Кибер-абсентовые сказки

Веки вмиг заметно потяжелели, будто сделанные из тяжелейшего бетона. Нижнее хочет быть ближе к верхнему. Они сходятся и сходятся, заставляя крахмально белый потолок, что был пять минут назад перед глазами, залиться иссиня-черным цветом, непроглядной темнотой. Сознание отчаянно пытается выбраться из этого сонного омута, но он в разы сильнее. Мысли блестящим пчелиным роем улетают в никуда, в огромную, черную, мощную дыру, не оставляя и надежды на то, что я смогу проснуться. Затягивает, затягивает, затягивает. Я уже ничего не вижу перед собой, в голове легкое пустое ничего. Хлопок. Звонкий удар пришелся в незащищенное солнечное сплетение. Тело плавно погружается в мягко его облегающий кокон. Снова тишина вломилась в пространство, а за ней обжигающий оставшиеся мысли шум. Неприятная дрожь пробегает трусцой по бледной коже, оставляя после себя твердые маленькие отметины - мурашки. Я выхожу из осторожно покрывающей тело темноты, из опустошающего ничего. Некогда красным от усталости глазам открывается очередное непонятное разуму место. Полом здесь служит ровная черно-зеленая сетка. В пространстве витают конусовидные фигуры, переливаясь цветами от металлического серого до необычно яркого красного. По левую руку стоит полуразрушенное здание из посеревших от времени камней, покрытое неживой растительностью и плесенью. Абстрактные фигуры свободно летают над полом, переворачиваясь и делая различные кульбиты вокруг самих себя. Полупрозрачные белесые цифры и буквы латинского алфавита хаотично летают перед лицом, ни на минуту не останавливаясь. "Добро пожаловать в кибер-абсентовые сказки Изумрудной феи". Вытащите меня, умоляю. Я ступаю на квадраты сетки-пола, отчего он начинает вибрировать и отдаваться в ступни сильнее, чем ранее. На несуществующем, мнимом горизонте появляется второй я. Тот же парень, в той же своей любимой черной толстовке. Колечко в губе блестит в свете люминесценция того измерения, где я сейчас. Рядом из ниоткуда возникает ясно очерченная фигура мужчины. Это он, Джерард. Я не могу его спутать с кем-либо другим. Он разговаривает с моей репродукцией, но вскоре диалог переходит в регистр оживленного спора. Джерард рьяно, возбужденно жестикулирует. Второй я хватает его за бледную руку как можно сильнее: не хочет его отпускать. С полными бессмысленной надежды глазами он ловит ее и притягивает к себе, неслышно что-то шепча сорванным голосом. Джерард не желает его слушать и, повернувшись спиной, уходит вдаль, сжав дрожащие губы так, что они побелели. Джи сидит на полу, его окружают только четыре стены с ободранными, местами сожженными желтоватыми обоями. Рядом одиноко теплится белый огонек моргающей лампы. Парень берет в руки что-то полупрозрачное, тонкое, вытянутое, достает из кармана черных потертых джинс пакетик с белоснежным, светящимся от чистоты порошком. Проделав нехитрые процедуры, он вводит в голубоватую измученную ленточку-вену сверкающую в темноте тонкую иглу. Его глаза взрываются бешеным блеском, в них танцует каре-зеленое пламя желания. Меж губ пролетает сдавленный стон. И больше ничего. Совершенно. Мой дубликат стоит у чего-то, скрытого за серо-белой мятой простынью, в окружении людей, лица которых не выражают ничего, кроме наигранного сочувствия и отвращения. Один из них приподнимает ткань и произносит заученное: "Нам жаль". Я знаю, что прячется за беловатым покрывалом. Тонкая кожа шеи моего близнеца содрогается, он вдавливает обратно в себя твердый комок горечи, которые подступил к горлу и грозил вырваться наружу. Я резко разрываю веки; отбрасываю в сторону одеяло, открывая свое тело для леденящих потоков комнатного ветра; неуверенно поднимаюсь на ватные ноги; смахиваю со лба бисер холодного пота и, сделав первый слабый шаг от кровати, иду через темноту к полке. Виноват, виноват, виноват. Беру трясущейся рукой с полки баночку из черно-коричневого стекла, пальцем откручиваю пластиковую крышку. Она податливо отделяется от горлышка банки и обнажает некрупные таблетки на дне. Засыпаю в горло весь запас сжатой в сферу порошковой смерти. Кажется, ее горечь распространяется по всему телу, обогнув каждый его сантиметр. Веки, греющиеся в обрамлении длинных черных ресниц, снова хотят быть вместе, и я невольно их смыкаю. Колени становятся ближе к холодному полу, утягивая за собой тело целиком. Склянка остается рядом с похолодевшей ладонью, все еще принадлежащей немому телу. Только горло издает звуки "жизни" - из него рвется наружу смесь истошного дикого шепота и странной жидкости-пены. Пять минут, и все прекращается. Абсолютно все.