Горькая полынь

      Когда я была маленькой, когда мое сердце еще не успели тронуть Игры, я подолгу засиживалась перед холодной поверхностью оконной рамы с огромными щелями, куда бы поместилась здоровенная крыса, и смотрела на светящиеся огоньки – свет подавали только поздно вечером и только на два часа. Я смотрела сквозь стекло и замирала: таким необычным мне все казалось. Сырой воздух развевал мою косу, а горький привкус полыни наводнял все пространство вокруг. В тот миг я знала: где-то по соседству гуляет молодой и уже успевший поучаствовать во всех уличных драках победитель Голодных Игр. Мне было семь.       Сейчас я снова пытаюсь смотреть во двор, снова видеть огоньки и даже звезды на ночном небе, пытаюсь заставить себя жить заново, но не выходит. Не те дома, потому что старые разрушены или благополучно снесены как будто бы их и не было вовсе, не те огни, населяющие Дистрикт-12 каким-то приглушенным, матовым светом, а скорее флуоресцентным, как в столичном морге, от которого по большей части обед просится наружу, хотя дело не в этом: не та я и уже никогда не буду прежней.       Я стараюсь залить в себя побольше алкоголя и отключиться. Не чувствовать, не дышать, не просыпаться. Сегодня мне с горем пополам досталась бутылка дешевого вермута 1, лучше, чем ничего. Стащила ее из стратегических запасов Хеймитча, и теперь полынная вонь застит не только глаза, но и девственный воздух моей гостиной. Какая горькая ошибка, но мне все равно. Мне нужно что-то, что вернет ясность рассудка, только я никак не могу понять, что именно. Я знаю, что спустя две минуты он влетит во входную дверь с жестоким напором и жутким грохотом, прорываясь сквозь выстроенные мной баррикады в виде битого стекла, дров, которыми я обычно растапливаю камин, но так и не могу согреться, и глиняных горшков с цветами, отчего-то присланных мне из самого Капитолия заботливой рукой Эффи. Я вижу его через всё то же прозрачное стекло: угрюмого и нелюдимого, но как никогда бодрого и полного жизни. Моего ментора. Хеймитча Эбернети. Я слышу, как он поднимается по скрипучим ступенькам, хотя они и не скрипят вовсе – иллюзия врывается в подсознание и истребить ее, пожалуй, еще долго не удастся. Спасибо маленьким, горьким, желтым таблеточкам доктора Аурелия: этот стойкий рвотный осадок, кажется, ничем не перебить, разве что остатками вермута, которые я не готова делить с новым обитателем моего одинокого дома. Впрочем, никто меня не спрашивал.       - Детка, я вернулся, – Хеймитч быстро проходит в комнату, преодолевая расстояние до кресла-качалки, в котором я сижу, и выхватывает последнее средство, способствующее моему бессилию, опустошая одним глотком всю бутылку и облизывая треснутое горлышко. - Уничтожаешь мои запасы, солнышко?       - Помогаю тебе избавиться от алкоголизма, – хмыкаю я в ответ, пока он садится на пол напротив меня.       - Я не хочу тебя в качестве нового собутыльника, милая. Ты же знаешь: принципы, – грош цена его словам. Из чуть приоткрытых век я вижу, как он выставляет очередную бутылку, припасенную на крайний случай. Видимо, он настал.       - А в качестве кого ты меня хочешь? – я малость пьяна, уже не понимаю, что говорю, и мне это нравится. Никаких обязательств, никакой ответственности, лишь сладкое ощущение необъяснимой тревоги.       - Ты так в открытую-то не флиртуй, солнышко. Ладно я, а вдруг какой-нибудь неопытный малец попадется на твою удочку?       - Предпочитаю не совращать малолетних. Этим у нас ведь ты промышляешь? – он хмурится, но молчит. Да, я сболтнула лишнего, алкоголь развязывает мне язык, а ему руки. Однажды мы договорились, что это будет только между нами и никто не узнает о нашей странной, путаной связи, в которую мы угодили еще в Тринадцатом; тогда, когда он припечатывал меня к стене комнаты, в которой мы встретились через месяц после того, как я узнала, что Пит у Сноу. Мы не кричали, не злились, не ругались, мы говорили, тревожились, надеялись, и он обнимал меня так, как никогда прежде. Мы были нужны друг другу и были вместе. Не каждую ночь, урывками. Он согревал меня, пока я коченела; мне казалось, рядом Пит, а потом я поняла, что несправедлива к Хеймитчу, и позволила ему то, что не позволяла никому: я любила его, и он платил мне тем же. Взаимовыгодный обмен. - Отнеси меня наверх. Пожалуйста, – ментор без лишних слов подхватывает меня на руки и поднимается в комнату, где мы обычно бываем вместе. Почему-то я не могу пустить его в свою спальню: это территория Пита, только он утешал меня в этой постели. Только ему это было позволено. Он болен, он не вернется, он найдет другую. Шлюха останется с алкоголиком. Его грубые руки будут ласкать ее тело, касаясь низа спины и груди. Он будет целовать ее шею и руки, подбираясь к животу. Она будет кричать и умолять пощадить, но это только слова, ведь ее чертовски забавляет то состояние, когда Пересмешница готова разорваться на кусочки, лишь бы принадлежать ему, забывая о себе. Так может продолжаться пять минут или всю ночь, у кого из них хватит терпения или до той поры, пока она, целуя его губы, не подивится самой себе, ощущая приторно-горький вкус дикой полыни.