moonbows

Часть первая Эффект бабочки

Лу Хань едва ли слушал, когда ему рассказывали всю правду о том, что происходит; их слова, казалось, исходили откуда-то издалека. Единственным, что привлекало внимание юноши, была бабочка за окном. Похоже, она застряла в тонких ветвях дерева, стараясь выпутаться, делая упорные взмахи крыльями, но ничего не выходило. Он наблюдал за её борьбой, желая подняться с места и открыть окно, чтобы помочь бедняжке. Его сердце сжималось при виде этого беспомощного создания. Как же ужасно должно быть в мгновение потерять свои крылья, когда всё, на что ты был способен, это летать? — Лу Хань, милый, ты слушаешь? — нежно спросила его мать чуть дрожащим голосом. — Ты слушаешь доктора Шин и доктора Ли? — Лу Хань кивнул и отвернулся от окна, придвигаясь ближе к врачам, сидящим по другую сторону стола. — Извините, — пробормотал парень. — Ничего. Мы понимаем, что ты получаешь сейчас слишком много информации, но, пожалуйста, послушай. — Хорошо. — Есть некоторые причины, которые влияют на твоё зрение, и они постепенно лишают тебя способности видеть. Поначалу с глазом будет всё в порядке, но после цвета начнут медленно блекнуть, — Лу Ханю показалось, что голос доктора Ли прозвучал как-то слишком мягко. — Словно яркие пастельные цвета превращаются в акварельные краски, — объяснил доктор Шин. — Именно так. Но после этого цвета будут продолжать исчезать; сначала они будут тускнеть, а после вовсе превратятся в чёрный и белый. Это называется монохромазией, или цветовой слепотой. Врачи, вероятно, ожидали, что Лу Хань будет в шоке от услышанного, но сейчас ему было не до этого. Более того, он вовсе не был шокирован; после недель приёмов у врачей и обследований глаз, он совсем не удивился диагнозу, но его мать приняла всё совершенно по-иному. Лу Хань даже чувствовал, как холод пробирался под её кожу. — Монохромазия, в твоём случае, вызвана так называемой атрофией зрительного нерва, из-за чего теряется различение цветов. В течение некоторого времени нерв повреждается всё сильнее и вовсе перестаёт нести изображение к мозгу. Мы пытаемся сказать, что… Их голоса начали постепенно стихать, пока не наступила полная тишина. Лу Хань вновь повернулся к бабочке за окном, заметив, что та перестала бороться. Бабочка больше не двигалась, и даже казалось, что она вовсе заморожена. Через мгновение подул ветер, касаясь её крыльев и без спроса снимая их с её тела. Лу Хань прикусил губу. Что-то совсем невесомое, совсем крохотное, такое, как крылья бабочки, способно изменить многое. Какой эффект имеет смерть бабочки? Мать Лу Ханя коснулась его руки, но он не стал поворачиваться к врачам. Он чувствовал, как пальцы всё сильнее сжимают запястье, и даже казалось — ещё немного, и она сломает ему руку. Доктор Шин продолжал что-то говорить, но юноша не слушал его. Лучше не слышать неизбежных слов, и тогда не придётся сталкиваться с проблемой. Его отец, сидя с другой стороны, выказывал меньше эмоций, лишь мягко гладя спину сына. Лу Хань ненавидел такое больше всего — эти касания спины, руки или ещё чего-нибудь. Пускай родители и старались вселить в него больше уверенности, но из-за подобных жестов всё выходило наоборот. — Сын, — разбитым голосом произнёс отец, — перестань отвлекаться и слушай внимательно, — но как бы он ни пытался, казаться строгим у него не выходило. Его мир был выведен из равновесия, и он ничего не мог с этим поделать. ~ Казалось, лестница стала длиннее, чем была когда либо; даже во времена детства Лу Ханя этот пугающий утёс никогда не вызывал в нём страха. Он вздохнул, взглянув на них: всего двадцать. Двадцать препятствий, с которыми нужно справиться, двадцать сражений, которые нужно выиграть. Лу Хань почувствовал себя настолько слабым, каким не был уже давно. Он начал свой путь наверх и тут же пожалел об этом. Создавалось ощущение, что к ногам и спине привязали мешки с песком; эта невидимая тяжесть тянула к земле, но если бы он упал, вдруг бы и вовсе провалился под землю и остался там? Даже комната, казалось, стала дальше. Всё в доме было каким-то растянутым, удалённым, и это зарождало в Лу Хане беспокойство. Как могли вещи так измениться всего за несколько часов? Добравшись, наконец, до комнаты, парень закрыл за собой дверь и опустился на пол. Лу Хань мог бы думать обо всём, чём угодно, тысяче других вещей, однако мыслями всё равно то и дело возвращался к бабочке. Всего лишь несколько минут борьбы, и она совсем сдалась, позволив ветру взять верх над её силами. Но те минуты, должно быть, пронеслись подобно годам; годы бесполезной борьбы, бессмысленного сражения со случайной оплошностью, и в итоге смерть решила всё. Лу Хань слышал, что бабочки не живут долго. День? Месяц? Возможно, один год? А у неё был последний день жизни? Он вздохнул и откинул голову назад, прислонившись к деревянной двери. Мысль о том, что последний день жизни был потрачен на борьбу на ветке дерева, угнетала его. Он услышал взволнованные дрожащие голоса родителей, разговаривающих внизу. — Мы должны были это предвидеть, — грозно произнёс отец. — Но откуда нам было знать? — сквозь слёзы говорила мать. — Мы ведь не можем определить этого самостоятельно. Слёзы начали катиться по щёкам. Юноша уже был не в силах себя сдерживать, чувствуя, как тело начинает нервно дрожать от каждого вздоха, заставляя заплакать сильнее. Но Хань не плакал из-за своей болезни, как это бывает с нормальными людьми. Честно говоря, нормальным Лу Ханя назвать было трудно, и он смирился с этим несколько лет назад. Лу Хань плакал из-за бабочки, которой, казалось, больше никто не заметил. ~ — Всё в порядке? — спросил Чондэ, присаживаясь на траву рядом с ним. Лу Хань уловил беспокойство и сомнение в голосе друга, и потому старался не вздыхать. Слухи о его болезни распространились по школе за два дня, и этот вопрос он слышал практически от каждого. Все друзья в мгновение начали проявлять заботу, и даже люди, которых он не знал ранее, постоянно донимали его предложениями помочь и объяснить пропущенные уроки. Всем учителям было сказано присматривать за ним и немедленно вызывать врачей, если что-то пойдёт не так. — Всё нормально, — иногда Лу Хань подумывал о том, чтобы обзавестись кассетой и записать это предложение на неё, чтобы каждый раз, когда его спросят, всё ли в порядке, включать запись. — Я… Хочешь, обниму? Хань усмехнулся на немного странное предложение друга. — Ты первый. — Что? — «Тебе нужен конспект?», «Хочешь, сделаем домашку вместе?», «Тебя куда-нибудь отвести?», «Как ты?». Каждый считает своим долгом задать мне подобный вопрос, но хочу ли я, чтобы меня обняли… Ты первый. — Мне нужно отличаться от других. — Хипстер. — Конформист, — Лу Ханю нравилось, что с Чондэ он мог почувствовать себя хоть чуточку нормальным. — Но если серьёзно, то я пришёл не за этим. Я знаю о том, что ты сделал. — И что же это может быть? — Ты ушёл из футбольной команды. Футбол увлекал Лу с самых ранних лет. Он был любимым видом спорта, его времяпрепровождением и тем, что действительно приносило удовольствие. Но родители считали, что слишком опасно играть в футбол с такой болезнью, и поэтому сейчас парень сидел на пустом футбольном поле, ловя последний лучик его мечты, — стать профессиональным футболистом, — прежде чем придётся с ней попрощаться. От капитана команды до простого болельщика был всего один шаг. — Теперь буду уделять больше времени учёбе. — Лу… — Учёба действительно важна для меня, и даже хорошо, что больше ничего не будет отвлекать, — кивнув, ответил парень. — Ведь это правильно. Буду получать лучшие оценки и поступлю в хороший университет, — он мягко лёг на зелёную траву и посмотрел на яркое небо. — Можешь заняться и чем-нибудь другим. — Могу. — Это ведь не конец, — сказал Чондэ голосом, наполненным оптимизма. — В мире много вещей, которыми можно заниматься — просто выбери одну из них и начни свой путь. У тебя полно времени. — Никогда не слышал, чтобы ты говорил так возбуждённо. — Знаешь, как говорят: когда постучится возможность, лучше открыть чёртову дверь, пока эта возможность не плюнет на всё, развернётся и уйдёт. — За всю жизнь ни разу не слышал, чтобы кто-то так говорил. Хань изо всех сил старался поддержать этот поддельный энтузиазм Чондэ, но выходило слабо. Лёгкий бриз неслышно шелестел травой под его головой, сам же Лу смотрел на мягкие воздушные облака, что проплывали над ним. Впервые за эти годы он старался увидеть в облаках какие-нибудь фигурки — в доказательство того, что воображение ещё не покинуло его, но всё, что он видел — белый пух. И более ничего. Может быть, он уже был слишком слеп, чтобы разглядеть их. ~ Отношения Лу Ханя и его родителей становились всё страннее, напоминая отношения между начальником и заключённым. Пускай они и считали, что вовсе не беспокоили Лу и казались незаметными, но он постоянно ловил их взгляд украдкой. Тон их голосов, когда они разговаривали с сыном, также поменялся, и даже поведение отличалось от прежнего: они давали сыну всё, чего бы тот ни пожелал, в любое время суток. «Я не умираю», — хотелось прокричать. — «Не надо делать вид, будто это неизлечимая болезнь». Но вместо того, чтобы кричать, парень предпочёл запереть все чувства на замок в сознании, чтобы никто не мог до них добраться. Хань решил, что будет лучше отдалиться от мира на какое-то время и остаться наедине с собой. Будет лучше скрыться от этих бесконечных пристальных взглядов сожаления и обсуждающих сострадающих перешёптываний, ведь на самом деле все эти люди были счастливы. — Лу Хань, — строгий голос отца рассёк пространство между ними подобно острому мечу, пробираясь в закоулки сознания. — Мы с твоей мамой хотели бы с тобой поговорить кое о чём, — Лу Хань кивнул в ответ и продолжил что-то выискивать среди нитей макарон на тарелке. — Милый, мы думаем, что тебе слишком сложно справиться со всем этим, — мать говорила едва слышно, почти шёпотом. — Ты не сказал ни слова о своём состоянии, и когда мы пытаемся с тобой это обсудить, ты сразу же отдаляешься. Это беспокоит нас. — Мне действительно нечего сказать. Слова ничего не изменят. — Лучше рассказать о своих чувствах, чем держать всё внутри. — Я не знаю, что вы хотите от меня услышать. — Сын, твои учителя позвонили и рассказали нам о твоём поведении. Ты отдаляешься от друзей, и ты ушёл из всех кружков, которые раньше посещал. Мы знаем, что ты скрываешь от нас все свои чувства, и это не так хорошо, как ты думаешь. — Это то, о чём вы хотели поговорить? Хотите, чтобы я снова в них вступил? — Нет. — Тогда что? У меня полно домашней работы. — Ты можешь чем-нибудь заболеть, если будешь держать всё в себе. Ведь мы беспокоимся о тебе, — немного смягчив тон, сказал отец, но трудно было не заметить тревогу в его голосе. — Мы кое-что разузнали и нашли отличное место, где ты сможешь дать волю своим чувствам. — Это «Центр терапии и реабилитации» в Анджоне, — Лу Хань поднял на мать глаза, взглянув на неё с удивлением и каким-то сомнением. — Они предлагают амбулаторную программу терапии, где ты будешь с ребятами твоего возраста и пройдёшь различные лечебные мероприятия, которые улучшат твоё состояние. — Вы хотите, чтобы я пошёл на терапию? — Да, дорогой. — Но такие места обычно для людей, которые в серьёзном положении и им нужна психологическая поддержка. Если я не хочу говорить о своих чувствах или ещё чём-то таком, то это вовсе не значит, что мне нужна помощь. — Доктор Шин и доктор Ли также считают, что это хорошая идея. И они уже обо всём договорились, чтобы ты мог посещать эти занятия. — И как долго я должен туда ходить? — Эти занятия идут три раза в неделю в течение пяти месяцев. Лу Хань понимал, к чему это всё приведёт: он будет слишком далёк от того, чтобы быть нормальным подростком. Три раза в неделю ему придётся сидеть в запертой комнате и говорить о чувствах, которых у него, по сути, и вовсе нет. И что, спрашивается, ему теперь притворяться? — Ладно, — ответил Лу, заранее понимая, что сказать что-то иное у него всё равно бы не вышло. Пожалуй, пришло время вытащить наружу то, что он предпочитал прятать. Он надеялся, что пять месяцев — это не так уж и долго, что они пройдут довольно быстро. Но была одна проблема. Кто сказал, что у него есть эти пять месяцев?

Часть вторая Свобода творчества

«Центр терапии и реабилитации» Анджона выглядел как неуклюжее громадное здание с неисчислимыми этажами и холодной современной архитектурой. Даже казалось, что оно разделяло своим пиком облака в небе. С первого же взгляда Лу Ханю не понравилось это место. Стоило автомобилю затормозить, как внутри Лу Ханя мгновенно появилось желание убежать отсюда как можно дальше. Но пристальные взгляды родителей в его сторону и весьма доброжелательный доктор, пришедший встретить его, заставили перебороть себя и зайти внутрь Центра, предчувствуя насыщенное турне по зданию. Мужчина провёл Лу Ханя по первым двум этажам, и теперь они двигались к тому самому месту, где юноша должен будет проводить три дня в неделю: курсы лечения для молодых людей. Это была огромная светлая белая комната с большими окнами в каждой стене, из которых открывался вид на многочисленные деревья, окружавшие здание. И пускай деревья, как считалось, должны были успокаивать, на самом же деле этот избыток казался немного ужасающим. — Мы пришли, — с энтузиазмом сказал доктор. Лу Хань мысленно окрестил его Наркоманом, потому что его громадная улыбка и широкие глаза невольно заставляли подумать, что он под чем-то находился. — Мне нужно ходить куда-то ещё? — Всё зависит от терапевта, обследующего тебя, но главным образом ты будешь находиться здесь. В этом зале проводятся занятия для групп, и отсюда прекрасно видно всё здание, — он знал, что на этом моменте можно было бы усмехнуться, но проявлять подобные чувства почему-то совсем не хотелось. — В общем, сегодня встретишься со своим партнёром по терапии. — С партнёром? — Некоторые лечебные практики в течение занятий подразумевают под собой работу с партнёром, — доктор Наркоман взглянул на свой планшет для бумаг, который держал в руках, и вздохнул, — но, Лу Хань-и, твой партнёр — он… особый случай. — И что это значит? — Честно говоря, я не должен рассказывать тебе о нём вне занятий, но могу сказать, почему мы поставили тебе в пару именно его. Твои родители говорили, что ты очень общительный и дружелюбный парень, поэтому мы надеемся, что ты сможешь сработаться с ним. — Если он опасен… — Поверь мне, он не опасен. Даже наоборот. — Доктор Пак! — прокричал кто-то сквозь дверной проём. — Нам нужна ваша помощь в стационаре! — Буду через десять минут! — ответил доктор Наркоман, очевидно, с настоящей фамилией Пак. — Лу Хань-и, пойдём, познакомлю вас. Они прошли вдаль белой комнаты, к месту, где почти никого не было, и остановились у стола, втиснутого в угол. За столом сидел парень, что-то быстро и немного небрежно писавший на бумаге, одетый во всё серое; его волосы закрывали собой почти всё лицо. — Это твой партнёр. Сехун-а, поздоровайся с ним. Сехун на пару секунд оторвал взгляд от бумаги, поднимая глаза на парня, а после вновь опустил голову. — Лу Хань-и, присядь. Хань опустился на стул по другую сторону стола, осторожно осматривая мальчишку. — Вот, держи, — произнёс доктор Пак и протянул ему блокнот. — Твоё сегодняшнее задание — рисовать или писать в этом блокноте абсолютно всё, что захочешь. Сехун поможет тебе, если вдруг возникнут какие-нибудь вопросы. Когда время занятия закончится, просто отдашь блокнот медсестре, что ожидает у выхода. — Хорошо. — Ладно, мальчики, развлекайтесь. Когда доктор Пак вышел, Лу Хань открыл блокнот с абсолютно чистыми листами. На страницах не было даже тонких линий, и парень сразу заметил, что бумага была высокого качества. Такую он не раз видел в художественном классе. Несколько минут он сидел в тишине просто так, смотря в блокнот совсем неуверенный, что именно ему нужно с ним делать. Лу Хань чуть занервничал, когда Сехун придвинул к нему уже лежащий на столе лист бумаги. Тебе нужно нарисовать рисунок. Основываясь на картинке, что ты представишь, врачи оценят твоё психическое здоровье. Цвета, сам рисунок — всё это имеет большое значение. Тебе нужно нарисовать что-то яркое и ассоциирующееся со счастьем. — Что ты нарисовал, когда впервые пришёл сюда? — спросил Лу Хань и вернул бумагу обратно. Сехун что-то быстро написал на листке и, показав Лу, вернул его обратно себе. «Апельсин». Хань с неким удивлением взглянул на него, и пускай Сехун не поднимал глаз в его сторону, но плечами пожал. Через секунду Сехун положил на середину стола упаковку цветных карандашей, после чего Лу Хань, вздохнув, взял несколько самых ярких и принялся рисовать. Пока Лу рисовал, он не раз украдкой смотрел на парня перед собой, словно изучая его. На нём был продолговатый серый свитер с высоким воротом, рукава свитера были настолько длинными, что прикрывали собой кисти рук, а тёмные волосы скрывали почти всё лицо. Но на мгновение Лу Хань успел уловить его взгляд, такой тусклый и немного напуганный. Его губы были чуть пухлыми и потрескавшимися, кожа совсем бледная, точно мраморная. Из-за того, что Сехун сидел сгорбленным и словно бы закрывался руками от других, он казался совсем маленьким. Почему ты здесь? Время, отведённое для занятия, шло довольно быстро, но ни Сехун, ни Лу Хань больше не произносили ни слова. Однако сидеть вот так, в тишине, лишь изредка улавливая разговоры других пациентов или едва слышимый скрежет карандашей о бумагу, — действительно успокаивало. — Лу Хань-ши, вам можно идти. Ваши родители ожидают вас внизу, в холле, — обратилась медсестра. — Хорошо. Я только помогу Сехуну-ши убрать здесь всё. — Спускайся, когда будешь готов. Хань закрыл книгу и принялся собирать карандаши, которыми рисовал, быстро укладывая их в коробку. Через пару секунд Сехун присоединился к нему, и вскоре они закончили. Лу Хань поднялся со стула и, подложив книгу подмышку, чуть прикусил губу. — Пока, Сехун-ши. Было приятно познакомиться с тобой, — произнёс Лу, хотя понимал, что не получит ответа. Казалось, что Сехун на мгновение перестал дышать, и Хань отошёл от него, создавая между ними пространство. Он отдал блокнот медсестре и на мгновение остановился у двери, обернувшись. К его удивлению, Сехун стоял рядом, протягивая листок из его блокнота. «Пока, Лу Хань-ши». Мягко улыбнувшись, Лу Хань вышел из комнаты, оставив свой блокнот, в котором он нарисовал лишь одну фруктовую шляпу, и странного партнёра по терапии позади себя. ~ На второй день терапии Лу Хань оказался в классической ситуации: в большом круге ребят, которые один за другим представляли себя. Они называли свои имена, возраст и почему пришли на эти занятия. Пускай это и было нормальным для подобных мест, и Лу даже не сомневался, что всё начнётся именно с этого круга, перспектива того, что ему нужно рассказать о своей проблеме неизвестным людям, совсем не прельщала. Как будто бы снова в первый класс пошёл. К счастью, он заметил Сехуна и сел рядом с ним. Очередь шла по часовой стрелке, а его партнёр выбрал последнее место, благодаря чему у Лу Ханя было в запасе больше времени на размышления о том, что рассказать остальным. — Ну что ж, — произнёс доктор Пак, сев рядом с Сехуном, — думаю, вы знаете правила: когда до кого-то доходит очередь, этот человек поднимается и называет своё имя, возраст и причину, по которой решил пройти эту программу. Джунхон-а, начинай, когда будешь готов. Высокий парень с опустошённым взглядом встал со своего места и уставился куда-то в дверь. — Меня зовут Чхве Джунхон, мне семнадцать лет, я здесь потому, что моя семья не в состоянии справиться с таким бесчувственным ребёнком. — Спасибо, Джунхон-а. Следующий, пожалуйста. Поднялся светловолосый парень, высокомерным взглядом осматривая комнату. — Привет, я Ву Ифань, но вы можете звать меня Крис, мне восемнадцать. Я здесь потому, что я слишком прекрасен, и поэтому люди мне завидуют, так что мне нужно научиться быть более простым. — Ифань-и, объясни, пожалуйста, как нужно. Ифань закатил глаза и скрестил руки на груди. — Доктору Пак нравится называть мою красоту нарциссизмом, но на самом деле он просто пытается найти причину моей великолепной внешности. После выступления Ифаня представления себя других ребят ускорились. У одного парня, Джинки, было деперсонализационное расстройство, у Джунки была библиомания, далее была Черин, девушка, думавшая, что она — известная певица, которую вдруг поместили в чужое тело, Цзытао, у которого было вызывающее оппозиционное расстройство, Джиён, парень, являвшийся патологическим лжецом, и Джину, у которого было диссоциативное расстройство идентичности. Теперь остались только они с Сехуном. Лу Хань поднялся с места, стараясь не замечать чужих пристальных взглядов, направленных на него. Всё это время он думал, как представить себя и как сообщить о своей болезни, но сформулировать что-то дельное так и не вышло, поэтому он решил сказать обо всём как есть. — Я — Лу Хань, мне восемнадцать, у меня атрофия зрительного нерва, и я нахожусь на грани нервного срыва. — Спасибо, Лу Хань-и. Сехун-а, твоя очередь. Опустившись на место, Хань заметил, насколько некомфортно чувствовал себя в эту минуту Сехун. Встав со стула, юноша не поднял глаз, продолжая смотреть в пол. — О Сехун, семнадцать, социофобия и большое депрессивное расстройство, — пробормотал Сехун и сел обратно. «Социофобия? Это объясняет, почему он не говорит или остерегается зрительного контакта», — думал на протяжении всего сеанса Лу Хань. Парень понимал, что ничего с этим не поделаешь, но ему было действительно жаль Сехуна. Должно быть, это трудно — иметь и социофобию, и депрессию одновременно. Его проблемы казались пустяком по сравнению с проблемами людей, сидящих сейчас в этой комнате, и более того, Лу думал, что вовсе не должен находиться в этой группе. Хань попросту занимал место кого-то, кому действительно нужна была помощь, и от этого на душе скребли кошки. ~ Как заметил Лу Хань, Сехун всегда носил с собой свой блокнот, и даже не важно, куда он шёл. Всё, что тот хотел сказать, он записывал на листке бумаги и показывал тому, кто пытался заговорить с ним, по-прежнему не поднимая глаз. Однако Лу Ханя несколько поразило, что каждый из его группы уже знал о поведении этого парня. Также Лу Хань заметил, что Сехуну нравилось рисовать на краях страниц блокнота, когда ему нечего было сказать. Эта привычка, заставляющая Луханя прервать свои занятия, чтобы только взглянуть, как парень рисует, казалась даже милой. Но было кое-что ещё. Иногда во время занятий, когда Сехуну было совсем некомфортно, он вырывал из блокнота один листок бумаги и потирал его пальцами, подобно успокаивающему камню. Каждый раз Лу Хань пытался получше рассмотреть, и каждый раз это выходило практически невозможным из-за скрытности парня. Поэтому он просто решил, что на листке, вероятно, были написаны какие-то слова, заставляющие Сехуна почувствовать себя спокойнее. Словно защитный слой.

Часть третья Беззвучные слова

— Как твоё зрение, Лу Хань-ши? — спросил доктор Шин, закрыв папку с диаграммой. — Испытываешь трудности со зрительными процессами? — Нет. — Появляются какие-нибудь симптомы? Лу Хань был рад тому, что родители, наконец, позволили ему пойти на осмотр одному. Если бы они пошли с ним, то обязательно бы рассказали врачам обо всех симптомах, которые уже проявлялись, и лишь всё усугубили бы. Однако в его зрении были осложнения, скрыть которые он был не в состоянии. — Цвета начинают исчезать. — Объясни, пожалуйста. — Ну, как будто кто-то смешал белый с чем-то ещё и добавил воды, — честно ответил он. — Я вижу цвета, но уже не так, как раньше, — лицо доктора Шин приобрело оттенок беспокойства. — Твоя болезнь прогрессирует довольно быстро. — О, — единственное, что произнёс парень. Хотя, что ещё ему нужно сделать? Закричать? Зарыдать? Но ни слёзы, ни крик ничем не смогут помочь, и потому не было смысла в подобной эмоциональности. Иначе слёзы и дыхание были бы растрачены впустую. — Лу Хань-ши, родители говорили с тобой о специальных занятиях, которые тебе нужно посещать? — парень медленно покачал головой в ответ. — Это занятия, призванные помочь тебе приспособиться к новой жизни. — То есть? — Изучение системы шрифта Брайля и другие вещи. Он уже ожидал подобных слов, однако слышать их было больно. Казалось, всё подходило к концу, позволяя смириться с поражением и дать болезни победить себя. Но, честно говоря, не было никакой возможности побороть её, не было возможности дать болезни обратный ход, не было шансов на улучшение. Несправедливость хваталась за него своими цепкими лапами, однако, что же, всё-таки, было? ~ Комната была практически пустой, — большинство пациентов разошлось по разным кабинетам, — и это означало, что они остались почти наедине. Сегодняшний тип терапии назывался оценка пациентом пациента. Пациенты могли ходить со своими партнёрами по разным отделениям этого крыла, рассказывая о том, что с ними происходит. Вероятно, врачи считали, что гораздо проще больным раскрываться друг перед другом, нежели перед самими докторами. Лу Ханю от этого было не по себе. Сехун сидел перед ним, рисуя, как и всегда, в своём блокноте. Вообще, обычно Хань находил для себя какое-то занятие, но этот день отличался от предыдущих. — Сехун-ши. Рука Сехуна в момент прекратила двигаться: этим парень показывал, что он слушает. — Я знаю, что ты не любитель поговорить, но ничего, если я расскажу тебе кое-что? Тебе не нужно будет отвечать. Парень кивнул, соглашаясь, и волосы вновь рассыпались по лицу, закрывая большую его часть. — Ты знаешь о моей проблеме: атрофия зрительного нерва. По сути, это просто врачебное название постепенной потери зрения, — было немного странным, наконец, признать, что он ослепнет; откровенного разговора об этом он избегал несколько недель. — Хотя, кажется, в моём случае это происходит не совсем медленно. Моё состояние действительно стремительно ухудшается, и вчера мой лечащий врач решил записать меня на какие-то занятия для слепых. Он неуверенно вздохнул, стараясь оставаться спокойным. Из-за самого факта того, что он никогда по-настоящему не принимал за действительность происходящее, открыться было слишком сложно. — Я имею в виду, что ослепнуть — это ещё не конец света. Я смогу жить нормально и без зрения, ведь в мире полно ужасных вещей, которые могут произойти с человеком, но просто… Я не знаю, что мне делать. Что будет, когда всё окутает тьмой? — слёзы уже прожигали горло, и он прикусил нижнюю губу, стараясь держать себя в руках. — Я прочитал, что после того, как не будешь видеть какое-то время, позабудешь, как всё выглядит. Словно ты никогда ничего и не видел. Я никогда не буду готов ослепнуть. Прошло несколько коротких минут давящей тишины, и солёная слеза проскользила по его лицу. За одной другая, сменяя друг друга всё чаще. Больше не в силах сдерживаться, Лу Хань закрыл лицо руками в надежде, что никто не увидит его боли. — Ты станешь супергероем, — осторожно прошептал Сехун. Лу убрал от лица руки и зашмыгал носом, удивляясь услышанному. — П-прости? Младший густо покраснел. — Когда ты ослепнешь, все другие органы чувств станут сильнее, чтобы восполнить собой утрату зрения. Ты будешь лучше слышать, лучше чувствовать вкус, запах, осязание тоже станет лучше. Ты словно станешь супергероем с супер чувствами и прочим, — голос Сехуна чуть дрожал, в нём слышались нотки боязливости, словно он опасался, что Лу Хань будет огрызаться на него лишь за простой разговор. Однако от его слов становилось спокойнее. — Ты будешь Бэтмен-хён. — Потому что летучие мыши слепые? — Не иронизируй. — А какая ещё может быть причина? — Бэтмен-хён — самый классный супергерой. Такая причина. Сердце Лу Ханя, с бешеной скоростью ударявшееся о грудь, и вовсе остановилось. — Думаешь, я классный? — Да. — Почему? — П-потому что в группе ты… говоришь с такой лёгкостью. Не пытаешься скрыть свою проблему и принимаешь её как есть. Никто не бывает таким открытым в самом начале. Лу Хань с удивлением моргнул на ответ Сехуна. Пускай ему и говорили комплименты до этого, однако никто ещё не говорил приятных вещей с такой искренностью. — Ты тоже открыт сейчас. — Я здесь не первый раз. — Но это первый раз, когда ты говоришь со мной. Сехун на мгновение задумался над ответом. — Мне действительно почти нечего сказать людям. — Ты уверен в этом? Младший ничего не произнёс. — Потому что я так не думаю. Я думаю, ты мог бы многое сказать, но просто не знаешь, как. — Я умею разговаривать. — Да, конечно, но говорить с людьми немного сложно, верно? — Откуда тебе знать? — Я знаю, что ты чувствуешь. Встречать новых людей каждый день, думать, что сказать, чтобы понравиться им. Сложно угодить людям лишь словами. Порой приходится переступить через себя, через свои мысли, чтобы удовлетворить их. Лу Хань знал, — пускай и в малой степени, — как себя чувствовал Сехун. Он понимал, насколько сложно понравиться людям, заставить совпадать их мысли и свои просто чтобы завести хоть какое-то знакомство. И ведь так делало большинство: старалось подстроиться под других лишь для того, чтобы подходить друг другу. Но Сехун был таким человеком, который никогда не искал точек соприкосновения ни с кем другим. — Далеко не каждый будет испытывать неприязнь к тебе, Сехун-а, — мягко произнёс Лу Хань, — ты просто можешь оставаться собой, не беспокоясь о том, что подумают люди. — Кажется, что всё легко, но это не так. Я… Я просто волнуюсь. — Не нужно. — Не то, чтобы я хотел понравиться каждому… — Сехун робко прикусил губу, и Лу Хань заметил, как тот начал перекатывать карандаш между пальцев. — Просто ведь я… я… знаю, что я не такой, как все, и из-за этого они невзлюбят меня. — Тебе не нужно думать о том, что скажут другие люди. Их слова действительно ничего не значат. — Доктор Пак говорит, что для меня очень даже значат. — Доктор Наркоман? Я почти уверен, что он сам сидит на тех препаратах, которые выписывает. Сехун легко усмехнулся, и это не могло ускользнуть от Лу Ханя. Было забавно, и старший даже почувствовал себя особенным, ведь он знал, что немногие могли слышать смех Сехуна. Младший поднял на Лу Ханя глаза: взгляд его был наполнен самой искренней радостью. Он мягко улыбнулся юноше, а после пары минут покраснел снова, не снимая с лица улыбки. — Мне нравится говорить с тобой, Сехун-а. — М-мне тоже нравится говорить с тобой, Лу Хань-ши, — он вновь взволнованно прикусил губу и закрыл блокнот. — Можно мне… звать тебя «хён»? Сехун понимал, что даже такой простой вопрос был большим шагом для него, и теперь он приложит все усилия, чтобы не упустить всего, чего смог достичь. — Конечно. Сехун снова принялся рисовать, а Лу Хань выглянул в окно в надежде, что если он долго будет смотреть на небо, то навсегда сможет запомнить, как оно выглядит. Пожалуй, оценка пациентом пациента гораздо лучше, чем он думал прежде. ~ Посещать школу стало совсем неудобно и даже практически невозможно из-за терапии и приёмов у врачей. Единственное, что было нормальным в его жизни, — это ходить в школу и быть учеником, но вскоре даже это у него отняли. Лу Хань должен был изменить всю свою жизнь, чтобы приспособиться к новой проблеме. Его родители из кожи вон лезли, чтобы отгородить сына от жизненных перипетий; когда они решили, что он может вновь вернуться в школу, то пришлось создавать особое расписание уроков. Все окружающие — друзья семьи, которых он не видел годами, члены семьи, о существовании которых он даже не догадывался, учителя начальной школы, все, кто знал о нём хотя бы что-то, лишь твердили, что всё будет хорошо. Они уверяли, что даже будучи слепым, он сможет прожить совершенно нормальную и весьма яркую жизнь. Но их вроде бы утешающие слова заставляли чувствовать себя ещё хуже. Он понимал, что жизнь действительно может быть хорошей, но каждый раз, когда его «успокаивали», он лишь сильнее сомневался в себе. Но пускай все вещи вокруг него и изменились, одна всё же оставалась нетронутой. О Сехун и его постоянно краснеющие щёки.

Часть четвёртая Публика из одного

В те дни, когда Лу Хань не посещал терапию, Сехун словно исчезал в тени и старался ни с кем не разговаривать: он просто сидел в углу белой комнаты и рисовал. У него были определённые вещи, которые ему нравилось рисовать — цветы, птицы, деревья и подобное им, но когда Лу Ханя не было рядом, Сехун всегда рисовал лишь символ летучей мыши. Так он признавал, что скучает по Лу Ханю. К сожалению, этот день являлся одним из тех, когда Лу Ханя не было рядом. Сехуна словно покинули. Он сидел наедине с собой за их столом, держа в руках лишь свой блокнот, составляющий компанию. Конечно, Сехуну уже приходилось бывать одному много раз, но это происходило раньше, когда стол был только его и когда выбора не было. Теперь он чувствовал тоскливое одиночество. Вздохнув, юноша закрыл блокнот и вынул из кармана свёрнутый листок бумаги. Это была та вещь, которая всегда успокаивала его лучше, чем что либо: карта. Она выглядела подобно картам, какие бывают в детских книжках с проиллюстрированными деревьями и горами на земле, а также рыбами и большими кальмарами, преследующими маленькие лодки, скользящие по воде. Карта уже лишилась своей прежней яркости и красочности, которыми обладала раньше, и была сильно помятой от того, что много раз её сворачивали. Более того, он носил её с собой повсюду, постоянно перекатывая свёрток в кармане между пальцами. Честно говоря, он любил её больше, чем что либо ещё. Эта старая карта хранила в себе массу воспоминаний: тёмные устрашающие ночи, когда у Сехуна был лишь единственный фонарик, защищавший от монстров, в существовании которых он убедил себя сам; когда Сехун сидел на заднем сидении автомобиля, ездя от одного дома к другому; когда смотрел, как одноклассники заводят новых друзей, оставляя его позади себя; как целый мир создавал вокруг себя огромный купол, забывая взять под этот купол его самого. На карте были и потусторонние миры, к которым Сехун, возможно, мог принадлежать, и места, каждый раз по-новому для него открывающиеся, и дороги, по которым он мог бы путешествовать. Там был отмечен и путь к тайному месту, по которому Сехун мог пройти, избежав осуждающих глаз каждого, кто окружал его. Но это был тот дом, войти в который не было шанса. Иногда ему бывало интересно, куда же ведёт эта карта. — Сехун-а, ты сегодня в порядке? — спросил доктор Пак, подойдя к столу. Это было частью его работы — подходить к каждому из пациентов и проверять их состояние, но Сехуну он всегда уделял больше времени. Сехун кивнул ему в ответ и прикусил губу, чувствуя небывалое ранее желание говорить. — Рад слышать, — стоило мужчине отойти поодаль от него, как Сехун приоткрыл рот, чтобы произнести хоть что-нибудь, но тут же бессознательно сомкнул губы вновь. «Я не должен», — думал юноша, начиная бороться с самим собой. — «Он подумает, что я идиот. Он не хочет говорить со мной». — Д-доктор Пак? — позвал Се, и доктор повернулся к нему снова, широко раскрыв глаза. — Да, Сехун-а? — А… А Лу Хань-хён скоро вернётся? — доктор Пак в удивлении замер, позволяя тишине воцариться между ними, а после понимающая улыбка коснулась губ на его лице. — Сегодня он отдыхает дома, но придёт на следующее занятие, — спокойствие вернулось, стоило выдохнуть. — Сехун-а, скоро начнётся твоё приватное занятие, и я бы хотел поговорить с тобой кое о чём. ~ Приватные занятия были одними из тех вещей, которые нравились меньше всего. Некоторые люди действительно считают, что выговариваться легче перед кем-то малознакомым, но Сехун не входил в число таких людей. Ему не нравилось быть центром чьего-то внимания. — Ты изменился, Сехун-а, — начал доктор Пак. — Ты стал более уверенным, и говорить тебе теперь немного легче, всё твоё поведение меняется в лучшую сторону. Не хочешь рассказать мне, почему? Сехун приоткрыл рот, желая что-то произнести, но почти сразу закрыл его обратно, решив лишь покачать вместо этого головой. — Хорошо, тогда скажу тебе, что я думаю. Я думаю, что всё это происходит из-за определённого человека. Неужели всё так очевидно? — С того времени, как мы назначили тебе партнёра, твоё состояние улучшилось гораздо сильнее, по сравнению с предыдущим годом. Ты сам чувствуешь эти изменения? — Да. — Я заметил, что когда ты поднялся со своего места, чтобы пойти сюда, то даже не взял свой блокнот. Думаю, впервые с того времени, как ты начал ходить в это место, ты оставил его там. Обычно ты пользуешься блокнотом, когда нужно говорить, но чувствуешь ли теперь отсутствие нужды в нём? — Н… Немного. — Я очень рад это слышать. Это значит, что ты перебарываешь свой страх, — он перестал верить, что можно победить тревогу раз и навсегда, и перестал уже давно. Однако слышать, что его состояние действительно улучшается, словно снимало с груди невидимые оковы. — Я верю, что теперь ты готов для следующего нашего шага в твоём лечении. Помнишь, что будет дальше? — Воздействие. — Да. Следующий шаг — это воздействовать на тебя твоими страхами, противопоставив ситуации, которой ты опасаешься. — В-вы хотите, чтобы я оказался среди толпы? — Это было бы слишком. Тебе больше подходит кое-что другое. — Что? — Я думаю, ты знаешь, что будет дальше, Сехун-а. ~ Проснувшись от слишком долгой дремоты, Лухань всем телом почувствовал некую тяжесть и скованность движений. Он растянулся в постели, шевеля руками и ногами и прогибаясь в спине. Его тело всё ещё приспосабливалось к отсутствию постоянных растяжек на футбольных тренировках и игр, из-за которых всегда так сложно подняться после сна. Лу Хань тихо вздохнул, встав с постели, — глаза по-прежнему отказывались открываться, — и направился к шкафу. Несколько минут он так и простоял, потирая глаза руками, прежде чем медленно открыть их. Нет. Всё не так. Это не должно произойти прямо сейчас! Сердце Лу Ханя застучало в панике, и он схватился рукой о стену, чтобы только удержаться на ногах. Лу верил, что в запасе ещё много времени, однако он ошибался. Не было ничего ужаснее, чем мир, в один миг потерявший все свои краски. Монохромазия наступила. Он знал, что поступает неправильно, однако снова решил никому ничего об этом не рассказывать. Никому не следует этого знать. Если бы рассказал, то незамедлительно отправился бы в больницу. Но Лу Хань этого не хотел, ведь сегодня он должен идти на терапию. Он был уверен, что сможет сделать вид, словно всё в порядке, пока не приедет в Центр, пока не увидит Сехуна, и сможет дышать снова. ~ Когда он узнал о монохромазии, то действительно не поверил, что весь мир будет виден в двух цветах — чёрном и белом. И снова ошибся. Мир вокруг него напоминал фильм в жанре нуар: полная одноцветность. И только тень могла сказать, что те или иные предметы были разных цветов. Лу Ханю стало гораздо легче, когда он, наконец, оказался в молодёжном реабилитационном центре. — Сехун-а! — Хань почти с криком вошёл в белую комнату, заставив нескольких пациентов обратить на себя внимание. Он смущённо извинился и подбежал к их столику в углу. — Хочешь посидеть сегодня снаружи? — Конечно, — пробормотал Сехун, и Лу Хань без раздумий взял чужую руку в свою, чуть ли не силой потащив парня из комнаты. ~ Пускай это и казалось странным, но когда Сехун был рядом, Лу Хань чувствовал себя комфортно; и даже не смотря на то, что они, в общем-то, практически ничего друг о друге не знали, такие отношения действительно значили для него многое. Ощущение приятной теплоты Сехуна было чем-то, в чём он теперь так нуждался. Но в этот день всё пошло совершенно не так. Сехун что-то старательно раскрашивал в своём блокноте, меняя цветные карандаши каждую секунду, уже приближаясь к завершению своего рисунка. Лу Хань же всё ещё пытался притворяться, словно всё в порядке, следуя своему плану в течение всего занятия. Взяв один из карандашей, он украдкой взглянул на него, стараясь определить, какого тот цвета, лишь по одному его оттенку серого. На карандаше не было никаких надписей, и потому все старания были тщетны. Лу Хань коснулся кончиком грифеля бумаги, принявшись рисовать цветок, но рука неосознанно задрожала, исказив все линии. «Нарисуй хоть что-нибудь», — протянул сквозь сжатые зубы Лу Хань. — «Что-нибудь яркое, счастливое и красочное. Но я не могу этого сделать. Я не могу, чёрт возьми, этого сделать!» — Х-хён? — с нотками опаски в голосе спросил Сехун. — Что-то случилось? — Просто… Ничего уже не станет лучше! — прокричал в ответ парень, не замечая, как страх коснулся лица Сехуна. — Все говорят, что то дерьмо, через которое мы все проходим, на самом деле стоит того и что однажды всё станет на свои места, но они лгут. Они всегда лгут! А потом удивляются, почему мы такие чокнутые, хотя никогда не думают, что всё это происходит из-за их беспрестанной лжи! Всё это дерьмо… никогда не будет лучше! — Пожалуйста, поговори со мной. Скажи мне, что происходит. — Я не могу ничего нарисовать! Я просто… я не могу… — в истерике говорил Лу Хань, слёзы катились по его лицу, — различить цвета. Все его страхи нанесли удар в одно мгновение, тело совсем не слушалось, заставляя дрожать. Он закрыл лицо руками, позволяя себе заплакать; все те стены, что он так упорно возводил и за которыми прятал свои чувства, неуловимо рушились. — Они все теперь одинаковые. Он чувствовал, как Сехун убрал с колен блокнот и отодвинул всё мешающее подальше, заключая юношу в свои объятия. Лу Хань изо всех сил прижался к чужому телу, пряча лицо в его шее, ощущая мягкие поглаживания на своей спине. — Это нормально — бояться, Лу Хань-хён. Больше не неси это бремя в одиночку. Раздели его со мной. Лу Хань чувствовал всю вину за перекладывание своих проблем на Сехуна, но у него не было иного выбора. Кому ещё он мог довериться? Единственным, кто мог остаться рядом с ним безо всяких осуждений, был Сехун. — Когда я проснулся, в-всё было чёрным и белым. Просто всё произошло так быстро… — Всё хорошо, хён. Я обещаю, всё будет хорошо. — Что мне теперь делать? — плакал Лу Хань. — Мне становится хуже с каждым днём, — Сехун прижал его ближе к себе, усаживая их обоих, и взял брошенный блокнот вместе с цветными карандашами. — Что ты хотел нарисовать? — мягко спросил Сехун. — Цветы. — Какими карандашами ты хотел их нарисовать? — Я не знаю. Какими-нибудь яркими? — юноша разложил карандаши на земле, выбирая из них три цвета. — Смотри, хён, — Лу Хань следил, как Сехун взял два карандаша и сломал их так, что те стали разной длины. — Самый длинный — это розовый, средний — оранжевый, а самый маленький — зелёный, для стебля, — Лу Хань шмыгнул носом, стараясь заставить слёзы остановиться. — Хён, давай я помогу тебе. Сехун взял один карандаш — самый маленький, зелёный, — и вложил его в руку Лу Ханя. Накрыв своей ладонью его кисть, младший принялся рисовать; те цветы, что он представил у себя в голове, рождались на бумаге их руками. А Лу продолжал смотреть, совсем сбитый с толку, как Сехун старательно рисовал. —Прости за то, что я тогда сказал, — с раскаянием пробормотал Хань. Говорить кому-то с депрессивным расстройством о том, насколько этот мир жесток, было ужасной ошибкой — он просто сам дал Сехуну причины для депрессии. — И ещё прости за то, что накричал. — Честно говоря, даже хорошо слышать подобное. Все любят говорить мне, насколько прекрасным может быть этот мир, как он становится лучше, и подобное утомляет. Я рад, что хотя бы кто-то не боится сказать, каково всё на самом деле. — У тебя странные суждения, О Сехун. — Не у всех ли нас? После нескольких тихих минут рисования и смены цветов Сехун отложил карандаши и взял в руки свой блокнот. — Мы закончили. Цветы были гораздо лучше прорисованы, чем Лу Хань мог бы нарисовать сам, — в основном потому, что у него не было достаточных способностей к рисованию, — и лишь от одного взгляда на них ему становилось спокойнее. — Спасибо, Сехун-а. — Не бойся попросить меня о помощи. Я всегда буду рядом, если ты нуждаешься во мне. ~ Из-за всей серьёзности и быстро увеличивавшейся опасности болезни родители Лу Ханя решили, что станет лучше, если он будет выходить на улицу лишь при крайней необходимости. Они были напуганы тем, что он может остаться совсем один, когда внезапно станет видеть лишь чёрный цвет. Парень понимал их страх, но оставаться в ловушке он совершенно не желал. Не желал потерять возможность делать то, к чему привык. Больше всего он не желал потерять возможность видеть Сехуна. — Лу Хань-и, ты ведь знаешь, что мы не можем давать информацию о пациентах, — сказал доктор Пак на другом конце провода. Лу Хань позвонил в реабилитационный центр лишь по одной причине — узнать, может ли он получить номер телефона Сехуна, — но столкнулся, казалось, с сотнями препятствий. — Но можете вы нарушить правила хотя бы раз? — Ты знаешь, что не могу. — Доктор Пак, мне больше нельзя посещать занятия, а Сехуну всё ещё нужен партнёр. Мы оба достигли большого успеха вместе, и будет совсем нечестно закончить всё вот так. Осталось ещё множество вещей, которые мы должны преодолеть. Прошло несколько минут мучительного ожидания, прежде чем доктор вздохнул. — Только один раз. — Спасибо вам! За всё время парень не чувствовал себя настолько взволнованным, и даже казалось, что теперь он будет таким всегда.

Часть пятая Не нанесённые на карту дороги

Сехун сглотнул, взглянув на входную дверь дома Лу Ханя, чувствуя, как внутри него разжигалась война. Он не был уверен, что приход сюда был верным решением, и ощущал скрытое желание развернуться и уйти. Но доктор Пак сказал, что Лу Хань больше не будет посещать терапию, и это означало, что больше они не смогут видеть друг друга в реабилитационном центре. Так что Сехуну нужно было добиться обратного. Он оставил безопасность позади и ступил в закрытый для него мир. У него не было карты к нужному месту, — к Лу Ханю, — и потому О боялся неизвестности. Сехун поднял руку и, сжав пальцы в кулак, постучал в дверь, изо всех сил перебарывая желание убежать. — Могу я чем-то помочь? — спросила его женщина, открыв дверь. На её лице была лёгкая улыбка, но глаза выражали неуверенность. Юноша сразу понял, что это была мать Лу. — З-здравствуйте. Я О Сехун, друг Лу Ханя. — Друг Лу Ханя? Сехун нетерпеливо пожал плечами. Стоило ей приоткрыть рот для вопроса, как рядом послышались громкие шаги, и младший увидел парня, сбегающего вниз по лестнице. — Сехун-а! Я так рад, что ты смог сделать это! — прокричал Хань, проходя впереди матери и беря мальчишку за руку. — Мам, это мой друг, Сехун. Сехун, это моя мама. — Приятно познакомиться с тобой, Сехун-ши. — И для меня большая честь познакомиться с вами. — Дамский угодник, — усмехнулся Лу Хань и затащил юношу внутрь. — Мы пойдём наверх, хорошо? — Веселитесь. Старший пробежал с ним по лестнице на второй этаж и провёл в свою комнату, закрывая за собой дверь. Сехун осмотрелся, заметив, что комната Лу была не такой, какой он её представлял. Он думал, что здесь будут фотографии друзей и семьи Лу Ханя, различные вещи из школы и всяческие безделушки, способные оживить любое помещение. Однако всё, что здесь было — это кровать, письменный стол с ноутбуком на нём и телевизор. Это удивило. — Я не был уверен, придёшь ты или нет. — Почему я не должен прийти? — Не знаю, — Лу Хань затащил его на постель, и они сели друг рядом с другом. — Но я действительно рад, что ты пришёл. ~ Все дни напролёт они проводили вместе, оставаясь в комнате Лу Ханя. Иногда они разговаривали, а иногда сидели в тишине, иногда рисовали, а иногда и нет, иногда они слушали музыку, а иногда сами сочиняли её. Лу Ханю нравилось петь, ведь у него был по-настоящему красивый голос. По крайней мере, так считал Сехун. Сехуну нравилось находиться в его комнате, потому что она словно была их собственным миром. Когда Лу Хань закрывал дверь и они оставались наедине, всё вокруг как будто переносило их на иную планету. И пускай у Сехуна до сих пор не было карты, он понимал, что она и вовсе не была ему нужна. Сердце было его компасом и направляло в нужную сторону. Его карта — та, без обозначения «Х» на конечной цели, — оставалась в его кармане нетронутой. ~ Ночь опустилась быстро, и небо совсем почернело. Свет в комнате не горел, и было так тепло под одеялом, тепло рядом с Лу Ханем. Сехун уже засыпал, и хотя он и настоял на том, чтобы спать на полу, старший не принял его слов. Именно поэтому они были так близко друг к другу, завёрнутые в кокон из одеял. Где-то между неясными линиями убегающего дневного света и увеличивающегося тепла их тел Сехун понял, что время пришло. — Лу Хань-хён? — прошептал он в темноту. Старший тихо пошевелился и повернулся к нему. — М? Сехун не мог заставить себя взглянуть на Лу Ханя, он чувствовал себя слишком смущённым и испуганным. Сквозь его сознание проносилась тысяча мыслей, — чересчур много, — и оттого так сложно было составить хотя бы какое-то предложение. — Не можешь заснуть? — Не могу. — Хочешь тёплого молока или чего-то ещё? — Я… Нет, всё в порядке. — Я могу что-нибудь для тебя сделать? Лучшего момента рассказать ему обо всём быть не могло, Сехун это знал. Но даже этот факт не смягчил его страха. Каждый раз, стараясь произнести хоть что-то, он тут же терялся. Просто боялся. — М-могу я сказать тебе кое-что? — Конечно. Трясущимися руками он закатал без того слишком длинные рукава на своей рубашке. Взяв руку старшего в свою, юноша положил его пальцы на своё запястье, позволяя почувствовать грубую неровную поверхность кожи. — О Госп… Сехун-а, это… — Я устал, — пробормотал он. — В том году, примерно в это же время, я был слишком уставшим от всего этого. Ничего не становилось лучше, и вокруг меня не было ничего стоящего жизни, способного снова сделать счастливым. Всё было настолько сложным, что я больше не видел возможности пройти сквозь эти трудности. Я отказался от всего и ото всех, потому что никого уже и не было. Лу Хань продолжал касаться его шрамов, заставляющих дрожать всем телом. — Большинство людей делают что-то одно, когда доходят до суицида, но я же обошёл их всех. Я принял горсть снотворного и порезал вены. Я думал, что это точно убьёт меня, но всё произошло не так, как я ожидал. Я помню, как лежал на кровати и слушал стук капель крови о пол. Это был ужасный звук, и я до сих пор н-не могу выкинуть его из головы. Я думал, что смерть избавит меня ото всех сложностей, что я смогу, наконец, почувствовать облегчение, но от этого мне стало только тяжелее. Я не мог поверить, что можно чувствовать себя ещё более обессилевшим, но я таки сумел. Я так от всего устал, но глаза не закрывались, а сердце не прекращало биться. Моё тело продолжало бороться даже притом, что сознание давно сдалось. Всё казалось бессмысленным, и тогда я заплакал, потому что понял, что если бы я и умер, никто бы не скучал по мне. Никто бы даже не заметил, что меня больше нет. Это было самым ужасным — осознавать, что ни моя жизнь, ни моя смерть не значат ни для кого ровным счётом ничего, даже для меня. Слёзы катились по его лицу, но он не старался их остановить. Прошло много времени с того момента, когда он позволял себе заговорить о том, что с ним произошло, но даже тогда он ничего никому не рассказывал. Насколько мир знал, Сехун был слишком далёк от того, чтобы думать или чувствовать боль. И немногие понимали, что он был всего лишь лишён движения, но сознание продолжало работать. Его депрессия не исчезла тогда, наоборот, это она заставила его сердце биться. — Когда я перестану видеть, — прошептал Лу Хань, пугая юношу, — я буду просить людей позволить дотронуться до их запястий. И если почувствую шрамы, то пойму, что это ты. Таким образом, я буду всегда знать, что ты здесь, даже не слыша твоего голоса. Это наша собственная система Брайля. Несмотря на все странности, он улыбнулся. — Хорошо. Буду использовать свои шрамы как шрифт Брайля. — Ты просто идеален для меня. Сехун никогда никого не любил, однако сейчас он не сомневался, что чувствует к Лу Ханю именно любовь. Искорки исходили от каждого участка его кожи; он повернулся к Лу Ханю лицом. Однажды они не смогут взглянуть друг на друга, однажды Лу Хань не сможет узнать его в толпе. Однажды Сехун должен будет стать глазами для них обоих. — Лу Хань-хён, я… я… думаю… я имею в виду, я, к-кажется… Прежде чем он сумел произнести эти слова, Лу Хань коснулся его губ своими. Это был совсем лёгкий поцелуй, но такой нужный и желанный. — Кажется, я тоже люблю тебя. ~ Боль была для него словно второй кожей. Глаза болели каждый раз, когда он открывал их, а яркий свет сжигал его; зрительные пятна продолжали увеличиваться, а нужда в борьбе лишь уменьшалась. Теперь большую часть времени Лу Хань был в ужасном настроении и не желал делать ничего, кроме как лежать в постели весь день. Жизнь больше не была лёгкой, и ему было жаль, что невозможно повернуть время вспять. Поскольку мир вокруг него начал медленно исчезать, Сехун оставался рядом с Лу, заставляя вещи казаться лучше, чем те были на самом деле. Лу Хань надеялся, что помогает Сехуну столько же, сколько тот помогал ему, что всё становилось лучше для них обоих. Яркие лучезарные улыбки, что Лу Хань ловил на чужих губах, — это всё, в чём он нуждался.

Часть шестая Лунная радуга

После нескольких дней упрашиваний Лу Хань, наконец, убедил родителей, что чувствует себя достаточно хорошо, чтобы отправиться с Сехуном в поездку. Неделю назад младший спросил его, не хочет ли он поехать куда-нибудь с ним, и Лу было любопытно, что парень запланировал. — Ты не можешь просто рассказать мне? — скулил Лу Хань, поглядывая на сидящего за рулём Сехуна. Прошло уже несколько часов с тех пор, как они выехали за город, и Лу Хань даже перестал признавать те места, которые они проезжали. — Мне уже даже не по себе. — Ты ведь доверяешь мне… Так? — Ты же знаешь, что да. — Поэтому сядь спокойно и расслабься, ладно? Лу Хань откинулся на пассажирское сидение и вздохнул. У него не было никакого другого выбора, кроме как отдать свою жизнь в руки Сехуна. Не существовало больше никого, способного удержать столько хрупкую вещь, лишь он. ~ Это была сельская местность, окружённая плотными стенами из деревьев и словно скрытая от остального мира; место, где они действительно могли быть лишь вдвоём. Не было никого, кто смог бы прервать их или прийти и проверить что-либо, никого, кто мог бы побеспокоить. Из-за этого Лу Хань даже едва занервничал. Но почему он так волновался, будучи с Сехуном наедине? Ведь это было бессмысленно. — Это домик моего отца, — вскользь объяснил младший, — не особо далеко от других домов, но кажется, словно рядом нет никого, скажи ведь? — М-м. — Я хочу кое-что показать тебе этой ночью, — Лу Хань уставился на него в недоумении, от чего Сехун покраснел. — Б-без извращений, я обещаю. ~ День прошёл довольно обычно, — они оба потратили всё время, абсолютно ничем не занимаясь, — и Лу Хань смог снова успокоиться. Но как только наступила ночь, странное волнение вернулось к нему. Казалось, Сехун чувствовал тот же страх, какой испытывал раньше, а когда закат подёрнул горизонт, он вновь начал заикаться. Лу Ханю же это казалось очень милым. — Пойдём со мной, л-ладно? — застенчиво произнёс Сехун и повёл Лу Ханя на улицу. Лу кивнул и взял юношу за руку; вместе они пробирались через траву, стараясь идти как можно быстрее. Прохладный ветерок касался их кожи. Сехун вёл Лу Ханя между деревьями, пока они не достигли небольшого просвета впереди. Дойдя до нужного места, младший расстелил на земле одеяло, и они опустились на него, ложась рядом. — Зачем мы сюда пришли? — спросил Хань, чуть дрожа от ночной прохлады. — Подожди немного, хорошо? Минуты словно стали бесконечными. За это время они несколько раз ложились по-разному, и сейчас Сехун держал Лу так, чтобы тому только не было холодно. Одеяло, на котором они лежали, теперь плотно окутывало их. Усталость уже пробиралась в сознание, и Сехун всеми силами боролся с ней, лишь бы не закрыть глаза. — Смотри! Хён, смотри туда! Лу Хань взглянул в ту сторону, куда указал Сехун, и увидел её. Там, в высоте, дугой рассекая небо, светила луна, и это невольно напомнило ему радугу. Прошло не мало времени с тех пор, как он последний раз видел радугу, и смотреть теперь на неё одноцветную было немного грустно. — Она… белая. — Всё верно, хён: она белая и для меня тоже. — Ч-что? — Это лунная радуга — радуга, образованная отражением лунного света. Оно настолько слабое, что наши глаза не способны распознать цвета в ней, и потому она кажется нам белой. Разве не здорово? Слёзы хлынули из его глаз, каскадом скользя по щёкам. — Т-ты узнал это для меня? — Тебе нравится? — Я влюбился в неё, Сехун-а. Я люблю тебя. Сехун растерянно взглянул на него. — Я люблю тебя, Сехун. — Я тоже люблю тебя, Лу Хань-хён, — они нежно поцеловались, и младший легко утёр слёзы. Боль пронзала его, и оттого он просто закрыл глаза, чуть подрагивая телом от редких всхлипов. — Лу Хань? — Скоро, — прошептал старший. — Я уже чувствую. Это последняя ночь. — Нет. Этого не может быть. — Может, Сехун-а. Я просто… Я счастлив, что я с тобой, — он приоткрыл глаза и улыбнулся, запоминая Сехуна. Парень изучал его лицо, удостоверяясь, что вырезал на сердце и в памяти каждый дюйм, чтобы только никогда не забыть. Даже если всё остальное исчезло, он никогда не позволит Сехуну покинуть его. — Я хочу, чтобы твоё лицо было последним, что я увижу. — Хён, — хныкнул младший, — больше не грусти, обещаешь? — Я слишком устал, так что давай сейчас спать. Просто останься со мной, хорошо? — Хорошо, хён, я останусь. Чёрные точки сменяли собой зрение, и в последний раз Лу Хань увидел этот мир, смотря на Сехуна и на лунную радугу над ними. Он закрыл глаза и почувствовал, как юноша нежно поцеловал его веки. Лу заснул, забывая обо всех проблемах и погружаясь в сновидения о полях с яркими цветами.

Часть седьмая Секретный код

Ветер кружил вокруг него, звук шуршащих, рассеивающихся повсюду листьев, неслышно приземляющихся на тротуар, успокаивал. Лу Хань тихо вдохнул, откидываясь спиной на скамейку, и принялся ждать. Так он проводил большую часть своего времени, так что, так или иначе, это не было чем-то, с чем он не был знаком. Звук чужих приближающихся шагов нарастал, но вскоре стих по левую сторону от него, тепло севшего рядом человека заставило улыбнуться. Это мучило — быть вдали от того, кого он любил, столь долгое время, но это было так же необходимо, ведь теперь он снова возвращался в этот мир. Говоря о Сехуне, его терапия всё ещё продолжалась, и ничего не мешало выздоровлению. Лу Хань почувствовал, как ему что-то положили на колени, и принялся распознавать предметы: цветные карандаши. Он практически ощущал улыбку Сехуна, когда тот взял один карандаш и вложил его в чужую руку, осторожно касаясь цветным грифелем страницы на книге на его коленях. — Что мы нарисуем сегодня, хён?