя так. Нельзя быть маленькому мальчику и взрослому мужчине вместе. Один только начинает жить, а второй понимает, что закат уже не за горами. Я не хотел встречать свое тридцатилетие, хотя для меня время остановилось тогда, на двадцать шестом году моей жизни. Внутри я навсегда остался таким, каким был тогда в саду. Только нож, воткнутый в сердце, продолжал медленно меня убивать, а сам я будто прогнивал изнутри, каждый раз вспоминая его беззаботную улыбку. Что бы я только не отдал, чтобы увидеть ее снова! Годы летели, и я отмечал его День рождения один, и свой тоже - один, понимая, что разница никуда не делась. - Ну вот, тебе пятнадцать… шестнадцать, семнадцать, восемнадцать… - говорил я, держа его фотографию перед собой. Молча целовал ее и убирал обратно на полку. Ничего не изменилось. Что там с тобой, мой мальчик? Как твои успехи, дела? Ты, наверное, сильно изменился. А мне - хотя бы знать, жив ли ты, малыш… Как он жил там, где-то далеко, в другой стране? Отец Микеле даже сказал, что он просто уехал учиться музыке, а также сказал, что видел, как мы целовались, из окна на втором этаже, и сказал не звонить больше. Разумеется, у меня отпало всякое желание разговаривать с мамой и папой. На мобильный Мике я тоже не звонил. Если бы я сказал, что это была инициатива Микеле - что бы они с ним сделали? Нет, я просто не мог этого сказать… Хотя, наверное, потому он и уехал. Возможно, ему сильно влетело дома за это, но решение уехать принадлежало исключительно ему. Я знаю своего Микеле. Если он не хочет уезжать - он не поедет. Микеле гордый… Господи, Мике, где же ты сейчас?.. В очередное утро мрачных размышлений зазвонил телефон. Я молча взял трубку - все уже привыкли, что я не говорю "алло" - просто не говорю, и все. - Месье Мот? - Угадали, - бросил я. - Это по сегодняшнему концерту. Вы помните? - Склерозом пока не страдаю. - Вот. Перед вами на разогреве будет выступать юноша… Юное дарование… Вот буквально пара песен и все, ему много не надо. Он сольную карьеру ведет, он успешен, гениален… Обязательно… Вы не будете возражать? - Не-а, - ответил я и отпил кофе. - Замечательно! - обрадовался продюсер. - Его псевдоним - Амадей. Он очаровательный юноша! Приезжайте, познакомитесь, он очень талантливый… Да… - Не-а, - снова сказал я, - желания нет. Я приеду вовремя. - Нет-нет! Вы должны! Обязательно! Есть что обсудить! На полчаса раньше будьте добры!.. Я положил трубку. Раньше, так раньше. У меня особо дел нет… Сегодняшний концерт проходил в большом клубе… музыкальный… Сцена, плата за вход - это был даже не клуб, а скорее собрание любителей музыки. По-любому, это был один из самых странных клубов, которые я видел. Соль была в том, что столики, которые там были, располагались на огромных ступеньках, амфитеатром расходившихся от сцены. Таким образом, это было что-то среднее между концертным залом и дорогим клубом. Занятное заведение… Я уже выступал там несколько раз, хотя и не пел, а просто играл, но сегодня был именно концерт, выступление для избранных. И вот все устроено. Небось вся группа уже там, только я не люблю приходить заранее и сижу здесь, у себя в пустой квартире, и пью кофе чашку за чашкой. Время летит быстро. Не успеешь опомниться - и полжизни уже за плечами. С тридцатилетнего рубежа уже есть, о чем вспоминать, и есть, о чем сожалеть. И мне было, что… Как я не заметил, что время пролетело? Как не заметил, что я уже оставил за своими плечами тридцать лет? И ведь на этом не остановится. Не пора ли забыть все, что было, и начать, может быть, сначала? Почему нет? Нет - потому что не забудешь. Можешь закрыть глаза и делать вид, что ничего не было. Можешь запереть воспоминания, как надоевшие вещи в комнате, но от этого ничего не исчезнет. Жизнь нельзя начать снова. Никогда не будешь прежним… Я запихнул гитару в чехол, оделся, кое-как расчесал свои волосы и завязал коротенький хвост. Да… вот уже и морщинки пошли у глаз и на лбу… Время летит, Флоран, и ты не молодеешь… Конечно, тридцать лет - это не время горести. Это ещё отнюдь не старость. Ещё будет много времени. Но не будет ли мне так же горько их вспоминать? Смогу ли я сказать, что не зря прожил жизнь? Я вздохнул. В последнее время слишком много вопросов, на которые я не знаю ответа, и даже не знаю, что мне делать, чтобы этот ответ найти. Захватив ключи, я вышел из квартиры. Все было знакомо мне до мелочей - вся моя повседневная жизнь. Все так скучно, так серо, так обыденно. Будто… будто все яркое, интересное, веселое и радостное ушло из моей жизни четыре года назад вместе с Микеле. Вздох, и я стараюсь прекратить размышления на эту тему и спешу на работу. Там, в клубе, уже ждет меня нервный барабанщик, крутящий палочки в руках, бас-гитарист, спокойно курящий сигареты, и клавишник, который наигрывал свои мелодии на синтезаторе. Ксавье, Альфред и Николя. - Ну что, ребятки? Готовы? - вяло бросил я вместо приветствия. - Так точно, - отозвались Ксавье и Николя, Альфред только махнул рукой. - Насчет этого пацана знаете? - Знаем, знаем… - буркнул Ксавье. - Как его, кстати, зовут? - Амадей. Моцарт, вашу бабушку, - снова буркнул ударник и прекратил вертеть палочки. - Нет, это псевдоним, а имя кто-нибудь знает? - Да ну его! - предложил Николя. - Иди лучше сам спроси. Он на крыше, курит… До начала ещё целый час, стоило так рано нас вытаскивать… Я молча вышел и поднялся на крышу. Интересно! Такой молодой, а уже курит. Паренек стоял спиной ко мне, у самого края. Если бы не ограда, я бы подумал, что он хочет спрыгнуть. - Эй, парень! - крикнул я. - Ты бы отошел от края! А то ветром унесет… - Я не боюсь высоты, - спокойно ответил Амадей и раздавил сигарету. - Ну, тогда ладно. А, привет, кстати! - я подошел ближе, - я Флоран… Ну, я после тебя выступаю. - То есть, вы хотите сказать, я у вас на разогреве, - поправил парень, и я подошел совсем близко. Странно он выглядит! Светлые, взъерошенные волосы кое-как заплетены в хвост, изрезанная черная майка, узкие джинсы, сильно обтягивающие его ноги, и черные перчатки с обрезанными пальцами на руках. И море фенечек. - Ну, мало ли, может, ты обиделся, - дружелюбно ответил я, - все-таки… - Вы известнее меня, да? Вы это хотели сказать. Напрасно пытаетесь быть вежливым, один человек научил меня не обижаться на правду. - Наверное, хороший… - Вы всегда были хорошим… - сказал он и повернулся ко мне. Мои карие глаза встретились с его, золотисто-желтыми. И как четыре года назад, время остановилось. Сердце бешено заколотилось, и я охрипшим внезапно голосом спросил: - Неужели это ты, малыш? Как ты изменился… - Я давно уже не малыш, знаете… - Боже... Ты так изменился... Повисло немного неловкое молчание, и я боялся заговорить о том, что волновало меня. Как будто те вопросы, которые накопились за годы разлуки, вдруг исчезли. Я проглотил ком в горле и продолжил: - Расскажи мне, Микель, как ты? Все эти годы... чем занимался? Учеба, музыка, девушки... - я затаил дыхание, ожидая ответа, как приговора. - Нет. Девушки у меня не будет. Никогда, вы... вы же знаете... - тихо ответил Микель и посмотрел мне прямо в глаза. - А вы... женились? - я просто видел, как он молил меня об ответе, потому что милионная доля секунды ожидания его убивала. - Нет, - быстро сказал я. - Не женился. Я ждал... И, кажется, ожидание закончилось, - я взял его руку и прижал к груди. - Чувствуешь?.. Он помедлил, затем приблизился и прильнул ко мне. В этот момент время снова ожило. Мы были вместе. - Флоран... Я люблю... - Тебя... ты давно можешь говорить это так... Я не дал ему договорить и прижал к себе, шепча: - Я тебя тоже... (1) - если кто не знал, в 15 лет Флоран собирает группу Lost Smile. (2) - во Франции двенадцать классов, и начинается обучение с 12-го, соответственно, выпускники - первоклассники.