Чудовище

В далеком-далеком царстве, в стопятьсотом государстве жил да был… Нет, кажется, не так должны начинаться взрослые сказки. А как же тогда? Может быть, так… - Да, да, детка, вжарь мне посильнее! – кричал прекрасный принц, извиваясь под Чудовищем. - Ррр! – свирепствовал зверь, ибо говорить он не мог, так как не обучен был. Стоп! И не так! Ну кто же с постельных сцен-то начинает! Даже в порно герои немного поговорить могут, но только в самом начале. А раз это и не порно, и не сказка, начну, пожалуй, так, как мне самому этого хочется. Издревле повелось, что в маленькой, забытой богом (или в кого в ней там верят) деревушке раз в пять лет отдавали дев прекрасных на съеденье чудищу ужасному. И не было им покоя от монстра этого, пожиравшего девственниц молодых и не очень. И земли их не были плодородны, и река единственная была иссушена, песком засыпана да ряской затянута. Мучались старцы несчастные; молодежь, которая побойчее да в себе поуверенней, уехала в города большие и современные - там себе покоя искать, и по возможности уже и родителей своих туда забирали. Остались лишь преданные своим землям да старики ненужные свои детям. В общем, бедняки и умалишенные. Следовательно, и генофонд их величием более не отличался. Деревушка эта располагалась у горы великой, Хокагской называемой. И высечены были там лики святых «мучеников»-властителей. А на горе этой стоял замок большой, в котором и жил монстр страшный. Как звать-величать его уже никто и не помнил, поэтому звали Чудовищем. По ночам выло оно да летало над городом, крылами своими размахивая, страх на люд честной напуская, детей малых до истерик доводя. Помимо того, что девственниц раз в пять лет пожирало, так еще и коров из-за бугра раз в неделю таскало! И вот прошла очередная пятилетка. Надо бы девиц отобрать, что покраше да посисясьтее - и отвести на гору Хокагскую. Дала клич бабка старая, пьяница конченная, и пришлось отцам своих дочерей на заклание вести. И пришло четыре девахи – Хината Хьюга, Ино Яманако, Сакура Харуно да Тентен Такахаши – и все, перевелись остальные. И взвилась Тсунаде-баа-чан, разоралась, резиденцию свою разгромила: - Где, - говорит, - мне бабу пятую искать, девственницу-то? Сама же не пойду, обесчестили меня, поди, годков …дцать назад уже как! – и косит лиловым глазом на собутыльника-товарища своего, извращугу треклятого. Тот же икает и ржет, аки конь табунный. - Помилуй ты нас, старых! Дочерей последних отдаем, другие разбежались, - заламывать руки отцы стали да матери, - может, ну это чудище? Глядишь, он и на коровах отожрался уже! – запричитал Иноичи, отец девахи блондинистой, но грудями обделенной. – И так проку от него никакого нету – ни полей злачных, ни рек полноводных! - Ша, собаки небитые! За вами придет - и косточки только оставит! – не унималась бабища. - Искать мне девку, быстро! - Да нету девок у нас боле… - хором заговорили жители местные. Тут то ли из-под куста, то ли из-за угла вырулила молодка: волосы до пят цвета пшеницы зрелой, солнцем освещенной, глазищи огромные голубые, даже голубее неба голубого, а сиськи-то – ох! – такие, что Тсунаде слюну не удержала, а извращуга, что Джираею зовется, так вообще с балкона рухнул. Зенки все свои повылупляли и молча на нее воззрились. И пробасила молодка: - Я пойду! Повыродились мужики в деревне, постоять за землю родную не могут! – уперла руки в боки, губищи надула. – Мужик я аль не мужик? Не зря же меня Узумаки Наруто кличут! – и поняли все, подвох в чем, и вату торчащую увидели, вместо грудей насованную, да повалились все со смеху на землю - хохотали так, что она дрожала, будто рядом дружина богатырей проехала. Только Тсунаде и Джирая с серьезными минами стояли – мыслю думали. - Куда тебе, юродивый, к Чудищу идти? Он тебя пнет - и покатишься ты с горы Хокагской, переломаешь косточки… - Чего на месте не сидится тебе, дурачина? - Иди дурью майся подальше! – завывали наперебой, будто горя не ведали и не детей своих сейчас отдавали монстру ужасному на съедение. - Так вы же и не признали во мне меня же! А он-то и тем более не узнает! Только что если раздеть удумает! – захорохорился Наруто, раздул ноздри, соплю надул, того брызнет, гляди, заляпает. А бабка-пьяница, тем временем, смотрит на комедию и мигает глазом другу своему, мол, а чем не баба сисятая, и впрямь, сожрет - не задумается! - Решено, идет Узумаки со всеми. Но учти – не спасешь девок – сожрут! Махнул Наруто рукой да башкой кивнул. На том и порешили. На гору отправились только пятеро девах и Тсунаде, возглавляя процессию. Подвела она их к замку и молвила: - Войдете в ворота те огромные и крикнете: «Из деревни мы, пришли тела свои бренные на огонь твой бросить», а дальше как пойдет. – Сказала это - да вприпрыжку помчалась обратно, пока Чудище из норы своей не вылезло. Пошла пятерка наша огорошенная к воротам огромным да страшным. Ножки-ручки трясутся, глазки бегают, сердечко бьется, аки пичужка в клетке, - умирать никому не хочется. Молчат девки, один юродивый песню какую-то насвистывает да порой причитает: - Ох, и надеру же я задницу ему, чтобы наших баб неповадно жрать было! Хината же глазищами своими белесыми, как у рыбы, зыркает и краснеет, смотря на Узумаки – любит его, ну или хочет... Так и отдалась бы тут, прямо на дороге – чего терять перед смертью? А невинность дело поправимое – покричать погромче, попищать, что больно, да сказать, что эластичная вся! Глядишь, упырище и не догадается, что не целая. Юродивый же на нее не смотрит. Упялился на дорогу, уже ручищами размахивает. - Нам не страшен серый волк! – орет, что есть мочи. Подошли к воротам, а те и разошлись в разные стороны, словно тучи, которые ведуны руками разводят, заскрежетали – зубы свело, затряслись – ком в горле встал. Молча переглянулись и двинулись дальше, крикнули слова заветные, на смерть обрекающие… и тишина! Не идет никто. И не видно ничего – не сказал я вам? – ночь уже настала. Тут хряком резаным как завизжит Яманако: - Чудище смотрит на меня! Сожрет же щас прям! – а следом за ней и все девки. Ринулся Узумаки на помощь, палкой, с земли схваченной, машет. И наткнулся на куст розовый, ароматами прекрасными пахнущий. - Дура ты! Это ж цветы садовые, не видала ни разу, что ли? – заржал парень, носом в цветулечек уткнулся и нюхает, балдеет. Тут фонари цветные зажглись – зеленые, красные, розовые – дорогу ко входу указывают, сад красивый освещают. Девки рты пооткрывали, слюни-сопли распустили да умиляться начали. Страх мигом прошел. Бдительность потеряли и ринулись по дороженьке. Герой же наш уши навострил, в глаза спички вставил, дабы зрить лучше, и поплелся следом. Ан смотрит – выход! Глазам не верит, кулаком их трет. Через плечо левое поплевал, через правое. Дулей потом глаз один протер, другой – нет, как пить дать – выход! А за выходом – деревня прекрасная, да не деревня, град целый, огнями освещенный, машинами заезженный. Правда, все это издалека – пиликать еще и пиликать бабам. Встал, как вкопанный, не двинется с места. - Девки, да не может быть этого! Мутит что-то чудище, морок на глаз наводит! – а те его и не слушают вовсе, бегут врассыпную, дверь пока не замуровали да сожрать и впрямь не удумали. - Нет, должен я загадку оную разгадать, чего же это Чудище удумало! Повернул Узумаки налево, где дверь кованая виднелась, да поднялся по лестнице, что вела в покои хозяйские. Правда, бабьи одежды так и не скинул. - Выходи монстрила, драться будем! Юркнуло что-то проворной тенью позади да молвило потом из угла темного: - Че надо, баба деревенская? Двери вон открыты, вали по добру по здорову, пока не сожрал тебя! - Драться, говорю, выходи! - Не дерусь я с бабами и вообще с вами не общаюсь! – закричало Чудовище, да таким фальцетом, что стекла задрожали. И тут содрал с себя Наруто насисник, ватой набитый, волосищи искусственные стянул, мышцами поиграл. - Может, еще и штаны тебе снять, чтобы убедился – не баба я!.. Замерло Чудовище, красными зенками сверкнуло из угла темного и снова молвило, с придыханием: - Сними, полюб… ой, а то не верю я тебе! Засомневался герой наш, покраснел смущенно, да подумал: «А вдруг оно ко мне тентакли свои протянет?». А монстр наш тихо млел в углу да любовался принцем, в женском одеянии пришедшем. Звали Саске его. Велел дед старый замок беречь веки вечные, пока любовь его истинная не придет, да велел дуракам деревенским баб, что покраше, приводить каждый раз. Глядишь, внучок себе женушку да выбрал бы – издавна так повелось клан свой приумножать и удирать поскорее, детей новых засылая. Саске же все противился – ни одна молодка ему по нраву не пришлась. Да и, признаться честно, не вставал у него никакой вопрос к ним – ни спереди, ни сзади, даже сбоку не вставал. Вот и гнал он их в страну другую, дальнюю, не мучались дабы. А тут… - Не сниму! Кто тебя знает, что ты вдруг уделаешь! – не уступал Наруто, потихоньку двигаясь к углу, откуда доносился голос. - Тогда вали отсюда подобру-поздорову, баба груди не имеющая! Не вытерпел Узумаки - молнией метнулся во мрак да вытащил чудище на свет лунный, и замер. Глядела на него девица прекрасная: волосы цвета вороного крыла, кожа белая и холодная, будто молоко на лед чистый пролитое, глаза мерцают, ресницами пышными обрамленные. Обомлел и слова вымолвить герой не может. Пронзила стрела божка любовного сердце. - Какое же ты чудище? Красавица ты писаная! Влюблен! Хочу, терпеть нет силы! - Ты обалдел? – рванулся из стальной хватки Учиха, Чудовищем ранее званый. – Мужик я, как и ты! – стянул штаны, задрал рубаху, схватился за достоинство свое, затряс им, что есть мочи. Глазюки тут на лоб уже полезли, заржать хотел герой, потом заплакать, что так ошибся – в мужика влюбился со взгляду первого. Упал Узумаки на колени, лбом о пол мраморный биться начал. Учиха же увлекся и трясет, трясет – пока не возбудился. Тут образ сказочный и принца в одеждах бабьих проскочил – тоже он влюбился, но пока одним лишь местом. - Да ладно тебе, с кем не бывает, ошибся, что теперь? – встал рядом на колени Саске. – Любовь среди парней знаешь какая? Ух! Чистая и искренняя, словом, настоящая. Хочешь, чтоб полегче стало? На, приложись! – и «скипетр» свой бледный к губищам, уж о пол разбитым в кровь, приставил. А Узумаки, башкой своей не думая, взял и приложился. Полижет, пососет, порой укусит – увлекся так… Потом же мозг включился. - Козел, ты что мне в рот суешь? Ты офигел! С тобой я тут намерен драться! Ишь, сколько баб у нас в деревне попортил! Увел всех! А теперь и мужиков решил захапать? Из меня бабу сделать? Нет, не пойдет! – с колен поднялся, схватил за волосья Саске прибалдевшего да как шарахнет головой о стену. Ой, нет, обманул я вас! Не об стену, на кровать он его завалил да припомнил, что говорил ему отец усопший, как там надо расправляться со всеми проблемами, внезапно появившимися, в независимости от половой принадлежности. Тут и Учиха оклемался, вопить стал, мол, мужик он и не подобает ему раком загибаться. Наруто же словно уши ватой заткнул, той, что из лифчика торчала. Да балаболит: - Любовь… ох, средь мужиков? Ща я тебе ее во всей красе! Коленом чудище припер к кровати, чтоб этот субтильный малый вырваться не смог, на ладонь плюнул, растер, где надо, потом как вжарит! Заверещал пуще прежнего «монстр», заголосил, потом заохал, пристрастился, да жопой своей бледной еще и водить стал. Опешил герой-то поначалу, а потом и сам приноровился, удовольствие получать начал. И так его загнет, и эдак ногу задерет. На себя посадит, сбоку пристроится. Да еще дланью мозолистой наяривает, соски выкручивает. Саске знай себе стонет да «вопрос» свой все никак не перестанет ставить. Узумаки думал, уж и не сможет одолеть Чудовище. Так до утра самого и пробарахтались: стены все запачкали, в сад даже заглянуть умудрились, в кустах розовых задницы искололи, цветы соком-то живительным окропили. Наконец ухайдокал он животное ненасытное, заснуло оно на плече геройском, а потом и сам герой сном живительным до ночи следующей забылся. В деревне же попрятались, пугаясь воплей нечеловеческих. Думали-гадали, кто кого там на огне жарит да в котле чугунном варит. Детям уши затыкали от криков безобразных, что по всей округе разносились. На утро же поминки по не вернувшемуся юродивому устроили да по девахам неказистым. А Чудовище каждую ночь вопить стало, да так, что даже бедняки и старики свалить решили, бросив все свои пожитки. Опус сей пора заканчивать. Да только вот как? Не сказка ведь да не порево заморское. Значит, снова мне отдуваться и окончание выдумывать. И жили они так да совокуплялись – Узумаки ночью старался во всю свою силу за юность нерастраченную. Учиха же днем баб отваживал от прынца своего прекрасного, которые все норовили нос свой сунуть в замок. Чупакаброй их запугивал, дядей сердобольным привезенной.