Все дороги

– Таким образом, доктор, я был прав относительно существования форм жизни на основе кремния. Будь я проклят, подумал Маккой, если этот гоблин не лучится самодовольством. Он неразборчиво пробурчал что-то, не желая вступать в перепалку на голодный желудок, и раздраженно бросил: – Уснули, мистер Спок? Заказывайте уже вашу траву. Столовая была пуста. Все, кто завершил смену, давно спали. Осталась только последняя десантная группа, и Маккой с лёгким злорадством подумал, что Кирк до сих пор пишет отчёты. Назвался капитаном – залезай в бюрократию. Спок повернулся к репликатору и вставил пищевую карточку. – Тёплый гравий и подливку из платины. Компьютер пикнул, оповещая, что такого блюда нет в меню. Прежде чем Маккой успел что-то сказать, вулканец быстро поправился. – Тушёные овощи. – Кое-кто слишком долго пробыл под землёй, – фыркнул Маккой. Спок пропустил это замечание мимо ушей. Они поужинали в молчании и разошлись по своим каютам. *** У Маккоя была полезная, по его мнению, привычка – внимательно наблюдать за некоторыми членами экипажа. А именно, за теми, кто входил в «группу риска» из-за своего упрямства и предпочтения терпеть до последнего. Лидером списка был один остроухий гоблин, которому, конечно же, мелкий физический дискомфорт, например, сквозное ранение или, там, топор в голове, не мешает заниматься прямыми обязанностями. Поэтому заметив, что Спок слегка прихрамывает на правую ногу, Маккой не почувствовал даже раздражения. Скорее некоторую обречённость и усталость, представив, как будет уговаривать вулканца на медосмотр. – Спок, – тёмный угол оранжереи подходил как нельзя удачнее, – вы хромаете. – Вы ошибаетесь, доктор. – Я это вижу, как я могу ошибаться? – Вы полагаете, что осведомлены о моём состоянии лучше меня? Маккой скрипнул зубами. – Если я ошибаюсь, то тебе ничего не стоит позволить мне просканировать твоё бедро. – У меня нет времени. – Это займёт три минуты. – Доктор. – Я могу пойти к Джиму, – вытащил последний козырь Маккой. – И тогда тебе придётся пройти полный осмотр. – Полагаю, это называется «шантаж»? – За кого ты меня принимаешь? Я скромный сельский врач, а не русский мафиози. А теперь замри. Спок опалил его тёмным взглядом, но вытянулся и замер. Сканер собрал информацию и выдал результат. Никаких повреждений. – Итак, я свободен? – Всё в норме, - Маккой нахмурился. – Я же говорил, что вы ошибаетесь. Маккой разозлился и открыл рот, чтобы обвинить вулканца в том, что тот мухлюет, а также сообщить, как это низко, аморально, по-детски и глупо, в конце концов, но Спок развернулся и пошел к выходу. Прихрамывая на правую ногу. *** Опыт корабельного врача как вкус хорошего скотча: с возрастом только богаче. Или, как говорил старый профессор в мединституте: если анамнез не идёт к врачу, значит, врач идёт к анамнезу. Как ни удивительно, но обычные слухи тоже могут послужить неплохим источником для первичной оценки состояния. – Вы заметили, – прошептала энсин Клэренс своей подруге Розане. «Прошептала», впрочем, сильное слово для этой громкоголосой девушки. – Мистер Спок работает уже пятую смену. Без перерыва! – драматично добавила она и Розана ахнула, прикрыв ладошкой рот. – И куда смотрит капитан? – Розана горячо закивала головой. – Но что поделать, он и сам так занят. Даже я, – это Клэренс произнесла с непередаваемой ноткой самолюбования, – не сразу заметила, если бы энсин Чоп не поделился со мной, что уже которую ночь сталкивается с мистером Споком в лаборатории. А доктор Маккой? Он совсем забыл о своих обязанностях? – Розана гневно вздохнула. Маккой поперхнулся чаем, сидя за их спинами. Его так и подмывало выбраться из-за своего укрытия в виде широкой спины энсина Чоп и пойти разбираться, кто тут имеет претензии к качеству его работы. «Ну, Спок, ну гоблин упёртый, ты у меня ещё попляшешь». Маккой звякнул стаканом о стол и вылетел из комнаты отдыха. *** Тук-тук-тук, тук-тук, ТУК! Этот стук Кирк знал прекрасно. Этот стук вызывал у него неистребимое и почти животное желание залезть в шкаф и сделать вид, что его здесь нет, никогда не было и никогда не будет. Этот стук означал, что кто-то не желает стоять спокойно, пока Маккой причиняет добро, и он, Маккой, этим очень недоволен. Тук-тук-тук, тук-тук, ТУК! Кирк с сожалением отложил последний роман Анга`Бых`Дых, одного из самых популярных современных фантастов, и обречённо крикнул: – Войдите! – Спок! – тут же заявил Боунс. – Нет, его каюта дальше. – С ним что-то не так! – Какая свежая новость, – пробормотал Джим, потом громче добавил: – Что именно? У тебя есть доказательства? Ты с ним говорил? Что он об этом думает? – Конечно, он всё отрицает и настаивает, что здоров как бык. – И ты с ним не согласен? – Чёрта с два он здоров! Он не спит, много работает, мало ест, прихрамывает, а вчера он вырвал у Скотти из рук кремниевую прокладку с таким видом, будто тот собирался зарезать младенца! – Наверняка для всего этого есть логичное, – Кирк едва скривился, а Маккой откровенно поморщился, – объяснение. – Есть. Он болен. И мне нужен приказ о его госпитализации. Перед глазами Кирка тут же предстала картина: Спок читает приказ, брови его медленно ползут вверх, он откладывает блокнот и тоном собаки, которую собираются выкинуть под дождь, произносит «как прикажете, капитан». – Послушай меня, Джим, – Маккой навис над Кирком, уперев руки в стол. – Он ведёт себя необычно, даже для него. Послушай, _действительно_ необычно. Не обязательно, что он болен, хотя я не исключаю, что он подхватил какую-нибудь заразу на Яснусе Шесть, но что-то с ним происходит. Разве не лучше перестраховаться, чем рисковать таким замечательным старшим помощником? Кирк бросил на него взгляд «не думай, что я идиот, который не разгадал твой коварный план» и вздохнул. План, может быть, и коварен, но несёт разумное зерно. Он и сам стал замечать небольшие странности за Споком. Тот никогда не был фанатом тактильного контакта, но последнее время шарахался, если подойти ближе, чем на полметра. Часто застывал со взглядом, устремлённым внутрь себя, или в странной позе, будто у него нестерпимо болела голова, но он стремился это скрыть. Остро реагировал на яркий свет, иной раз отшатываясь от лампочек научной станции или прикрывая их рукой, когда думал, что никто не видит. – Хорошо, – Маккой довольно заулыбался, – но один раз. Если с первого раза ничего не найдёшь, то ты не будешь пытаться запереть его в герметичном боксе и проводить исследования до конца жизни. – Будь спокоен. На молекулы разберу, но вытяну из него, в чём дело. – Этого-то я и боюсь, – сказал Кирк, открывая чистый бланк. *** Удары судьбы, к которым, без сомнения, Спок относил доктора Маккоя, он принимал с положенным вулканцам стоицизмом. А трещина на падде – простая неосторожность, мало ли. – Когда вы желаете приступить к исполнению этого приказа? – видно было, что в последний момент слово «казнь» заменили более приличествующим словом. – Как можно скорее. – Маккой улыбнулся с видом охотника, подбирающегося к ничего не замечающей жертве. – Как вам будет угодно, – произнёс Спок, направляясь в сторону лифта, – но вы ничего не найдёте. – Посмотрим. Полный медицинский осмотр состоял из около 136 различных процедур для всесторонней и точной оценки не только физического, но также эмоционального и психического состояния. Как все из них можно было провести, не выявив отклонений, кроме повышенного содержания миелина, не укладывалось у Маккоя в голове. Он открывал файл с результатами и просматривал их снова и снова, и снова, и снова, так что через пару часов он практически выучил их наизусть. И несмотря на всё это, шестое чувство, инстинкт врача, чутьё, что угодно, говорило ему: что-то не так! У него перед глазами была отчётливая картина ряда симптомов, но никакой причины, которая могла их вызвать. Поэтому он настроился решительно поговорить с тем единственным, кто знал, что происходит. В каюте Спока было намного темнее и холоднее, чем обычно. – Спок? – Доктор. Маккой повернул голову и с трудом разглядел силуэт на кровати. – Вот всё это, – Маккой махнул рукой, – ты точно не сможешь объяснить. – Почему я должен объяснять свои климатические предпочтения? – Спок. – Доктор разом устал от всей этой беготни и игр в салки. Он врач, он просто хочет сделать своё дело. – Что с тобой? Спок молчал достаточно долго, чтобы Маккой сделал нетвёрдый шаг вперёд, решив, что вулканец там, в темноте, просто помер. – Вы ничем не можете мне помочь. – Конечно, я даже не знаю, в каком направлении мне работать. Облегчи мне задачу, будь добр. – Я предпочитаю… – Ой да бога ради, чёрт тебя подери, просто скажи, гоблин ты остроухий. Ты не умрёшь, если поделишься со мной свой проблемой. Я же врач, в конце… – Фантомные боли. – …концов. Пришла очередь Маккоя молчать. – У меня есть несколько теорий, – сказал он, пожевывая губу, – но хотелось бы знать наверняка. – Контакт с хортой был слишком… глубоким. Он оставил след, который вызывает фантомные боли. – Где именно болит? – Доктор, вы ничем не можете мне помочь. – Мы ходим по кругу. На пол брякнулся стул не замеченный в темноте. Добравшись до кровати, Маккой осторожно присел. – Я перечислю симптомы, а ты меня поправишь? В конце концов, даже если я не могу тебе помочь, этот случай необходимо запротоколировать для будущих исследователей. Итак. Мигрень, светобоязнь, бессонница, плохой аппетит, боль в правой ноге – полагаю, что это примерно то место, куда вы ранили хорту, – повышенная чувствительность. Что я упустил? – Беспокойство о потомстве. – Спок кашлянул, скрывая смущение. – Беспокойство о потомстве. Прекрасно, – произнёс Маккой тоном Алисы, попавшей на безумное чаепитие. – Я удивлён, что в вулканской медицине нет решения для вашего случая. – Вулканцы обычно не так часто практикуют майндмелд, особенно с представителями других рас. – Но приказ капитана есть приказ капитан, – Маккой понимающе кивнул. – Посмотрим, что я смогу сделать. – Он поднялся. – Доктор, – Маккой замер у двери, – я бы предпочёл, чтобы вы не сообщали об этом капитану. – Я ещё помню клятву врача. Отдыхайте. Библиотека на запрос «лечение фантомных болей» выдала сорок страниц ссылок. Маккой открыл чистый файл, заварил крепкий чай и сел за изучение, как в старые добрые времена мединститута. Ровно двенадцать страниц и три чашки чая спустя в лазарет заявился Кирк. – Решил написать диссертацию по… – Кирк попытался заглянуть в монитор, но Маккой свернул окна. Капитан нахмурился. – Секретное исследование? – У девушек должны быть секреты. – Судя по тому, что ты не вломился ко мне с криками о зеленокровом хобгоблине, всё прошло удачно? Как его состояние? – Я не могу тебе сказать. – Ты шутишь? – опешил Кирк. – Нет. Врачебная тайна, слышал о таком? – Боунс. – Его состояние не критическое. – Маккой вздохнул. – Тяжелое, но не критическое. Больше тебе знать не положено. Кирк поджал губы. – Если что… – Я тебе тут же сообщу. А теперь, капитан, будьте добры, не мешайте. – Хорошо. – Кирк чуть нахмурился и ушел, мысленно поставив себе отметку и дав другу сутки. Но всего через несколько часов в кабинет Маккоя ворвалась взбудораженная Чэпел и рассказала о Самом Невероятном Событии на Энтерпрайз за всё время их миссии, включая всесильных подростков, раздвоение капитана и путешествие во времени. Мистер Спок ошибся в расчётах. И это была не какая-то мизерная погрешность в одну сто миллиардную долю, а просчёт, достойный двоечника в начальной школе и едва не ставший причиной взрыва варп-ядра. Эксперимент по созданию межфазового двигателя требовал столь точной калибровки и подкатки, что ушло больше шести лет на создание прототипа, а затем ещё столько же на выбивание разрешения. Посвятивший этому проекту карьеру учёный с Варады, как только с него сбили пламя и стало известно, что аппарат безнадёжно уничтожен, разнесён фазовым резонансом, начал кричать, срываясь на визг, а затем сел и мелко раскачиваясь, заплакал. А когда… На этом месте Маккой скрылся за дверями, по пути едва не сбив того самого учёного, которого привели в надежде на дозу успокоительного. Маккой добрался до каюты капитана за считанные секунды, но дверь никто не открыл. Он продолжал звонить, снова и снова, хотя не мог точно объяснить, почему так важно было вмешается в разговор, – выволочку, – которую сейчас, без сомнения, устраивал капитан своему первому помощнику. Не убьёт же он его? Маккой, правда, не был уверен, кто кого должен убить. Наконец дверь отъехала в сторону, и Маккой чуть слышно выдохнул. Картина была до скуки обычной. Спок стоял навытяжку, словно учебный макет к вулканскому достоинству, и немигающе смотрел на стену позади Кирка. – Может быть, – медленно произнёс Кирк, привалившись к столу, – кто-нибудь всё-таки соблаговолит объяснить мне, что именно происходит на моём корабле? – Голос его звучал не столько рассерженно, сколько устало, а во взгляде, которой он бросил на Спока, проскальзывало тщательно упрятанное беспокойство. – Я был бы крайне благодарен. Итак? – Могу я поговорить со Споком? – Нет, – рявкнул Кирк, оттолкнувшись от стола, и за несколько широких шагов оказался около Маккоя. – Я должен напомнить, что приказ капитана выше врачебной клятвы? – Ни один устав, никогда, не будет выше моих личных нравственных принципов, один из которых… – Тогда я буду вынужден… – Доктор. – Спокойный тон Спока разом остудил людей. – Капитан. Кирк прошелся по каюте, нервно потирая ладони. – Доктор, в моей просьбе более нет необходимости. Капитана следует поставить в известность, так как, судя по некоторым признакам, моё состояние… прогрессирует. – Прогрессирует? Куда дальше-то? – Влияние, оказанное на меня контактом с хортой, разрушает мою личность, – медленно проговорил Спок, и Маккой неожиданно обратил внимание на крошечные паузы, которые тот делает перед словами, словно ему нужно время, что вспомнить их. – Контакт с хортой? Маккой потёр лоб, затем повернул к себе экран компьютера и попросил вывести на него нужный файл. – Ты можешь подробнее описать, что чувствуешь? – спросил он, пока Кирк пробегал глазами скудную информацию. – Доктор. – Да плевать на слова, ты можешь сказать, что с тобой происходит? Что значит «разрушает личность»? Ты забываешь? Или считаешь себя кем-то другим? – Я… – Спок надолго замолчал, – …не могу описать. Я словно не могу сосредоточиться. – Но почему такое резкое ухудшение? Ещё несколько часов назад это были лишь «фантомные боли»! – Я пытался медитировать, но, погрузившись в собственное сознание… Там есть нечто, не спрашивайте меня что, оно… пожирает. Заминки в речи Спока становились длиннее от фразы к фразе, иногда, когда он поднимал глаза, в них на крошечную долю секунды мелькала растерянность, почти незаметная, если бы Маккой не привык к обычному спокойному взгляду вулканца. – Нам надо на Вулкан, Джим. Если с их чёртовой ненормальной анатомией я ещё могу разобраться, то вправлять мозги хобгоблинам меня никто не учил. – До Вулкана трое суток на максимальной скорости. Вы продержитесь столько? – Полагаю, что у меня нет выбора. – Что будет, если мы не успеем? – тихо спросил Кирк, ни к кому не обращаясь, точно зная, что ответа ни у кого из присутствующих нет. *** – Но почему я? Маккой очень постарался, чтобы вопрос прозвучал хотя бы вполовину не так обречённо, как он звучал у него в голове, но судя по тому, как мягко улыбнулся Кирк, у него ни черта не вышло. – Потому что я – капитан и кто-то должен управлять кораблём эти три дня, – сказал Кирк, отводя взгляд, словно ему было стыдно за эти слова. Хотя почему «словно»? Ему действительно стыдно, подумал Маккой. Если бы не собственный страх, он бы сразу заметил удушающее бессилие, что, казалось, волнами исходило от его друга. – Я должен выполнять свои обязанности, – горько и тихо произнёс он. – В этом чёртовом космосе никогда не знаешь, что может произойти. – Это мои слова, Джим. – Маккой ободряюще похлопал его по плечу. Его собственное отчаянье слегка отступило перед сочувствием, но затем нахлынуло с новой силой. – Но почему именно я, дьявол вас раздери! – Доктор. Капитан. Объяснил вам. Маккой едва заметно вздрогнул от медленного, осипшего голоса, но тут же взял себя в руки. В каюте было темно, лишь несколько свечей горело в витых, странной формы подсвечниках, – больше света Спок не мог вынести. Всё время, что он пробыл здесь, воздух плавно, но ощутимо, становился то холоднее, то теплее. Так программа контроля внутреннего климата пыталась найти подходящую температуру: вулканская физиология требовала больше тепла, но разум Спока утверждал, что ему невыносимо жарко и на самом деле ему нужен холод горных тоннелей. Но всё это были такие мелочи по сравнению с остальным. После разговора у капитана, когда Энтерпрайз лёг на курс в систему Вулкан, Спок вернулся к себе. Маккой захватил несколько приборов и, преодолев слабое сопротивление, присоединился к нему, приготовившись наблюдать. Физические показатели были вполне стабильны, если не считать всё того же повышенного уровня миелина. Маккой настоял, что разговор позволит поддерживать сознание, как поступают при сотрясениях мозга, и хотя он понятия не имел, о чём можно поговорить с гоблином, – обычно их общение состояло из коротких и едких пикировок, – он приложил все усилия. Спустя какой-то час он готов был взвыть от количества информации о вулканской культуре, которое ему пришлось узнать. Он даже начал мысленно планировать небольшую книгу «Вулканцы для чайников», чтобы хоть немного отвлечь себя. Он много и невпопад шутил, пытался отпускать привычные колкие замечания и подловить вулканца на противоречии – что угодно, только бы сделать вид, что это обычная беседа. Только бы не замечать мучительных пауз, которые становились всё длиннее, когда Спок подбирал слова, как с каждой фразой он замыкался в себе всё больше, как его лицо на мгновение становилось пустым, словно дом, который покинули все жильцы. Как очнувшись от забытья, он вздрагивал и смотрел на Маккоя, словно хотел спросить, что тот делает в его каюте. В конце концов, стало очевидно, что если не попытаться что-нибудь предпринять, то до Вулкана они добраться не успеют. Он вызвал Кирка, чтобы поговорить, и отлучился в лазарет, проверить как идут дела у его пациентов, а когда вернулся капитан, с порога огорошил его сообщением, что тому придётся провести всю дорогу в состоянии майндмелда со Споком. – Значит, пусть объяснит ещё раз! Но вместо Кирка вдруг заговорил Спок. – Kash-nohv это сложно. Он всегда wuh'… Awek. – Спок поднял брови, словно удивившись словам, которые вылетали из его рта, затем сильно нахмурился и поднял растерянный взгляд, будто искал подсказки или подтверждения тому, что говорил. – Нужен k'war'ma'khon, – обессилено, утратив надежду быть понятым, закончил он. – Ладно. – Маккой туго сглотнул. - Ты точно уверен, что сможешь провернуть этот фокус в таком виде? Спок прямо посмотрел на него и медленно кивнул. Маккой повторил его жест, а потом ещё кивнул пару раз собственным мыслям. – Давайте ещё раз: Спок соединяется со мной разумами, чтобы мой стал опорой для его, – насколько это вообще возможно для человека, – и так до самого Вулкана? – Нужно uzhau. – Спок показал один палец, затем десять и ещё два. – Один и двенадцать, нужно… – пробормотал Кирк. – Отдых? Перерыв раз в двенадцать часов? – И как, дьявол тебя подери, ты до этого додумался? Это может означать всё, что угодно! Может это значит «виски, разбавленный один к двенадцати»? – Не знаю точно, Боунс, но думаю, что я прав. Это просто… интуиция. Так я прав, Спок? – Тот кивнул. – Видишь? Сколько тебе надо, чтобы подготовится? – Литр. Час. Неделя. Не знаю! Сорок минут. – Он резко взмахнул рукой и повернулся к двери. – Тогда ждём тебя через сорок минут. – Lesek, – раздалось ему в спину. Маккой криво усмехнулся: он понятия не имел, что это значило, но звучало чертовски похоже на «спасибо». *** Маккой тронул датчики на своей груди, поёжился и натянул водолазку. Он не стал ничего объяснять доктору М’Бенга и остальному персоналу, кроме Кристины. И только потому, что требовалась её помощь. То, чему он научился в первые дни в Звёздном Флоте, – что-то всегда может пойти не так. Что-то всегда идёт не так. Особенно если дело касается ритуальных шаманских плясок остроухих гоблинов. Он снова тронул датчики и убедился, что данные с трикодера поступают на монитор в лазарете без задержки. Кристина согласилась следить за ними, хотя идея почти безотрывно пялиться в экран двенадцать часов подряд её не слишком вдохновляла. Пульс частил, а уровень норадреналин полз к верхней отметке. Маккой не любил себе врать, и сейчас точно знал, что не просто волнуется, или растерян, или обеспокоен, нет. Ему было по-настоящему страшно. До дрожи в руках и слабости в коленях. Его пугала сама процедура, он не знал о ней ничего, кроме скудных сведений, что когда-то им выдал Спок, и он тогда почти и не слушал! А сейчас от того сложно было добиться какой-то связности. Он знал, что Кирк пытался использовать компьютер для перевода, но большинство слов ему были неизвестны, а те, что находились в базе данных, могли иметь от пяти до двадцати пяти разных значений. Но ещё больше Маккоя страшили возможные последствия. Он знал, что Спок уже пытался использовать слияние разумов тогда, на Бета III, но сам почти ничего не помнил. Его личности тогда, по сути, и не было, она была полностью подавлена компьютером. Но даже так, даже если у него не осталось ни одного ясного воспоминания, внутри него сидел отголосок чувства; слабое, но отчётливое ощущение раскрывшейся бездны без дна. Этого было достаточно, чтобы понимать: вулканский разум – не место для оздоровительных прогулок. Его бросало в холодный пот, стоило представить, что придётся иметь дело с разумом Спока, оголённым, беззащитным, и точно так же открыть ему собственное сознание. Ничего нельзя будет спрятать, укрыть, сохранить только для себя. Почти как секс. Только откровеннее, глубже, искреннее. Определённо не то, чем он хотел бы заняться с кем-то, кого не может с уверенностью назвать хотя бы другом. Но у него был долг. Долг врача и человека, который никогда никому не отказывал в помощи, и не важно, что они непонятно кто: больше, чем коллеги, но меньше, чем друзья, – он бы сделал это для любого. Хотелось выпить. Не напиться, но ощутить огненную горечь – на языке, жаром прокатившуюся по желудку. Маккой третий раз коснулся датчиков и решительно вышел из лазарета. *** Раз. Два. Три. Четыре. Серый. Раз. Два. Взгляд срывается, соскальзывает, стекает, рвётся, падает, разбивается. Раз. Два. Три. Серые плиты. Раз, два, три, четыре. Серые грани. Раз. Плита, грань, тень. Ступенька. Раз, два, три, четыре, пять, шесть-семь-восемьдевятьдесять. Ступень, ещё ступень, ещё одна, ещё, вверх или вниз. Лестница. Серая лестница. Много ступенек, много, не может сосчитать. Зачем считать? Что считать? Ступени, лестница. Куда ведёт? Вверх, выше, высокий. Слишком высоко. Не упасть. Взгляд, глаза, смотреть. Он. Он есть. Он медленно закрыл глаза. Открыл. Закрыл. Ступени и лестницы, бесконечный серый. Ему нужно на него смотреть, это важно. Нужно смотреть, чтобы не упасть. Нет, чтобы держать, удержать, задержать, захватить, защитить. Защитить. Слова, разом все, что когда-либо были у него, хлынули потоком, затопили до самого дна, и он забарахтался в этом водовороте, хватая ртом несуществующий воздух. Потому что здесь не может быть воздуха, или воды, или его самого, ничего кроме слов. Колких и острых, готовых распороть на кусочки, мягких и круглых, нежных, громких, страшных, пустых, чужих. И он сам тоже слово, всего лишь слово, но очень важное слово, которое забыл и которое смертельно, отчаянно, безвыходно, безнадежно нужно вспомнить. «Леонард». Поток отступил. Одно слово. Он вцепился в него, схватил, сжал; слово бугрилось под ним, росло, пухло, рвалось. «Леонард Маккой». Вот кто он. Леонард Маккой, Лео, Боунс, доктор. А над головой его бесконечная, изломаная серая лестница. Она тянется вверх, вниз, вправо и влево, над ним, за ним, под ним. Лежать на ступеньках должно быть больно. Маккой чуть слышно зашипел. Острые края ступеней врезались в поясницу, лопатки и шею, которых, конечно же, не существовало, как и всего остального, но от этого они почему-то не переставали болеть. Он со стоном и кряхтеньем сел, растирая спину одной рукой и пристально разглядывая другую. Розовато-бежевая кожа, сеточка линий, мелких складок и морщин. Пластинки ногтей с белой кромкой, чёрные волоски, вены. Он сжал ладонь в кулак: убедиться, что кожа привычно натянется и под костяшками проступят канатики жил. По всему выходило, что его рука вполне себе существует. То же можно было сказать и о спине, судя по покалыванию. Он убедился в наличии ног, ощупал плечи, подбородок, уши, глаза и рот. Высунул язык и лизнул ладонь. Она была предсказуемо чуть солоноватой, в мелкой песчаной крошке. Открыл рот и произнёс: – Раз? Голос звучал глухо, словно с очень далёкого расстояния, и, кажется, ему послышалось, или это было эхо? – Раз-раз, – сказал доктор Маккой. – Как слышно меня, приём? Он замолк, по привычке ожидая ответа. Но никакого «Это Спок, слышу вас хорошо. Приём» не последовало. Маккой вздохнул, потом ещё и ещё раз, просто чтобы убедиться. Затем осторожно поднялся на ноги, раз уж они у него всё-таки были. Его качнуло, перед глазами вспыхнуло несколько пятен, но всё быстро прошло, и тогда он наконец толком осмотрелся. Всюду, куда хватало глаз, или того, что очень на них походило, были сплошные серые ступени; лестницы, ведущие в никуда, перетекающие одна в другую, сходящиеся под причудливыми углами. Они змеились, струились, скручивались друг с другом и растворялись. Словно кто-то расширил картину Эшера, сделав из трёх измерений – тридцать три, а затем смял этот рисунок. – И что, предполагается, скажите на милость, я должен здесь делать?! *** – …и тут это квочка лишайная мне и говорит: «Вы, Леонард, теорию знаете неплохо, видно, что учили, но вот повадки у вас как у костоправа, а ведь врач, зачастую, – последнее утешение для болящего». И влепила мне неуд, за ни за что, за недостаток сочувствия к симуляции! Да что б тебя!.. Маккой едва удержал равновесие, в очередной раз оступившись. После того как он убедился в своей вещественности и реальности, и простоял несколько минут, ожидая хоть чего-нибудь. Ему не пришло в голову ничего лучше, чем пойти куда-нибудь. И «куда-нибудь» было очень точным определением, потому что все лестницы были одинаковыми и никуда не вели или вели одновременно куда угодно, что в итоге всё равно было нигде. Он не мог понять, помогает ли Споку или нет, должно ли всё вокруг выглядеть именно так, или это результат болезни, а потом пытался представить своё тело, настоящее тело, которое сидело сейчас в темноте, напротив вулканца, но ничего не выходило, потому что это тело, здесь, тоже было реальным. Оно чувствовало, болело и даже уставало. И Маккою начинало казаться, что вообще нет такой вещи как «реальность», и может быть, то, что он называет «реальностью» тоже происходит в голове какого-нибудь сверх-вулканца, метаразума. И вот чтобы не забивать себе мозги такими конструкциями, он и рассказывал гипотетическому собеседнику всё, что приходило на ум. Течение времени он отмечал только по утомлению в мышцах, которое говорило ему, что он бродит уже несколько часов. Хотя с равным успехом это могли быть и несколько минут, а мышцам просто посылается сигнал, что они устали. Маккой потёр виски. Так думать было нельзя. Если, может быть, вроде бы, всё совсем не так, и то ли это бабочка, которой снится, что она человек, то ли это человек, которому снится, что он вулканец, то ли… Всё это думать было нельзя, потому что от таких мыслей не долго и сбрендить. Его зовут Леонард Маккой, его настоящее тело находится в каюте на звездолете класса Галактика под названием Энтерпрайз. А его ментальное тело, которое ощущается и движется как настоящее, всё равно лишь проекция его сознания в разум инопланетянина. И на этом он будет стоять, пока не появится веских и осязаемых причин, чтобы изменить своё мнение. Он сел на ступени и вытянул ноги, чтобы дать им отдохнуть. Пейзаж не изменился ни на йоту и уже изрядно поднадоел. Маккой постучал костяшками по плитам справа, потом встал, вытянулся и, подпрыгнув, мазнул по лестнице над головой. Стало интересно, что если он упадёт в просвет между лестницами? Будет ли он падать бесконечно? Или у этой конструкции всё-таки есть дно, как у той норы, в которую попала Алиса? Впрочем, интересно было не настолько, чтобы попытаться проверить. Решив разнообразить прогулку, он поднялся вверх по лестнице, ведущей вниз, но не успел пройти и десятка ступеней, как плиты вздрогнули. Сначала Маккой подумал, что ему показалось, но через секунду мир тряхнуло уже отчётливей, раз, другой. Трясло всё сильнее, и он цеплялся за соседнюю лестницу, чтобы не рухнуть. По голове застучали мелкие камешки, вдруг послышался далёкий, лёгкий гул, затем шорох и шуршание, становившееся всё громче, к шуму добавился треск, с которым ломались лестницы. – Что за чёрт? Звук был такой, словно над головой у него проползала змея, цепляясь чешуёй за стены слишком узкого коридора. Маккой похолодел от мысли, что это вполне может быть и гигантская змея, откуда ему знать, что может водиться в головах у этих чёртовых параноиков? Раз есть лабиринт, должен быть и Минотавр. Он задрал голову, как раз вовремя, чтобы увидеть, как здоровенная тёмная штуковина летит прямо в него. Маккой оттолкнулся, что было сил, и прыгнул на боковую лестницу, зацепился за её край и осознал, что лежит животом на ступенях. Недоверчиво поднявшись, он посмотрел на место, откуда прыгнул. Лестница была повёрнута не боком, а прямо перед ним, словно кто-то приклеил её к стене. В том месте, где он стоял, зиял овальный провал, сквозь который проглядывали другие лестницы. Пока он безумно пялился на разлом, пляска земли медленно сходила на нет. Только сейчас он обратил внимание, что ступени слегка отличаются по цвету: те, что слева от дыры, были чуть светлее оттенком, чем те, что справа. Он посмотрел себе под ноги. Тон менялся так плавно, что это было незаметно. Поднявшись выше, он глянул вниз – или в ту сторону, которую можно было условно называть «низом». Разным был не только цвет, казалось, что чем дальше, тем старше становился камень: проглядывали щербинки, сколы и мелкие трещины. Он снова огляделся, но теперь гораздо пристальнее. Если верить тому, что удавалось увидеть на лестницах, повёрнутых к нему под самыми причудливыми углами, все они были устроены одинаково. То, что он для удобства определил как «низ» выглядело темнее и более изношенным, более старым, а то, что вело к «верху» – более молодым, новым. Маккой двинулся вниз, решив, что раз старше, значит появились раньше всего, значит где-то там в глубине будет начало. Начало вулканского сознания, подумал он и захохотал. По всему выходило, что он буквально топчется кому-то по мозгам. А ведь мама предупреждала, что если он не уймётся, то окажется в конечном итоге в какой-нибудь дыре. Маккой зафыркал от этих воспоминаний и прибавил шагу. Закончилось всё неожиданно. Прямо на середине шага у него перехватило дыхание, словно разом кончился воздух, перед глазами ослепительно вспыхнуло, выбелив мир, а когда он проморгался от слёз, то уже был в каюте. Несколько секунд он безотрывно смотрел в тёмные глаза Спока. Было в его взгляде нечто странное. Не бессмысленная пустота, но и не привычное сосредоточенное спокойствие, а затем Спок моргнул и всё пропало. Только после этого Маккой заметил, что в каюте, помимо них, ещё и Кристина, которая заканчивала вводить мышечный релаксант. Сам он об этом совсем забыл, и хорош был бы сейчас, валяясь на полу от боли в затёкшем от неподвижности теле. – Как… – он был вынужден прокашляться и выпить воды, - Как вы? – Гораздо лучше, доктор. Благодаря вам. – Я ничего не делал. Там сложно что-то делать. – Маккой встал, размялся. Усталости, как ни странно, не было, не хотелось спать или есть. Голова была немного тяжелой, как после долгой смены, и зудело в выемке, сзади на шее, где она переходит в череп. – Там? – Спок выгнул бровь. Маккой выразительно постучал себя пальцем по лбу. – Точно! У тебя там змей нет? – Змей? – Теперь вверх поползли обе брови. – Земных рептилий? – Я бы не удивился, если бы в том лабиринте завелась парочка. – Доктор, то, что вы видели, – лишь иллюзия. – Да, Спок, я это понимаю. – Маккой закатил глаза. – Нет, я имею в виду, что понятия не имею, что именно вы видели или ощущали. Наши разумы слишком отличаются, чтобы слиться в настоящем майндмелде. То, что вы видели – отражение, удобная картинка, которую построило ваше сознание, чтобы понять моё. Все образы – это ваша собственная интерпретация того, что ваш разум видит в моём разуме. И только вы можете понять, что стоит за теми символами, которые ваше подсознание использует для трансформации. – Отлично. То есть это вполне может быть змея. *** Компьютер известил, что у него осталось пятнадцать минут. Маккой покатал печёную картошку по тарелке и отставил её в сторону. Не было никакой надежды впихнуть в себя ещё хотя бы кусок, даже если бы от этого зависела его жизнь. Столовая была забита под завязку, ему едва удалось найти свободный столик, но, к счастью, с разговорами никто не лез. Разве что иногда он ловил на себе косые взгляды. Чёртова консервная банка, ничего нельзя сохранить в секрете! Спасибо, что хотя бы в общем пространстве нет отдельной ветки обсуждения, что это так долго доктор делал в каюте первого помощника. Ничего он там не делал. Ровным счётом. Таскался по лестницам, по чёртовым серым лестницам. И это раздражало. Да, конечно, сначала вся эта идея пугала его, пугала перспектива оказаться слишком близко к вулканцу, так что, по идее, ему бы радоваться, но почему-то вместо этого он чувствовал себя как ребёнок, которому посулили праздник, а отвезли на приём к дантисту. Он не хотел знать о Споке всё или разнюхать какие-то тайны. Но было бы неплохо узнать о нём хоть что-нибудь, ну, более личное. Только чтобы лучше его понимать. Ведь это важно – понимание в команде. Это повышает эффективность. Ладно-ладно. Ему просто хочется чуть лучше понимать, что происходит в этой ушастой башке. Потому что было бы приятно довезти эту ушастую башку до окончания их миссии в целости и сохранности. – Не лезет? Кирк присел рядом. Чудесно быть капитаном – не надо беспокоиться о месте в столовой. Маккой проводил взглядом энсина, который сорвался из-за стола при приближении капитана. – Не лезет. Вы закончили? – Да. – Кирк помолчал, перекатывая по дну чашки остатки кофе. – Он снова начал сбиваться, путаться, и эти запинки и паузы… Будто солнце встало не с той стороны. Понимаешь? Они никогда не говорили об этом, а может, и вообще не думали, но ясное сознание и здравый смысл Спока – то, на что они всегда полагались. Подспудная вера, что даже если мир начнёт разваливаться на куски, у них будет спокойная уверенность в логике и непоколебимый здравый смысл, на которые можно опереться. Хоть в обычной жизни они иногда и выводили из себя. Он иронично усмехнулся и, глядя в глаза другу, кивнул. *** Можно ли умереть в чужой голове, если ты лишь отражение образа человека, созданное для удобства перемещения в этой голове? Самое время для подобных вопросов. Маккой скрипнул зубами. Лучше бы он подумал, где этому отражению образа человека найти силы, чтобы ещё немного подтянуться и вскарабкаться. Пальцы, которым он цеплялся за гладкий камень, почти онемели от усталости, и идея рухнуть в неизвестность будоражила воображение. Он прикрыл глаза, медленно вдохнул, убеждая себя, что всё получится. Всё получится. У него хватит сил. И, резко выдохнув, рванулся вверх, втаскивая своё даром что ненастоящее тело на плиты. Он быстро осваивался в этом странном месте и в этот раз, спустя какое-то время, уже наловчился перепрыгивать с одной лестницы на другую. Весь секрет был в том, чтобы правильно понять в какой плоскости окажешься, а то прыгнув направо можно было очутиться вверх тормашками или перпендикулярно тому месту, откуда прыгал. Но кто бы мог подумать, что лестница, в которую целишься, может обрушиться, едва коснешься её? Чёртовы параноидальные гоблинские мозги. Маккой разозлился ещё больше, поняв, что ему не хватает ругательств. Он завозился, пытаясь удобнее устроиться на острых гранях. Тело слегка гудело от перенапряжения, а пальцы едва двигались. Закрыв глаза, он постарался расслабиться и отдохнуть. – Капитану грозит профессиональная смерть, а вы тут сидите и играете в шахматы с компьютером? – Совершенно верно. – Мистер Спок, вы самый хладнокровный человек на свете! – Спасибо, доктор. Маккой резко сел. Что?.. Он не только слышал это, он это почувствовал! И это была… обида? На то, что кто-то мог подумать, будто судьба капитана безразлична Споку. Это было чувство. Маккой потёр виски. Конечно он допускал мысль, что Спок не настолько равнодушен, насколько хочет показать, но… Но… Это же была самая обычная, человеческая обида на несправедливые обвинения, чёрт подери! Он с опаской провёл ладонью по ступени, смахнув несколько мелких камешков и песок, затем снова лёг. Спустя несколько минут сосредоточенного пыхтения стало ясно, что воспоминание не вернётся. Пришлось пройти немало, чтобы достаточно вымотаться, зато на этот раз видение проступило, стоило Маккою коснуться затылком холодного камня. – Да, обстоятельства у нас не лучшие. Зато вы получили свой шанс. – Шанс для чего? – Покомандовать. Я знаю вас, мистер Спок, вы не говорите об этом вслух, но вы всегда считали, что логика – важнейшее качество для командира. – Да, я приверженец логики. – Для того чтобы отсюда выбраться, логики маловато. – Возможно, доктор, но я не знаю лучшей отправной точки. Меня это не радует, и не огорчает. Логика просто есть, и в этой ситуации я буду руководствоваться ею. Там должно было быть раздражение, даже злость, на землянина, который лезет под руку. Разве не логично? На месте Спока он бы почувствовал именно это. Его бы выводило из себя, что в сложной и напряженной ситуации к нему лезут с пустыми и однообразными разговорами. Интересно, почему он не думал об этом раньше? Почему раньше ему не приходило на ум попробовать поставить себя на место Спока? С другой стороны, он бы в любом случае не угадал. Потому что там не было никакого раздражения, даже слабого недовольства. Ничего, кроме желания быть понятым. И лёгкой растерянности оттого, что это в очередной раз не получилось. Маккой сполз на три ступеньки ниже. – Джентльмены, вернувшись за мной, вы, вероятно, потеряли и без того небольшие шансы на спасение. Логичнее было бы оставить меня там. – Мистер Спок, позвольте мне сказать, что меня тошнит от вашей логики. – Очень нелогично. «Я знаю вас, мистер Спок», как же. Он несильно постучался затылком и медленно поднялся. Может быть, профессор Найс, эта старая развалюха, была немного права, когда провалила его на зачёте. Ступени вздрогнули, наклонились и выгнулись, словно батут. Снова послышался нарастающий шорох, переходящий в гул и треск, но на этот раз – совсем рядом. Маккой вскочил на ноги, оглядываясь по сторонам. В прошлый раз он едва увернулся от… ну, чем бы это ни было. Часть лестницы выше вдруг вспучилась и пошла пузырями, будто разъедаемая кислотой. В появившейся дыре мелькнуло что-то тёмное, почти чёрное, и не успел Маккой сделать и шага, как из пролома ввысь рванулась ветка. Ветка. Преуменьшение века. Шириной в три человеческих обхвата, с тёмно-коричневой, багровой корой, изломанной, изрытой, рваной, словно швы. Вокруг ствола змеились сотни отростков, извивались, изгибались, вгрызаясь в камень с такой силой, что осколки разлетались как пули. Маккой осознал, что пялится, открыв рот, как мальчишка на первом параде, а разлом тем временем добрался до его ботинок. И рванул вниз, не попадая по ступеням, перепрыгивая с лестницы на лестницу почти на удачу, молясь, чтобы следующий прыжок не вынес его прямо под хлёсткий удар ветки Шум, рокот, грохот, свист. Звук становился всё громче, обтекал, обволакивал, словно кокон, и уже невозможно расслышать за ним даже собственного надсадного вздоха. Ступень, камень, неудачный прыжок – острая, до красных кругов, боль в лодыжке. Можно ли умереть в чужой голове? Можно ли умереть, если ты сам – лишь мысль? Может ли у тебя срываться дыхание, гореть лёгкие и ныть сбитые колени, если ты только образ сознания? Кажется, у него появился шанс найти ответ. Ветка неслась с такой скоростью, что края её размывались, дрожали; так быстро, что он едва мог уловить движение, только новый разлом на месте гладкой поверхности плит. Маккой держал глаза открытыми, несмотря на песок и мелкую крошку, что сыпались сверху, словно закрыть глаза означало признать власть над собой, признать, что сдался перед разъярённым куском дерева. Между ним и тёмным силуэтом вдруг проскочила молния, странного, тёмно-серебряного отсвета, и острый край просвистел в сантиметре от щеки, обдав жаром и запахом горелой плоти. Маккоя вздёрнуло вверх, словно кто-то рванул его за плечи, и бросило точно в просвет между двумя обвалами. Он беспомощно взмахнул руками, схватив только пустоту. Сердце разгрома отдалялось так быстро, что через несколько секунд гигантское дерево превратилось в тень. Он внутренне сжался, приготовившись со всей силы упасть на ступени, но вместо этого неожиданно мягко спружинил, потом ещё и ещё, подскакивая всё меньше и наконец остался лежать. Он покопался в голове, пытаясь отыскать там приличного бога, которому можно было вознести горячую благодарность, но не обнаружил ничего, кроме перечня симптомов тасканской лихорадки. – Спасибо, – всё-таки произнёс он, ни к кому точно не обращаясь. Ответом ему послужил тихий металлический перезвон. Маккой медленно скосил глаза и уставился на существо, по всей видимости, и спасшее его. Высокая, выше человека почти в два раза, фигура была покрыта зеркальной, похожей на ртуть, кожей, которая скользила и текла, переливалась, словно масляная плёнка на воде. Вместо лица был вытянутый, каплевидный белый овал, рассечённый крест-накрест. Края разреза чуть шевелились, будто лёгкая ткань на ветру. Длинная беспалая рука протянулась к Маккою и он едва сдержался, чтобы не отшатнуться, пока она, пульсируя, ощупывала воздух над ним. Оно издало тот тихий звук, показав в сторону. Маккой осторожно сел, затем встал, едва доставая существу до пояса, и проследил за направлением жеста. Картина ничем не отличалась от того, что он уже видел. Они стояли на круглой площадке грязновато-серого цвета, как тротуар старого города. Там, куда показывало существо, камень был совсем тёмным, а выбоины в некоторых местах уже напоминали ямы-капканы для диких зверей. – Что там? Центр? Зеркальное существо резко наклонилось и приблизило своё лицо к Маккою, края разрыва почти касались его носа, и он не успел отдёрнуться, когда из щели вылетела бабочка, мазнув крыльями по лбу. – Тебе совсем нечего сказать на прощание? – в голосе женщины ни намёка на упрёк, только горечь. – Я достаточно чётко обозначил свою позицию. – Он очень старался скрыть детскую злость и обиду, но она знает, как надо слушать, чтобы услышать. – Вы оба такие упрямые. – И снова – только лёгкая грусть и терпкая усталость. Маккой почти видел их, видел чувства, разлитые в душном воздухе комнаты, а худощавому, сутулому вулканцу они непонятны. Ему они кажутся стеклянной крошкой, застрявшей в горле. Он попытался их сглотнуть, но так только хуже. Осколки разорвали плоть, и он боится, что его вырвет кровью. Сухой ветер легко проходил сквозь силовое поле и через открытую дверь врывался внутрь. Ерошил страницы книги, старомодное земное развлечение, такое же нелогичное и бесполезное, как и всё остальное, – так казалось ему раньше. Так пытался воспитать его отец. – Ну что ж. – Она хотела обнять его, но лишь подняла ладонь, расставив пальцы для приличествующего родительского поцелуя. Он соединил кончики и чуть склонил голову. Она не может передать свои мысли по связи. Их тела никогда не были соединены пуповиной, она никогда не могла, даже на краткий миг, стать ему защитой, и он давно разучился искать у неё утешения. – Ты всегда можешь вернуться, – сказала женщина, когда он отступил и подхватил сумку. Он коротко кивнул, давая понять, что информация принята к сведению. Она вздохнула и убрала волосы, которые ветер настойчиво бросал в глаза. – Мама. Я… – он на мгновение быстро прижал ладонь ко рту, словно заталкивая слова обратно, затем выпрямился и перехватил сумку, – …постараюсь писать. Маккой пришел в себя, словно вынырнув со дна океана, жадно глотая воздух. Его трясло, внутренности скрутило в один холодный и скользкий комок, а кожа покрылась липким потом. Он не хотел, не хотел этого, не хотел – так. Будто подслушал исповедь, будто украл, обманом выманил сокровенное, а затем растрепал всем как забавный анекдот; залапал жирными грязными пальцами чужую душу. Поступил бы Спок так же? Стал бы он лезть в его тайники из… чего? Любопытства? Можно ли представить, что прямо сейчас он проделывает то же самое, потрошит его, Маккоя, память и разглядывает как дешевый фильм? Не просто разглядывает, проживает, влезает в его шкуру и ходит, по-хозяйски, как в своей? – Грёбаные гоблинские мозги, – прохрипел Маккой по привычке. Он кое-как распрямился и снова посмотрел на существо. – Ну что уставился? Никогда не видел, как отражения сознания человека предаются самобичеванию на трезвую голову? Края разреза на лице изогнулись, напомнив ехидную усмешку. Очень знакомую ехидную усмешку. Перед глазами вспыхнуло, и, спустя мгновение, вместо белого овала напротив него было знакомое лицо. Кристина, по всей видимости, уже ушла, потому что тело не болело, а на столе лежал запасной шприц с миорелаксантом. Вместо Кристины рядом сидел Кирк. – Ну ты даёшь, чёрт тебя дери. Я уже начал волноваться, – сказал он. – Загулял, – прокаркал Маккой. – Спок? – Всё в порядке, доктор, – отозвался тот. В его взгляде было что-то новое, чего раньше Маккой там не видел. Точнее, никогда не видел во взгляде, обращённом на себя. Бережное внимание. Так Спок обычно смотрел на представителей неизвестных рас, которых только предстояло изучить, но которые уже восхищали его. Под этим взглядом Маккою стало неловко, и он нарочно грубо сказал: – Было бы всё в порядке, я бы здесь не торчал, а работал. Я вам доктор или Алиса в Зазеркалье? Тебе-то хорошо, а мне потом разбирайся с каракулями этого олуха М’Бенга и его «прогрессивными методами». – Я приложу все силы, чтобы возместить вам ущерб, – необычно дружелюбно отозвался Спок. Маккой посмотрел на него исподлобья, потирая зудящую, как и в прошлый раз, точку на шее. Обычно после такого тона Спок сам начинал лезть в бутылку, и по сложившимся правилам должен был ответить, что доктор М’Бенга – представитель расы, достаточно развитой, чтобы его стремление отказаться от традиционных бубнов и трещоток доктора Маккоя, было понятным. Или ещё как-нибудь завуалировано оскорбить его. Зудящая точка на шее налилась огнём, словно к коже приложили раскаленную монету. Маккой надавил пальцами, разминая, но от этого жар брызнул в стороны и вверх, и теперь горел весь затылок. Он со стоном качнулся вперёд, ткнувшись лбом в стол и руки вулканца, которые тут же отдёрнулись. Горячая пульсирующая боль расползалась по всей голове. «Что-то всегда идёт не так», успел подумать он. *** Волны с тихим шелестом накатывали на берег, окутывали расслабленное тело. Покачивались вместе с ним, ласковые и тёплые скользили по коже, высыхали солёными дорожками. Сквозь мерный плеск раздался приглушённый крик чайки. Ей вторила другая чайка. Потом первая чайка вскрикнула резко, пронзительно и громко, а вторая чайка ей ответила: «…решение, капитан», и тогда первая чайка окончательно разозлилась, и Маккой был вынужден разлепить пересохшие губы. – В моём лазарете только я имею право повышать голос. Сэр. Чаек разом стало в три раза больше, да вдобавок они заметались вокруг него и компьютера, сходящего с ума. – Кристи, отключи ты эту дьявольскую штуку, я и без неё в курсе, что у меня всё болит. – И только после того, как надрывный писк над ухом прекратился, он рискнул разлепить ещё и глаза. К счастью, из палаты уже успели убраться все лишние. Кристина громко и демонстративно стучала по клавишам, засев за компьютер в углу, как в засаду. Спок и Кирк застыли друг напротив друга, словно застуканные за воровством яблок мальчишки, которые пытаются сделать вид, что всего лишь заблудились. У Спока выходило не в пример лучше. – Сколько я тут лежу? – Двадцать восемь минут. – Ваша точность, мистер Спок, как обычно, решает дело. Ещё две минуты, и со мной случилось бы ужасное ничего, а возможно, всё в корне никак не изменилось. – Договорив, Маккой коротко и почти незаметно улыбнулся, до того забавное было у Спока выражение лица. Как если бы он изо всех сил старался не рассмеяться. – Брейк! Нет времени на вашу обычную любезность. Лучше помоги мне убедить его. – Всегда готов, но ты уверен, что он умеет жонглировать? Кирк моргнул. Затем посмотрел на Кристину. – Вы уверены, что его мозг не пострадал? – Сенсорная перегрузка и сильное перенапряжение. Ничего необратимого. Пока что, – ответила она, не поднимая глаз от монитора. – Джим, но если он не умеет жонглировать, его не возьмут в труппу. Ты ведь убеждаешь его сбежать с бродячим цирком? Уши это хорошо, но уши и умение жонглировать точно сделают его гвоздём программы. – Боунс, – Кирк безнадёжно помахал ладонью, – Он отказывается принять мою помощь. – Я не отказываюсь, капитан. Я несколько раз объяснил вам, что это нецелесообразно и затратно. Наши с доктором Маккоем сознания в достаточной мере приспособились, чтобы результат слияния был максимально эффективным. И я не могу с точность предсказать результат, если мне придётся вновь менять образец. Кирк дождался, пока Спок договорит, нетерпеливо пристукивая носком ботинка, и, как только тот замолчал, продолжил: – На что я вполне резонно, и ты со мной согласен, возражаю, что мы не знаем, как дальнейший контакт может отразиться на уважаемом докторе Маккое. – Я вынужден напомнить вам ваши же слова о том, что… – Я прекрасно помню свои слова, спасибо. И что в итоге ты предлагаешь? Уморить Боунса? – Это никогда не было и не будет моей целью. Решение очевидно и абсолютно логично. В оставшееся время я должен справляться сам. – Спок, это приказ, и ты должен ответить честно. Что ты ел в последний раз? – Какое это имеет… – Я напоминаю, это приказ. Спок ссутулился больше обычного и на мгновение отвёл взгляд. – Я не располагаю этой информацией. – Проще говоря, не помнишь. Какая сегодня дата? Как называлась последняя планета, на которой у нас была увольнительная? Что там произошло? Какого числа ты заступил на службу в качестве первого помощника? Кто был твоим первым капитаном? – Джим, перестань, – сказал Маккой – и сам себе удивился. Спок выглядел растерянным, почти испуганным, и это было неожиданно больно и слишком откровенно. Слишком остро и неправильно, после всего, что он узнал и прочувствовал за последние сутки. – Ты прав, Боунс. Прости, Спок, я увлёкся. Но меня злит твоё нежелание признать, что с этой проблемой ты не можешь справиться в одиночку. Тебе нужна наша помощь. Кристина тихо выскользнула из комнаты, и Маккой её понимал. Со стороны Кирк выглядел не на шутку рассерженным, но он достаточно хорошо его знал, чтобы понимать, какие чувства прячутся за гневом. Глубокое беспокойство и злость на себя за то, что, как ему кажется, он сидит сложа руки. Кирк был деятельным и подвижным, готовым сорваться ураганом энергии с места в любой момент, и то, что он не мог помочь непосредственно, приложить руку, угнетало его. Маккою тоже хотелось высказаться от души, и большая часть этих высказываний была не из словаря воспитанного южного джентльмена. Раньше он бы так и поступил, он бы рычал и шипел о том, как Спок может не понимать их чувств, как может быть так равнодушен к своей судьбе и тому, что станет с ними, если он умрёт. Но теперь он видел бесконечную череду лестниц, стройный, путь и прихотливый, лабиринт логики, в котором жил вулканец. Можно ворчать на него сколько угодно, Кирк может сколько угодно взывать к совести, но это не изменит решение Спока ни на йоту. Потому что они с ним говорят на разных языках, слишком разных, чтобы понять друг друга, пока кто-нибудь не пойдёт на уступки. Он сел, отбросив тонкое одеяло. В ушах зашумело от тока крови, но быстро прошло. – Как думаешь, сколько ты ещё продержишься? – Он взмахнул рукой, показывая, что ответ его не интересует. – Как думаешь, сколько продержусь я? Ещё на один сеанс меня хватит? – Боунс! – Джим, пойми меня правильно, потом я спишу всё на последствия обморока, но думаю, что Спок прав. Ты не подходишь. Кирк открыл рот, глубоко вдохнул и закрыл рот. – Подожди умирать от удивления. Потому что во всём остальном наш зеленокровый друг чертовски ошибается. – Он сполз с кровати, одёрнул форму и подошел к Споку. Открыто посмотрел ему в глаза, и произнёс как можно убедительней: – Со мной ничего не случится. Ты… Ты отлично присматриваешь за мной там. Давай попробуем ещё раз и посмотрим, что будет дальше? Тридцать шесть часов или двое суток, что безопаснее? Спок? Тот пристально разглядывал его, словно увидев в первый раз, в глубине его глаз затухала настороженность и решимость отстаивать своё мнение. – Ну что? – чуть нервно сказал Маккой. – Это звучит… достаточно логично. – О боже, осторожнее, моё сердце может не выдержать такого счастья. – Он хитро улыбнулся. Сердце на секунду подскочило к горлу и бешено забилось, когда уголки губ Спока дрогнули в ответ и тот с мягкой серьёзностью произнёс: – Я постараюсь быть осторожнее, доктор. А сейчас мне нужно заняться делами, пока я ещё в состоянии, – уже обычным тоном добавил он и вышел. Маккой потёр шею и натолкнулся на удивлённый взгляд Кирка. – Чего? Тот покачал головой. – Что там? Что ты видел там, у него в голове? Как это выглядит? – Ничего особенного. – Он дёрнул плечом, поймав себя на том, что не хочет рассказывать то, что узнал о Споке. Ничего, даже о лабиринте. – Я почти ничего не помню, просто всякие… пятна. – Ты ведёшь себя по-другому, – произнёс Кирк тоном «ты-недоговариваешь-но-я-не-буду-настаивать-потому-что-я-твой-друг». – Я думал, ты будешь в восторге, если мы начнём ладить. – Но не слишком хорошо. Ваши пикировки отлично меня развлекают. – Он дерзко и ехидно улыбнулся и, хлопнув Маккоя по плечу, тоже вышел. *** Треск интеркома пробился сквозь сон. Маккой со стоном поднял голову и посмотрел на часы. Он проспал почти три часа, и чувствовал себя гораздо хуже, чем до этого. Душ немного помог, а полчашки крепкого чая окончательно взбодрили. Вперёд, сказал он отражению в зеркале, нас ждут безумные выкрутасы вулканского разума. Несмотря на слова, Маккой твёрдо решил в этот раз никуда не лезть. Так, ради разнообразия. В каюте Спока всё было по-прежнему, даже сам Спок, казалось, сидел точно в том же положении, что и в прошлый раз. Маккой привычно устроился напротив, спустя несколько секунд он был вынужден тронуть Спока за рукав, привлекая внимание. Тот сильно вздрогнул и непонимающе посмотрел на него, затем чуть нахмурился. – Готов? – Доктор, вы… rai… shar. Нет. Маккой сжал его запястье, прервав бормотание, и дождался, пока Спок поднял на него взгляд. – Со мной всё будет в порядке. Не беспокойся. Спок напряженно и рвано выдохнул и немного расслабился. Горячие пальцы легли на лицо землянина, и через мгновение он уже стоял на знакомой площадке. Его необычного попутчика рядом не было, как и разломов. Хотя, это мог бы быть совершенно другой участок. Маккой поддел носком ботинка камешек и отшвырнул в пропасть. Камень пролетел немного, пропал из виду, а затем упал ему за шиворот. Спок сказал, что всё это лишь иллюзия, удобная картинка, которую придумал его мозг. Значит, вот таким он видит Спока? Бесконечный серый лабиринт, запутанный и однообразный. А, да, не стоит забывать о взбесившихся деревьях, как о милом маленьком развлечении. Каким видит его Спок? Наверняка для него сознание человека напоминает комнату строптивого подростка, с носками месячной давности, засунутыми под батарею, и выцветшей галереей постеров на стене. Когда за спиной раздался перезвон, он не обернулся. – Зашифрованным символом чего бы ты ни был, я отказываюсь подглядывать. Даже если ты как часть сознания Спока даёшь мне на это разрешение. Или как отражение части сознания Спока в отражении моего сознания в его… Вот поэтому у вулканцев мозги набекрень. – Он наконец обернулся. – Если коротко: иди куда шёл, водяной. Он не мог объяснить, почему именно это слово из старых земных поверий вдруг всплыло в голове, но был убеждён, что оно чудесно подходит его переливчатому знакомому. Водяной откинул голову, словно бы возвёл глаза к небу и попросил у богов терпения, затем протянул руку и тихо зазвенел. Маккой даже голову не повернул. – Нет. Я никуда не пойду. От водяного медленно отделилась капля, на мгновение оставив в животе дыру, сквозь которую было видно лестницы. Капля влажно шлёпнулась на пол рядом с Маккоем и начала расти, будто небольшое озеро, прямо у его ног. Вытянувшись достаточно, оно приподнялось с одного края и вдруг рвануло вперёд, накрывая собой Маккоя. Раскачиваясь в серебряном коконе, Маккой мрачно размышлял о том, что в его жизни было много странных и необычных ситуаций. Пожалуй, даже больше, чем положено на долю обычного сельского врача, даже если он болтается в консервной банке по космосу в компании капитана, чья цель в жизни – собрать себе на задницу все неприятности во вселенной. Но чтобы его похитил ртутный переросток прямо в сознании его коллеги – это точно будет в десятке. За этими мыслями он не заметил, как качка прекратилась, и через мгновение вывалился на знакомый серый пол. – Тебе чертовски повезло, что я… что я не… Маккой уставился на сооружение прямо перед собой. Справа и слева тянулись лестницы, но прямо перед ним высилась стена, и не из серого камня, похожего на гранит, а тёмно-рыжих кирпичей. Она напоминала стену старой фабрики, которую он видел однажды на фотографии в учебнике по истории. Только эти кирпичи были разного размера, формы и всех оттенков: от нежно-оранжевого до тёмно-коричневого. Водяной провёл рукой где-то высоко над его головой, и часть стены медленно истончилась и потемнела, а перед Маккоем предстали высокие ажурные ворота. Тёмный металл перетекал, то закручиваясь непонятными символами, то тонкими цветами. – Да я не Алиса, я просто грёбаная Элли. Створки поддались лёгкому нажиму и распахнулись вовнутрь. Проход был такой узкий, что он едва протиснулся и ударился плечом. Не успел он сделать и шага, как его накрыло куском какого-то странного меха. Маккой не успел толком испугаться, как, повинуясь тихому перезвону, мех зашевелился и сполз с него. – А вот и Тотошка, – медленно протянул он, разглядывая нечто напоминающее собаку. Если бы у собаки было восемь ног и вся она была сплошь покрыта длинной шерстью, так что невозможно было понять, где голова, а где хвост. Да и есть ли у этого существа хвост? Голова-то точно была, подумал он, вытирая обслюнявленную щёку, да так и замер. Его бабушка умерла очень рано, и он помнил о ней только запах нагретой резины и то, что она без памяти любила свой сад. Когда солнце клонилось к закату, она усаживала маленького Лео на колени, закутывая в свой платок, и бесконечно рассказывала о цветах, о том, что они означают и как их правильно растить. Рай, говорила она, это место, где есть все цветы мира. Если верить ей, он оказался в раю. Всё пространство, до самой дальней стены, было покрыто цветами самых причудливых оттенков, самых необычных и невозможных форм. Глаза заслезились от пестроты и хаотичности пейзажа. Тотошка скакал вокруг, гоняя бабочек, но аккуратно огибая все цветы. Водяной согнулся пополам, словно складной нож, и осторожно сел рядом с Маккоем. Белые, нежно-голубые, огненно-алые, бежевые, словно кожа младенца, чёрные, как космос, круглые и вытянутые, закрученные, переплетённые, сплюснутые и похожие на диск, двигающиеся и неподвижные, склонённые к земле. Он перебегал глаза от одного к другому, и казалось, что больше его удивить нечем, но каждый новый цветок был затейливей и невероятней прежнего. И он разглядывал, не в силах оторваться, словно прозревший слепец, впервые увидевший рассвет. Некоторые цветки вдруг вспыхивали, наливались свечением, другие, наоборот, тускнели и будто подёргивались пеплом. Вокруг них, изредка присаживаясь на край, порхали бесцветные бабочки. Сад, в полном беззвучии, жил. Дышал, рождался и умирал одновременно, бился о стены, подобно воде в колодце. – Красиво, – прошептал он. Существо рядом переливчато рассмеялось, будто колокольчики на ветру. Маккой протянул пальцы к ближайшему цветку, тёмно-зелёному и похожему на маленькую плакучую иву, и вопросительно посмотрел на водяного. Тот зазвенел, снова задрав голову к переплетению серых камней, что были здесь вместо неба, и землянин счёл, что это разрешение. Он тронул нежный лепесток, и в ту же секунду его охватила едкая, глухая тоска. Ему нестерпимо захотелось оказаться на Земле, в Джорджии, в старом домике родителей, вдохнуть запах рассохшегося дерева и бесконечных полей, запах ветра, свободы. Он резко отдёрнул руку, изумлённо уставившись на неё. – Это… – обернулся он к водяному, но вспомнил, что тот не может ответить. Вместо этого он опасливо дотронулся до следующего цветка: грязно-рыжего, скрученного в тонкую трубку, будто нераскрывшаяся роза. И на него накатила тянущая усталость, такая, какая бывает от долго напряжения, когда весь мир сжимается до одиноких, коротких действий, которые нужно пережить, и нет сил думать о следующем мгновении. Он едва заставил себя отнять пальцы. Водяной зажурчал над ухом, словно торопливо нашёптывая, и показал на небольшой бледно-голубой бутон цвета разбавленного ромуланского эля. Маккой пробрался к нему, отпихнув ногой Тотошку, и поднёс руку к стеблю. Вспыхнувшая нежность была такой глубокой и острой, что он ошеломлённо замер. Она разливалась в нём, из самого сердца, столь сильная, что было почти больно. Она была похожа на чувство, что он испытал впервые, обняв крошечный орущий свёрток, из которого торчало сморщенное лицо его дочери. Отойдя на своё место, он сел, едва ли что-то видя перед собой. Он вдруг со всей отчётливостью осознал, что оказался к Споку близко, как ни к кому другому. Ни с кем, никогда, его не связывало нечто настолько откровенное и родное. В самом сердце лабиринта логики он сидел в тайном саду, который хранил человеческие чувства. Маккой тепло и растерянно засмеялся. Тотошка, словно это был сигнал для игры, бросился к нему. И землянин, как мог, отпихивал его волосатую, мокрую морду и задыхался от смеха. Над ухом звенел смешок водяного. Они не сразу заметили, что земля чуть просела под ними. Первым насторожился Тотошка, вскинулся и замер, уставившись на ворота. Второй толчок сбил с ног водяного. Маккой едва удержал равновесие от третьего, в последний момент увернувшись от бабочки. Земля ходила ходуном. Водяной бросился к воротам и почти успел захлопнуть створку, но путь преградил один из деревянных отростков. Шум постепенно нарастал, возвещая о приближении основного ствола. Маккой навалился рядом с водяным, стараясь не попасть под вёрткие взмахи ветки. Удар оставил на коже водяного шипящую рану. Они медленно сдавались под натиском, с ржавым скрипом створки расходились всё больше. Их текучий рисунок застыл, напоминая оплавленный воск. Что будет, если то необузданное существо ворвётся сюда? Маккой с отчаяньем оглядел замерший сад. Он должен его спасти. Он здесь для этого, разве не так? Он здесь, чтобы защитить Спока. Он здесь, чтобы защитить всё, что и составляет Спока. Сжав зубы, он вцепился ладонью в кору. Руку обожгло, будто кто-то загнал ему стержень прямо до плеча. Он закричал, стиснул челюсть так, что крик превратился в рык, и со всей силы толкнул. Створки задрожали, дерево в его руке завибрировало, и одновременно с этим Маккой почувствовал, как вздрогнуло его настоящее тело. Раздвоившись, он чувствовал, как в этом мире его била крупная дрожь, как нестерпимо горела кожа, кости, а там, в настоящем мире, его тело трясут, оттаскивают, и так больно, как если бы его мышцы рвались, будто старая ветошь. На мгновение всё померкло. Его охватил прохладный покой, чтобы в следующую секунду обернуться криками и грохотом, с которым ломается мебель. Он сжал голову руками, казалось, что вместо неё там раскалённый шар сверхновой. – …ай… Док… идти… Слова прорывались обрывками, как сквозь толщу воды. Маккой приоткрыл слезящиеся глаза. В дальнем конце каюты мелькали тени, тренога со свечами валялась на полу, и единственный свет лился из коридора, через дверной проём. В углу раздалось низкое звериное рычание, а затем в них врезалось бесчувственное тело энсина Чопа. – … уже идут… вызвала… вставайте… – Нет, – прохрипел Маккой. – Давайте, вставайте же, ну… – Кристина почти плакала. Маккой оттолкнул её руки, встав на четвереньки, двинулся туда, откуда доносилось рычание. На полпути он смог выпрямиться, опираясь на стену. – Доктор… – Уходи и закрой дверь. – Но… – Быстро! Она выскочила наружу, но оставила дверь открытой. В коридоре плескались голоса, шумели, перебивали друг друга. Словно свора нерешительных охотников у берлоги разбуженного медведя. – Хороший мишка, хороший, – прошептал Маккой, и рычание вдруг стало тише. Он поднял руки, показывая, что безоружен, хотя стоять стало гораздо сложнее. – Это всего лишь я, Спок. Рычание стало ещё тише и перешло в прерывистый, гортанный хрип. Маккой сделал пару нетвёрдых шагов и вынужденно схватился за перевёрнутый стол. Внутри него тикал секундомер, отсчитывая оставшееся время. Он должен вернуться и помочь им закрыть ворота, он должен вернуться и защитить… Защитить Спока. Даже если от самого Спока. Жилистое, горячее тело врезалось в него, повалив на пол. Тёмное, искажённое безумием и яростью лицо Спока оказалось в половине дыхания от него. Вместо глаз – два тёмных провала, а рот, изломанный тьмой, казался звериной пастью. В голове всплыли воспоминания, вычитанные из детской энциклопедии, и он запрокинул голову, подставляя шею, показывая, что покоряется. – Ну же, Спок. Смотри, какой я послушный. Спок. Спок. Спок. Помнишь, кто это? Тело над ним расслабилось, хотя руки Спока продолжали прижимать его к полу с такой силой, что он начал беспокоиться, как его потом будут выковыривать из вмятины. – K'war… ma'kh… t'hai… – Да-да, именно эта штука. Меня есть нельзя, я твой друг. Друг, Спок. Квар, маху, тхи, или как там это звучит. В конце концов, я доктор, а не дрессировщик! Дыхание Спока выравнивалось. Маккой медленно, демонстративно опустил ладонь на одну из его рук. С трудом отцепив сведённые пальцы, он положил их себе на лицо, но ничего не случилось. – Спок, посмотри на меня. Я должен вернуться. Ты понимаешь? Я могу тебе помочь. Спок застыл, затем качнулся вперёд, прижавшись лбом к плечу. – Rai. – Да. И только попробуй со мной спорить и загремишь в лазарет до окончания пятилетней миссии. – Tehvar. – Ничего это не опасно. Будет опасно, ты меня оттуда выдернешь. – Маккой прижал ладонь к щеке Спока, заставляя посмотреть себе в глаза. – Ты меня защитишь, пока я буду защищать тебя. Всё логично, чёртов гоблин. Губы Спока шевельнулись, но слов он не расслышал, а затем, спустя знакомую круговерть, пришёл в себя в нескольких шагах от кирпичной стены. Лёгкие створки были наполовину вывернуты, дерево пульсировало, проталкиваясь сквозь проём, но, очевидно, с той стороны ему что-то мешало. – Эй! – закричал Маккой и подпрыгнул, размахивая руками. Ну и как предполагается привлечь внимание куска дерева, у которого нет ни ушей, ни глаз. Он подбежал к месту, где было бледное пятно, словно кто-то вырвал кусок коры, а новая ещё не наросла, и со всей силы пнул. Отростки взметнулись, защищаясь, засвистели вокруг Маккоя, но так и не коснулись, будто отталкиваясь от защитного поля. Он уж было поверил, что они неспособны причинить ему вред, как очередная ветка рассекла бровь. – Ну ты, червяк поперечный, – от ярости он даже растерял все ругательства, – тебе кто разрешил ветки распускать? А ну брысь отсюда. – Он топнул ногой, как на пугливого пса. – Я сказал: брысь отсюда! Дерево замерло, медленно двинулось назад, вздуваясь волнами, похожее на змею, отрыгивающую слишком беспокойного кролика. Полностью выползло из пролома, поднявшись на заднюю часть, и нависло над Маккоем. Тот с трудом сглотнул. Проход не закрывался, видимо, из-за сломанных ворот, а может, там не осталось никого, кто мог бы их закрыть. Об этом Маккой думать не хотел. Значит, надо отвлекать эту штуку так долго, как это возможно, пока что-нибудь не изменится. Но древесный червь замер, ветки слабо шевелились, шуршали, раздвигая разломанный камень. Маккой оскалился. Да, он ничего не понимает в этом мире, ничего не понимает в том, как он устроен, и уже совершенно точно ничего не понимает в вулканцах, но в одном он уверен – это в собственном упрямстве. Может быть, он и отражение отражения искажения трансформированного смысла. Может быть, он бабочка, которой снится, что она человек, может быть, – вулканец. Может быть, его не существует, он лишь выдумка сознания вселенной. Но он не позволит валять себя в грязи, не позволит угрожать, ранить своих друзей, какими бы странными и непонятными они ни были. Он не позволит сломать Спока, разрушить самое ценное в его душе. Дерево качнулось, грузно упало на пол, подняв пыльную тучу, и двинулось к нему, пощёлкивая и шурша корой, как никогда похожее на змею, готовящуюся к атаке. Маккой не шелохнулся. Змея резко бросилась вперёд, растопырив отростки, и вдруг отлетела, натолкнувшись на невидимую преграду. Оглушительно заскрежетала, извиваясь, атакуя снова и снова. – Брысь, – твёрдо произнёс он, и существо отпрянуло и замерло. Несколько отростков слабо дёрнулись в сторону и обмякли, когда Маккой шикнул. Громадина неповоротливо развернулась и поползла вверх. Когда она скрылась из виду, он выдохнул. Его повалили сзади и принялись слюнявить руки, а у него не было сил, чтобы отбиваться. Водяной помахал ему издали культёй, оставшейся от руки, которую зацепила ветка. Он поглаживал камни у входа, и металл ворот, будто нехотя, начал принимать прежнюю форму. Над щекой, задев порывом воздуха, встрепенулась бабочка. Подросток, почти мальчик, выскочил из дома, со всей силой хлопнув дверью. Та тут же распахнулась. – Мы не закончили разговор. – Я сказал всё, что хотел, отец! Мальчик, звенящий от напряжения, вытянулся, болезненно прямо развернув плечи. Отец покачал головой и поджал губы. – История Вулкана – важный предмет. Он необходим для поступления в Академию. Ты не можешь его бросить. – А может, я!.. – мальчик осёкся, не решаясь дерзить отцу. – Дай мне обоснованную причину, чтобы прекратить занятия в классе Сотара. – Он… Он предвзят. – Он вулканец, сын. Он не может быть предвзят. – Ты не можешь понять! - Я могу понять твой гнев. Что мне не понятно – это почему ты позволяешь ему диктовать свою волю? – Отец помолчал. – Помедитируй. Мы поговорим позже. Сейчас это бесполезно. Когда за ним закрылась дверь, мальчик пнул землю и закашлялся от взметнувшейся пыли. Позади него, в оранжерее из матового стекла, приоткрылось окно. – Иди сюда. – Мама помахала грязной перчаткой и улыбнулась в кулак, когда сын забрался через окно, проигнорировав дверь в нескольких шагах. – Ты слышала? – Да. И хорошо, что мы живём в пустыне, и у нас нет любопытной старой леди в соседках. – Любопытной старой леди? – Надеюсь, что с этой стороной людей ты никогда не столкнёшься. – Отец меня не понимает. – Ты его тоже. – А что его понимать? Он хочет, чтобы я был идеальным вулканцем, а у идеального вулканца – идеальное бесчувствие. У меня никогда не получится так. – Может, это и к лучшему. – Мама! – Ладно-ладно. Это большое горе. – Она разочарованно вздохнула. – Ты много медитируешь, гораздо больше, чем кто-либо из твоих сверстников. Спок молча ковырял землю, уткнувшись в свои колени. – Я не слышу, что ты говоришь. – Они разные. Чувства внутри меня. Одни… Одни как большой костёр, а другие как… как… я не знаю, мам. Они меньше и слабее, но они очень разные, будто разных оттенков. А костёр один – красный. И он хочет всё уничтожить, особенно тех, маленьких. Ну что ты так вздыхаешь? – Я думаю, как тебе помочь. – Она взрыхлила почву и засунула семечко глубоко в землю. – Посмотри на мои розы. Они никогда бы не прижились здесь. Земля Вулкана слишком сухая, а ветер слишком злой, семечко не успело бы даже проклюнуться. Поэтому твой отец построил эти стены, чтобы укрыть мои цветы, чтобы здешняя природа не уничтожила их. – И чем это должно мне помочь? – Прости, милый, я не знаю. Я бы очень хотела что-нибудь сделать. Мальчик посмотрел на неё долгим взглядом, в котором было хорошо знакомое Маккою выражение замкнутости и спокойной сдержанности. – Благодарю, мама. Твои познания о садоводстве, без сомнения, когда-нибудь пригодятся мне, – ровно проговорил он и поднялся, отряхивая колени. – Мне стало бы гораздо лучше, если бы ты испекла лимонный пирог. Как думаешь, отец не будет против? Мама чуть натянуто улыбнулась. – Я думаю, он сочтёт лимонный пирог достаточно логичным для ужина. Мальчик склонил голову и вышел через дверь. – Доктор? – Я здесь, и я в порядке. Как и обещал. Казалось, не прошло и нескольких секунд с того момента, как началось слияние. По крайней мере, в коридоре всё так же шумели люди, и только спустя пару минут в каюту влетел кто-то из офицеров безопасности, размахивая фазером, а следом за ним – взмыленный Кирк. – «Ничего не случится, Джим», сказал ты, «ничего особенного», сказал ты. Боунс, я начинаю думать, что на тебя нельзя положиться. *** – Джим, я посажу тебя на диету. – Что? – Топаешь как слон. – Вовсе я… Раздался дребезжащий звон. Кирк осторожно положил на пол трикодер, который успел подхватить с поваленного столика, и встревоженно оглянулся на дальнюю кровать. – Да хоть чечётку на нём танцуй, ближайшие два часа его не разбудить. – А. Маккой со вздохом сел и включил небольшой ночник. Лазарет сразу приобрёл зловещий вид. – Мы связались с Вулканом, как только вошли в радиус связи. Они отправили корабль нам навстречу, мы встретимся с ними меньше, чем через двенадцать часов. – Чертовски рад. – Как энсин Чоп? – Лучше всех. Кирк сгорбился на стуле, разглядывая свои переплетённые пальцы. – Эй, Джимми, малыш, послушай доброго дядю доктора и прекрати грызть себя. – Безопасность экипажа – моя обязанность. Моя ответственность, чтобы каждый из них добрался домой. Включая главного врача и первого помощника. – Я сказал необузданной вулканской ярости «брысь». Ты думаешь, я не справлюсь с твоей хандрой? Кирк уставился на него, потом фыркнул и отвернулся, скрывая расползающиеся в улыбке губы. – Ты всё сделал, как надо, и я всё сделал, как надо, и оставим. Лучше напомни этому остолопу М’Бенга, кто главный в лазарете, а то он уже три раза заглядывал предложить мне снотворного. – Заметь, ты лично занимался подбором медперсонала. – Всё, иди к дьяволу и дай мне отдохнуть. Маккой, как мог изобразил крайне тяжёлое состояние. На самом деле, он чувствовал себя почти хорошо. Если не считать багрово-фиолетовых синяков, Спок обошёлся с ним весьма мягко, а дикую головную боль уняла двойная доза лекарства. Даже Спок отделался только нечеловеческим перенапряжением. Всё могло быть гораздо хуже, и когда Маккой думал о том, насколько хуже, его невольно прошибал озноб. Кирк проследил за взглядом Маккоя. Оба несколько минут рассматривали спящего вулканца, думая каждый о своём, и продолжили разговор, не касаясь тревожных тем. Кирк поделился впечатлениями от последней книги, которую ему так и не удалось дочитать, Маккой в типичной едкой манере рассказал, что одну из его статей опубликуют в ближайшем выпуске «Космоврача». Затем беседа сама собой свернула на обсуждение последних новостей всеобщего пространства, открытия анонимной ветки обсуждения причёски нового энсина Рэнд и взлома группы любителей андорианского театра. Когда Кирк, едва сдерживая зевоту, попрощался и ушёл, Маккой уставился в потолок. – Понял? Скоро будешь дома. – Да. – Не слышу бурного восторга. Возможно, это был смешок, а возможно, просто один из тех тысяч звуков, которыми полнится ночной корабль, – Маккой не знал. Зато точно знал, что звучало в следующем вопросе. – Почему вы соврали капитану? – Подумал, что тебе нужно время. Ну, знаешь, чтобы справиться с чувствами. Когда в ответ раздалось только тихое пиканье компьютера, Маккой приподнялся. Но ничего, кроме фигуры, очерченной одеялом, не было видно, и он вылез из кровати и, подтащив к кровати вулканца стул, сел. – Потом. – Что? – Я опровергну ваше нелепое, возмутительное и оскорбительное заявление. Но позже. – Ловлю на слове. Спок зашевелился и, тоже включив ночник, сел. Маккой упёрся в монитор компьютера, выполняя несколько бесполезных процедур вроде проверки давления и уровня гормонов, потом посмотрел на Спока. Тот внимательно разглядывал его руки. Маккой был в форменной футболке – пока он жив, никто не напялит на него больничную робу, – и в свете двух ночников тёмные синяки и гематомы выглядели гораздо ужаснее. – Они не болят. Просто выглядят плохо. Всего лишь пара царапин. Ты был не в себе. – Насилие – всегда насилие. Ему нет оправдания. – Боже. – Маккой в сердцах взмахнул кулаком. – Ну давай все начнём страдать. Джим – что выполнял свою работу, ты – что заболел в результате действий, которые выполнял по приказу капитана, тогда капитан сможет страдать, что этот приказ отдал, а я буду мучиться, что не справляюсь со своими врачебными обязанностями, потому что психологическое здоровье – тоже часть моей задачи. Экипаж ударится в затяжную депрессию, раз офицерский состав впал в меланхолию, и разобьёт Энтерпрайз о ближайший астероид. И мы войдём в историю как самый унылый корабль в Звёздном флоте. – Выпалив всё это на одном дыхании, Маккой сложил руки на груди. – Доктор, если бы я был человеком, полагаю, вы бы меня невероятно раздражали. Маккой ухмыльнулся. – Ну ка-ак тебе повезло быть человеком только наполовину, – не дав Споку вставить и слова, он произнёс: – Я помню, что всё там было иллюзией, но некоторые вещи ставят меня в тупик. Может, ты подскажешь, что это могло быть, – и он коротко обрисовал водяного и Тотошку. Спок надолго задумался, глубоко нахмурившись, затем удивлённо вскинул брови. – Как вы сказали? Кожа, похожая на ртуть? Может, на воду? – Может, и на воду, сложно сказать. – Это мог быть… – Спок замялся, настороженно посмотрев на Маккоя. – Ну? – Водяной. Маккой ошалело моргнул. Вот так совпадение. – Почему водяной? – Когда я был маленьким, мама рассказывала мне о древних верованиях землян. На Вулкане другое отношение к воде, и я помню, что образ существа, управляющего водой, живущего в воде, был весьма… красочным. Девять недель и три дня после этого мне снились сны, хм... – Кошмары. – Если вам так будет понятнее. – А второй? Спок снова замолчал и казался неуверенным. – Обещаю никому не рассказывать. Спок вздохнул. – Сенбернар. Мама упоминала, что у неё была в детстве собака этой породы. – Но… Боже… Спок. Восемь ног?! – Мне было два года и три месяца, начала арифметики были ещё слишком сложными, – чуть поморщившись, сказал он. Маккой отчаянно боролся со смехом. – Сен… Сенбернар. – Он прокашлялся, но в конечном итоге не выдержал и захохотал, запрокидывая голову. – Вы слишком остро реагируете для человека, который до девяти лет верил, что под кроватью у него живёт гигантский краб. – Эй! Спок напряженно посмотрел на него, уголки губ выгнулись книзу, и если бы он был человеком, Маккой сказал бы, что это похоже на вину. – Я не должен был этого говорить. – Да ничего. Считай, что мы квиты. – Он вдруг понял, что от замечания Спока ему не стало неуютно. Если он знал о крабе, кто знает, что ещё он узнал? Но это не беспокоило, ведь это же был Спок. Маккой был уверен, что все его тайны в сохранности, как если бы он хранил их в одиночку. – Могу заверить вас, доктор, что кроме поверхностных воспоминаний, мне больше ничего не было доступно. Исследование вашего сознания не было моей целью, лишь некоторые события вашего прошлого были весьма, – Спок вздохнул, – навязчивыми, чтобы я их не заметил. – Всё нормально, правда. Как оно вообще? Мои мозги были достаточно приятным местом? – В стандартном языке нет слов, дабы описать процесс майндмелда. Но если бы я был вынужден, то самым точным образом был бы «лес». – И много цветов? – Да. Маккой открыл рот, чтобы рассказать, как для него выглядел Спок, но осёкся. – Поразительно. То, что у наших сознаний появилась точка совпадения. Вам это ни о чём не скажет, но эти существа, которых вы описали, часть моего сознания, не искажённая вашим восприятием… – Спок смотрел в никуда, захваченный этой идеей, – они были настоящими, не иллюзией, не оболочкой, которую ваш разум придумал для удобства. Прямое прикосновение. Это по-настоящему поразительно. Но почему именно они? Тайный сад, укрытый глубоко в лабиринте, защищённый от несдержанной первобытной природы вулканцев, и с детскими страхами на страже. Спрятанная, скрытая, но бережно охраняемая человечность. Действительно, почему именно они? – Спок? – Да. – У тебя очень красивые мозги, - Маккой широко улыбнулся, осознавая, что несёт чушь. Спок склонил голову к плечу, разглядывая Маккоя. – Должен признать, что нахожу вашу личность… – он отвёл взгляд, – … set'ki. – Спасибо. Чтобы это ни значило. Маккой проверил пульс на его запястье, задержав руку дольше, чем необходимо. Он был уверен, что последнее слово Спок произнёс на вулканском вовсе не потому, что забыл его на стандарте. Обычно, ему тоже тяжело давались комплименты. – Когда всё закончится. Я имею в виду, когда твою голову приведут в порядок. Можно я ещё раз побываю там? Просто чтобы знать, как всё должно выглядеть в норме. Врачебный интерес. – Согласен, доктор. Врачебный интерес – это логично. – Так, раз в ход пошли оскорбления, я лучше посплю. Забравшись под одеяло, он выключил ночник, через минуту Спок сделал то же самое. Маккой не мог заснуть, хотя упорно держал глаза закрытыми. В голове роились тысячи мыслей разом, и ни одну он не мог ухватить за кончик. Самые настойчивые и самые неуловимые были о Споке и всём, что произошло. Каждый из них не раздумывая, отдал бы жизнь за другого, но с трудом мог разговаривать, не срываясь на завуалированные тычки и подначки. Они едва выносили совместную работу, едва находили слова, чтобы понять друг друга. Роднее, чем братья, но меньше, чем соседи. Ближе, чем влюбленные, но всё ещё дальше, чем друзья. Так много и в то же время так мало. В воздухе висели слова, которые так и не были озвучены. Один молчал, опасаясь ответа, второй – самих слов. – Доброй ночи, доктор. – Доброй, Спок. *** Тук-тук-тук, тук-тук, ТУК! Кирк застонал, испытывая недостойное капитана желание притвориться мёртвым. Тук-тук-тук. – Войдите! – безнадёжно крикнул он, откладывая книгу в сторону. На самом интересном месте, именно когда главный герой наконец обнаружил последний кусок Скрижалей Света, а его помощник оказался шпионом и выкрал сокровища, отравив героя. – Спок! Кирк сжал виски пальцами, уговаривая себя ещё немного потерпеть. Если он сейчас убьёт Маккоя, то главным врачом станет пресловутый М’Бенга и тогда прости-прощай любой алкоголь на корабле. Скотти ему этого не простит. – Его нет. – Я в курсе, что его нет. Почему его всё ещё нет? Мы торчим у этого булыжника уже третий день! Сколько им ещё надо времени? – Не знаю, Боунс. Может быть, тебе обратиться к целителю Мерба? Уверен, он с радостью предоставит тебе всю информацию. – Ага, как же, дождёшься от этих остроухих параноиков. – От меня-то тебе что надо? Маккой раздражённо смерил каюту шагами, переставил на комоде пару бутылочек и рухнул в кресло. – Немного беспокойства с твоей стороны было бы неплохо. – С чего бы мне беспокоиться? Спок на родной планете, в руках лучших врачей, которые собаку съели на ментальных болезнях. Он, скорее всего, в кругу семьи, кушает тёплый мамин пломиковый суп и отдыхает. Чего и тебе желаю. Маккой пренебрежительно фыркнул. В кругу семьи, десять раз. Тёплый суп, да конечно. Хорошо, если этот напыщенный индюк, его папаша, вообще соизволит спросить у целителей, как там мозги сыночка, не прожарились до хрустящей корочки? Ах только слегка запеклись, тогда ничего. Вот только Крик об этом не знает и будь он проклят, если Маккой расскажет. Он саданул кулаком по подлокотнику. Всё-таки надо было отправиться с ним, а не вестись на сладкие уговоры расфуфыренных целителей, будто процедура восстановления не займёт больше, чем одну целую и три десятых стандартных суток, а ваших познаний, доктор Маккой, не хватит, чтобы оказать существенную помощь. Логичные ублюдки, чтоб их. – Джим? – М? – Джим, отложи книгу! – С ним всё в порядке, Боунс, – пробормотал Кирк, страшно скосив глаза и продолжавший читать. – Я решил взять Энтерпрайз, сгонять на Райзу и закадрить там парочку орионок, а потом, может, разбомбить несколько клингонских застав. – Да-да, я сообщу, как только что-то изменится. Маккой швырнул в друга подушкой и вышел из каюты, ещё более взвинченный, чем до этого. В лазарете никого не было, даже немногие пациенты предпочли справляться со своими болезнями самостоятельно, только бы не выслушивать бесконечные ворчливые монологи доктора по любому поводу, от выбора профессии до предпочтений в еде. Даже Кристина, у которой, казалось, был иммунитет к его недовольству, предпочла сбежать в грузовые отсеки нумеровать контейнеры с вакциной, что они захватили с Вулкана. Маккой понимал, что ведёт себя отвратительно и несправедливо, но напряжение, стянувшее всё внутри в тугой ком беспокойства, нарастало с каждым днём, даже не так – с каждым часом. Он убеждал себя, снова и снова вышагивая по пустой комнате, что всё сделал правильно: он действительно ничем не мог помочь. Ну в самом деле, не за руку же ему держать Спока, как какой-то встревоженной мамаше? Будь они друзьями, он бы… На этом месте мысли стопорились и вязли. Может ли он называть Спока другом? Конечно! Легко! Это очевидно! Конечно же, они друзья! Даже в собственной голове это звучало фальшиво. Он никак не мог понять, почему такая незначительная задача, такая нелепость – так беспокоила. Какая разница, друзья они, коллеги или кто угодно ещё? Почему раньше-то, чёрт подери, это никогда его не занимало? Ему казалось, что он стоит на перекрёстке множества дорог и мечется между ними. Делает шаг то по одной тропе, то по другой, и снова возвращается к началу, ни одну из них не решаясь пройти до конца. Не зная и опасаясь того, к чему они могут привести. Он крепко потёр лицо, в сотый раз перекладывая вещи на столе, когда раздался писк интеркома. – Он будет через полчаса. – Понял, спасибо. – Боунс. – Что? – Ничего. Будешь его встречать? – Нет, просто направь его ко мне. Нужно убедиться, что они не превратили его мозги в кашу. – Как скажешь, – после паузы отозвался Кирк и выключил связь. Маккой думал, что у него есть ещё как минимум пара часов. Ему хорошо было известно, как сильно Спок любит бывать в лазарете и с каким восторгом откликается на приказы о медицинской проверке. Так что он неторопливо заварил себе крепкого чаю, потом подумал и долил в него капельку бренди. Втянул горячий пряный аромат и уже почти сделал глоток, как дверь лазарета открылась. Маккой уставился на Спока. Спок уставился куда-то в стену над его плечом. – Чаю? – Нет. «Нет, спасибо», обычно отвечал Спок. Как-то раз Кирк сказал, что необременительное слово, выражающее благодарность, сглаживает негативную окраску отказа и заметно улучшает социальное взаимодействие с землянами, – Маккой едва не расхохотался от того, с каким лицом тот всё это произнёс, – и с тех пор Спок всегда его использовал. Мелочь, но она неожиданно остро царапнула. – Как себя чувствуешь? – Я никак себя не чувствую, доктор Маккой. Однако физические и психические показатели моего разума находятся в границах максимальной эффективности. – Отлично, компьютер, но я не сводку просил, а хотел узнать, как ты себя чувствуешь. И было бы расчудесненько, если бы ты соизволил смотреть на меня, а то мне кажется, что ты общаешься со шкафом. – Ваше раздражение нелогично, доктор Маккой. Спок не повернул голову, Спок не посмотрел на него фирменным взглядом «ну что тебе ещё от меня надо, человек?», Спок не вздёрнул бровь, Спок не обронил, своим очевидно не-ироничным-как-вы-могли-подумать тоном, что находит содержимое шкафа, без сомнения, более увлекательным. Маккой сцепил пальцы, которые за мгновение вдруг стали ледяными, и ощутил, как вдоль хребта расползается животное предчувствие беды. – Спок, ты обещал мне возможность ещё раз побывать у тебя в голове. Ты сказал, – слова давались неожиданно тяжело, выходили блёклыми и обессиленными, – это было бы логично. – Совершенно очевидно, что моя критичность были значительно снижена. – Голос Спока был ровный и гладкий, обкатанный, как галька, и ровным счётом ничего не выражал. Не обычное «ничего», наполненное отголосками чувств и намёками, и лёгким вызовом, который, – если признаться, – всегда так нравился Маккою, а самое настоящее, пустое и безжизненное ничего. Он с ужасом понял, что в голове пусто. Он понятия не имел, что нужно ответить или что вообще нужно делать, в груди не поднималась привычная волна эмоций, – ехидства, злости, недоумения, тепла, – которая обычно толкала его отвечать Споку особенно колко. Будто перекрёсток, на котором он стоял, теперь заволокло туманом и дороги пропали из виду. – Нарушать обещания – низко для любого существа, острые у него уши или нет. Спок стоял неподвижно, словно не слышал слов, но затем его взгляд медленно сполз со стены на плечо Маккоя, а оттуда – на лицо. Неизвестно, что он там увидел, но через несколько мгновений, отмерев, подошёл к столу и сел напротив. Прямой как палка, напряжённый от попыток выглядеть расслабленным, будто опасаясь человека. Маккой разглядывал его в ответ, кажется, впервые так пристально. Лицо вулканца состояло из чётких и плавных линий, будто вычерченное рукой опытного мастера. Гладкий лоб, разделенный ровной чёлкой, острый нос и узкие, точно обрисованные губы. Глубокие тёмные глаза, по которым иной раз так много можно было узнать. Мельчайшими деталями, едва заметными морщинами, они выдавали множество тайн, если уметь смотреть. Маккой закрыл глаза и открыл их уже в сером лабиринте. Он сел, погладив холодный камень, сосредоточился и через секунду оказался там, где хотел. Перед ним оказалась сплошная серая стена, пусть и сложенная по-прежнему из камней разной формы. Сзади раздался тихий шорох и, обернувшись, он с трудом разглядел тёмный росток, сдавленный со всех сторон переплетением лестниц. Тот подёргивался и, если бы мог, то, кажется, начал бы скулить. Вот и всё, что осталось от громады вулканской ярости. Он слегка погладил мягкую, будто шёлковую, кору. Та всё ещё была горячей, но не настолько, чтобы обжечь. Когда он отнял руку, росток потянулся за ней и опал, рвано пульсируя, будто задыхаясь. Вместо ворот в стене был овальный проход, гладкий, словно его вырезали лазером. Маккой замер перед ним, не находя в себе сил идти дальше, сглатывая горькую и вязкую слюну. Боль, опустошение и отчаянье расцветали глубоко внутри, такие сильные, что от них болело сердце. Наконец, побоявшись, что слияние может закончится в любой момент, он сделал шаг вперёд. Сад был занесён молочно-белым песком, который, если бы не цвет, был бы похож на пепел. Большая часть цветов была высушена, лишена цвета и лежала на земле, а оставшаяся будто подёрнулась дымкой. Маккой коснулся одного из бутонов, но не ощутил ничего, кроме холодной и скользкой плоти. Он закрыл лицо руками, надавливая на глаза так, что они заслезились, и горько засмеялся. Если бы он знал, что всё закончится так. Он должен был знать, что всё закончится так. Как ещё это могло закончиться? Ни борьбы, ни страдания, ни радости, ни жизни, – здесь больше не было ничего. Только идеальный, нечеловеческий порядок и покой. И когда Маккой осознал это, его, словно бы в противовес, охватила безумная ярость. – Хватит! – заорал он, подняв лицо кверху. – Хватит, слышишь, ублюдок? Я увидел достаточно! Он развернулся на пятках, взметнув облачко пыли, и на секунду ему показалось, что он увидел следы на песке, ведущие к ещё живым цветам, но всё слишком быстро потонуло в белоснежной вспышке. Он пришёл в себя, когда Спок отнял от его лица руки и собрался вставать. Перехватил его пальцы, сжав со всей силы, дёрнул на себя и прошипел, глядя в распахнутые глаза: – Как ты мог им позволить? Как ты мог позволить сделать это с тобой? – задыхаясь, кричал он. – Как ты мог, дьявол тебя раздери?! – Вы делаете мне больно, – тихо сказал Спок, не пытаясь вырваться. – Больно? Больно?! Они… Они же убили тебя! Как ты не понимаешь? Они же просто убили часть тебя! Он крепче стиснул пальцы, оставляя вмятины от ногтей; от его рук на коже Спока расползались белые пятна, которые точно вскоре нальются цветом и станут синяками. Весь гнев разом схлынул, будто кто-то выключил подачу энергии, и Маккой хватал воздух большими глотками, чувствуя себя таким разбитым и усталым, словно на него обрушился весь мир. Но несмотря на это, он не разжал сведённые пальцы, только чуть ослабил хватку. Медленно, преодолевая себя, он окончательно разомкнул их. Ладони Спока лежали в его руках, постепенно приобретая обычный оттенок. Лунки от его ногтей наполнились ярко-зелёным цветом от прилива крови. Не думая, он погладил их, чтобы кровоток быстрее восстановился, и чуть вздрогнул, когда Спок отнял руки и убрал их под стол. Будто это был сигнал, Маккой очнулся и посмотрел на Спока. – Прости. Спок кивнул. – Я не ожидал столь… разительных перемен, – ещё один спокойный кивок, – И они мне не понравились. То, что они сделали, это ужасно. Как ты сам говорил, насилие – всегда насилие. Даже если совершается во имя того, что кажется благом. – Не знаю, что вы ожидали увидеть, но это – обычное состояние моего разума. – Нет. – Вы хотите сказать, что вам известно об этом больше, чем мне? – Может быть, кто знает. Может, я просто бабочка, которой снится, что она сельский врач, и всё это – просто сон вселенной. Давай я смажу руки, а то синяки будут. – Нет, – поспешно сказал Спок, вскакивая на ноги. Одёрнул форменную водолазку и чопорно произнёс: – Нет, спасибо, мне нужно возвращаться к своим обязанностям. – Затем чуть склонил голову и быстрым шагом ушёл. Вошедшая сразу за ним Кристина застыла на пороге, удивлённо разглядывая своего начальника, который, как блаженный идиот, улыбался, пялясь в никуда. – Доктор Маккой? Вам чем-то помочь? – Нет, спасибо, – громко ответил он, улыбаясь ещё шире, и вдруг, словно подброшенный, заметался по кабинету, открывая ящики, будто искал что-то. А найдя – вылетел за дверь, потом вернулся, церемонно поцеловал Кристине руку и снова убежал. Тук-тук-тук-тук-тук-тук-тук-тук-тук-тук-тук, тук, ТУК. – Войдите. – Джим! – Надо же, на этот раз по адресу. – У меня есть гениальная идея! Кирк с тоской посмотрел на отложенный падд. А ведь ему оставалось всего двенадцать страниц… *** – Спок, твоя смена давно закончилась. – Кирк привычно прислонился к научной станции. – Накопилось множество дел за время моего вынужденного отсутствия. – Ничего не хочу слышать, – он замахал руками, – ты только-только встал на ноги. – Болезнь была не физической, капитан. – Это просто такой оборот, Спок. Означает, что ты только что поправился. – Раз так, то вынужден обратить внимание, что я поправился. – Ох, ладно, давай так. Я очень соскучился, играя в шахматы с компьютером. Как насчёт партии в кают-компании? Хочу удостовериться, что ты точно поправился, а что может быть лучше, чем разгромное поражение от твоей логики? – Хорошо, капитан, если вы настаиваете. Они зашли в турболифт и уже через пару минут были перед дверями в кают-компанию. – Кстати, – сказал Кирк, замерев на пороге, – мне очень жаль, но это был единственный способ наконец-то спокойно дочитать книгу. – В каком… Кирк несильно подтолкнул его в спину, и дверь распахнулась. – Сюрприз! – прокричало множество голосов, обсыпав Спока водопадом конфетти. Тот застыл, словно изваяние, перебегая взглядом по лицам, пока не остановился на одном. – С выздоровлением, Спок. – Маккой отсалютовал ему бокалом. – Скажи, что ты всем признателен за внимание и чувствуешь себя хорошо, – прошептал Кирк. – Признателен всем за внимание и… Капитан! – воскликнул он, осознав, что за слова произносит. Никто не позволил себе рассмеяться, хотя с задних рядов раздалось громогласное фырканье энсина Клэренс. – Почти получилось, – лукаво улыбнулся Кирк и прошел в глубь комнаты. Экипаж последовал за капитаном и тоже расползся кто куда, хотя то и дело салютуя Споку или признаваясь, как рады его возращению. – Полагаю, эта бессмысленная эмоциональная затея – ваших рук дело, доктор? Маккой нашёл его в углу, с надкушенным яблоком, которое уже заветрилось, будто Спок слишком сильно задумался и забыл о нём. – Не пойман – не вор. – Есть ли во всей этой шумихе хоть что-то полезное, кроме бесконечных светских разговоров и совместной трапезы? Маккой втиснулся рядом, очень аккуратно, стараясь не нарушать личные границы вулканца, но всё-таки слишком близко по его мнению. – Вы знаете, мистер Спок, что в древности считалось, будто все дороги ведут в Рим? – Какое нелепое и скудное представление о законах терраформирования. Впрочем, мне начинается казаться, что некоторые земляне не далеко ушли от своих предков. – И он выгнул бровь, а затем, словно спохватившись, снова опустил и отвернулся. «Ох, и до чего же ему здесь неуютно», подумал Маккой, потом мысленно широко ухмыльнулся, «значит всё идет как надо». Если цветок погиб, значит, он просто должен вырастить новый. Если стража тайного сада исчезла, значит, он должен заменить их. Он не мог перестать мягко улыбаться, будто что-то щекотало его изнутри. Он всё ещё стоял на своём перекрёстке, но теперь было не важно, какую дорогу выбрать. Друг, брат, коллега, любимый, сосед, кто угодно, – это не важно. Любая из этих дорог всё равно будет рядом со Споком. Потому что это именно то место, где он должен быть. – Мистер Спок, а в вашу остроухую голову не приходила мысль, что… Октябрь, 2013