Свобода - это переступить рамки, Свобода - это преступление.

Безумство породит безумство И выхода из круга нет.

Ричард – богатый мальчик, имеющий все, чего бы он ни пожелал. В этом бесконечном списке отличная машина, одежда всевозможных брендов и самые лучшие друзья, по совместительству лучшие в мире подлизы, которые, только помани их пальцем, облобызают твои ноги, следы и даже задницу, которые не видят ничего кроме выгоды и беспробудного веселья. Но как будто это что-то плохое. Среди них может и затесалась парочка относительно неплохих ребят, выделившихся среди прочего сброда, но пусть он трижды обеднеет и устроится на работу, если стоит доверять хоть одному из них. А люди продолжают возносить его и ценить, словно не замечая надменной ухмылки и пренебрежения, сквозившего в каждом отрывистом жесте. Все потому что у Ричи, помимо денег, имеется какая-то удивительная особенность тянуть к себе людей буквально насильно, будучи для них эталоном, а у большинства на этой почве вырабатывается глупая привычка — беспрекословно следовать за ним. Безмозглые щенки, обретшие пастуха овцы. В этом сверхпопулярном парне старших классов есть нечто, что обычно принято называть обаянием, но проявляется оно так неожиданно резко, болезненно по отношению ко всем, кто умудрился бы попасть под его влияние. Светлые волосы, голубые глаза, симпатичные черты и куча бабла — точное воплощение американского подростка, каким тот обязан быть, вдобавок наделенное недурными мозгами и способностью совершить какую-нибудь пошлость. Сам этот образ внушал расположение к себе, чересчур идеальный, но кто обращал на то внимание? Стать другом Ричи Хэйвуда означало подписать негласный договор, по которому тебе отходит часть внимания, обращенного на него, но сам ты оказываешься так или иначе частично скрытым тенью. Нет, скорее затменным ослепительным светом от белозубой улыбки и такого масляного, но приятно ощутимого на себе взгляда. Любить же Ричи Хэйвуда означало попросту избрать предмет для фанатичного поклонения и не сметь ожидать какого-либо ответа. Самые популярные мальчики не встречаются, пусть даже получив намек на свою симпатию от не менее популярные девочки, таковы законы школ, сложившиеся порядочное количество поколений назад. Но они с радостью переспали бы с любой, если, конечно, та соответствовала бы высоким запросам. В общем, быть Ричи — это лучшее, что могло с вами случиться. Но случилось, по некой случайности, с ним одним. И, быть может, оно к лучшему, кто знает, что случилось бы с миром, родись в нем два или три, или черт знает сколь таких нестерпимо высокомерных ублюдков, ничего не видящих, кроме себя и своего отражения. Почти ничего. Джастин Пендлтон служит не фоном, как остальная масса одноклассников и соучеников, но самым ярким контрастом из всех, которые можно было вообразить. Они оба одновременно выигрывают рядом друг с другом, подчеркивая взаимные недостатки так, что те выступают как никогда явно. Так же происходило и с достоинствами, только их куда меньше. У Джастина нет богатых родителей, зато в его распоряжении тихая и спокойная комната и полное отсутствие тех, с кем обычно проводят время. Нужды в общение обычно не возникало, и это уже кажется достаточно странным для подростка. Верными спутниками служили извечно темная рубашка, пусть на улице промозглый, пробирающий до костей ветер или чудесная погода, и непременно толстая книга в рюкзаке, каждую неделю разная. Вот они — книги... да, пожалуй, те вызывают гораздо больший интерес, чем вся школа вместе взятая. В них находятся самые полезные вещи, нужные слова, правильные мысли. В тех, которые читает он. Глаза, к слову, не намного темнее, чем у Ричи, не искрятся наигранным жизнелюбием, наоборот, Джастин — он блеклый, но не болезненно, просто немного тусклый, живущий перед чужими глазами разве что благодаря дерзким мыслям и предположениям, благодаря удивительному складу ума. Не будь этого, о нем бы напрочь забыли, да и сам Ричи не посмотрел бы на того парня со среднего ряда, что с интересом вчитывался в криминалистику и труды Ницше, если бы он не стал цитировать нечто странное вслух. – Поговорим? – Ричи имеет такую особенность, задавать вопрос и заранее подразумевать положительный ответ, и не играет разницы, что это: привычное всем «поговорим?» или «ты прыгнешь сегодня с крыши так, чтобы преподаватели увидели из окна столовой?» Они были едва знакомы, так что Джастин понятия не имел об особенностях характера младшего Хэйвуда, тем более не знал, как себя с ним вести. Он снял очки, убрав те в нагрудный карман. Беседа ему не интересна, ему неинтересен Ричард. Предугадать бы ход событий и додуматься уйти пораньше – все было бы намного проще. Но класс опустел, занятия подошли к концу и старшеклассники, считай без трех минут выпускники, спешно покинули учебное заведение, многие были достаточно далеко отсюда. Учителя — и те торопились разойтись, у всех имеется веская причина добраться до дома в кратчайшие сроки. А ему необходимо дочитать еще пару страниц до окончания главы. В помещение никого, они остались наедине, вдвоем. Тут жарко, почти невыносимо, и косые лучи солнца падают на волосы стоящего напротив, но вместе с тем они светят прямо ему в глаза, ослепляя. – Нет, – пальцы Пендлтона тогда впились в коричневую обложку книги, сделанную под кожу, и короткие ногти умудрились чудом глубоко в нее впиться. До сих пор она лежит на полке, и глубокие отметины не позволяют забыть... но разве забывать хотелось? Джастин сидит за партой, наследник мистера Хэйвуда стоит спереди, упершись двумя руками в край стола. Ужасное ощущение, когда кто-то, заведомо сильнее и страшнее тебя, нависает сверху, и не остается никакого другого выхода, кроме как затравленно смотреть на противника, ощущая себя в чужой власти, одновременно судорожно ища в мыслях пути к отступлению. У Джастина складывается в эту минуту именно такая ситуация, с той лишь разницей, что во взгляде его читается ледяное спокойствие, смешанное с откровенной неприязнью. И еще одно — он ничего тогда не искал. – Но это был не вопрос, – Ричи пытается ухватить за подбородок осмелившегося высказаться столь неуважительно в его адрес, и рука скользит по воздуху, провалившись в пустоту перед собой. Джастин встает, подхватывая сумку и на ходу закидывая ту на плечо. – Зато я дал ответ. Да, он уходит прочь, оставляя в растерянности Ричи Хэйвуда, который привык за прожитые годы получать все сиюминутно и прямо сейчас. Кажется, впервые кто-то вот так увиливает от разговора с ним, стойко проигнорировав едва ли не приказ. Джастин не поддается на это вдохновенное обаяние, а про него и добрая половина преподавателей слагает легенды, и молча сбегает. Сбегает, потому что после укрывается в своей взращенной самолично оранжерее, чуть ли не рухнув там на грязный, покрытый мягкой землей пол. Подкашиваются ноги, но нет, он не признается. Он совсем не испугался. И потом, спустя некоторое время, он ни один раз успевает пожалеть и вернуться. Хотя, скорее, наоборот. Вернуться и поплатиться за это. Сегодня Ричи поджидал его в доме, воспользовавшись тем, что беспрепятственно может влезть через распахнутое окно, оставшись незамеченным. Мисс Пендлтон никогда не заглядывает в комнату, вообще мало заботясь о единственном сыне, порою вовсе не обращая внимания на факт его существования в их не самых жизнерадостных реалиях. Дороже сына редкая выпивка, кухня, треп с соседками и иногда вечерний сериал, если будет интересная серия. Стоит переступить порог и мгновением позже улавливаешь настроение, которым от основного источника — Ричи — пропитался весь воздух, как тут же становится не по себе. Предчувствие дурного наглым зверьком прошмыгнет в душу и примется обдирать ее стенки лапками с острыми коготками. Когда сильная рука сжимается на горле, прижав к первой попавшейся вертикальной поверхности, нанесенные им ранки начинают кровоточить. Джастин морщится, надеясь только на то, что мать не услышит гулкого звука удара его затылка о дверной косяк. И она действительно не услышит, раз не станет проверять и подниматься сюда, наверх, чтобы сказать излюбленное «все в порядке, милый?» К несчастью, он забыл, не успел закрыть за собой дверь, и от пространства коридора их отделяет два шага, и того меньше. Нужно от всего сердца поблагодарить Бога, что судьба распорядилась таким чудным образом, и на втором этаже, кроме занимаемой им комнаты, нет ничего важного. Ей незачем сюда таскаться, отрываясь от уютного диванчика в гостиной. Вероятнее всего, она давным-давно спит, и разбудить ее в состоянии разве что пожар. На ее голове. – Ты променял меня на эту шлюху? – Джастин сдерживает растягивающие губы смешок, так как искренне не понимает, когда это Ричи стал ревновать. Так глубоко и открыто, и собственники всегда переигрывают. – Лиза?.. Она не шлюха!.. – запинаясь, он пытается вдохнуть глубже, протолкнуть воздух сквозь пережатые пути, но не выходит. Перед глазами все мутнеет и расплывается от нехватки кислорода. – Я помогал ей по физике. – Ты трахал ее, я видел! – Нет... мы только поцеловались... Ричи наклоняется к нему, и, словно почувствовав охвативший друга страх перед возможным, ослабляет хватку, ровно настолько, чтобы не позволить задохнуться в такой неподходящий момент, и тихо смеется. Пальцы свободной руки ласково скользят по лицу в пародии на настоящую попытку успокоить, и средний как бы случайно очерчивает контур нижней губы. В конце концов, ладонь замирает на щеке, все еще сохранившей прохладу с улицы, а сам Хэйвуд шепчет почти что на ухо. – Ты помогал ей и не трахнул? Джастин, ты идиот, – Ричи хохочет почти в голос, и от этого хуже. Плевать на мать, дело в том, что от смеха, дикого и совершенно ненормального, по коже пробегает дрожь. – Она не такая. Ты не понимаешь! Отпусти меня, сейчас же, – Джастину снова больно. Возможно, сболтнул лишнего, и Ричи разозлился сильнее. – Катись из моего дома... Звучит сдавленно, сквозь сжатые зубы. – Я трахал ее, что на это скажешь? – он придавливает его своим весом, не давая и малейшей возможности отступить, как тогда, еще до начала их своеобразной дружбы. – Имел во все дырки, а эта постаскушка извивалась вся, просила еще и еще. Она хотела, чтобы я... Джастин не выдерживает. Изо всех сил, которых не так-то много в его теле, он отталкивает Хэйвуда в сторону, успевая съездить по скуле, правда, даже не кулаком, а тыльной стороной несжатой ладони, и продолжает вжиматься в стену. В душе что-то вырвали, ампутировали без наркоза, потому что в глазах стоят детские слезы. Детские — это из-за того, что Джастин чувствует себя так, как ребенок, которому сказали, что все купленное мороженное придется выкинуть, потому что оно оказалось просроченным. Только во сто крат больнее и хуже. Оставаться в комнате тяжело, тяжелее только ощущать на своей коже пристальное внимание Ричи, потирающего ударенную щеку, и знать, что все равно не найдешь в себе силы развернуться, дать задний ход. Просто поздно менять что-либо. – Не волнуйся, Джастин, все хорошо, – и вновь Ричи прижимается к нему так тесно, чтобы посчитать это отвратительным, но и чтобы при этом вытеснить из груди ядовитую обиду, – я ведь всегда буду рядом, не то, что эта дрянь. Сука. Как только она посмела разрушить наш дуэт, верно? Но ты-то не виноват. Джастин. Только я всегда о тебе позабочусь. А если не веришь — там, на столе, я оставил один занимательный диск. Посмотри на досуге. – Сейчас? – глухо спрашивает Джастин севшим голосом. Ему ничего не хочется, тем более смотреть какие-то фильмы, или чего там записано на проклятом диске. – Нет. Не сейчас, – и Ричи грубо целует в губы губами, которые перецеловали гребаную большую часть девчонок этого города, и попытки оттолкнуть того, кто побывал по меньшей мере в десятке чужих постелей, остаются безуспешными. Джастин ясно думает, несмотря на все, что свалилось за последние дни, и пытается посчитать, сколько раз пытался Хэйвуд начать нечто подобное, и почему он постоянно отталкивал. Даже после выпитого абсента не дать позволить к себе прикоснуться, словно это был какой-то особый жизненный принцип, словно от этого что-то зависит — не дать Ричи завладеть собой полностью, забрать жизнь до самой ее последней капли. Но сможет ли он позволить что-то такое теперь, будучи абсолютно трезвым, но как никогда покарежанным? Ричи словно читает мысли и отрывается от поцелуя, допуская короткий смешок, когда Джастин отводит взгляд в сторону, пряча то ли ненависть, то ли смущение. Нет, сразу стоит поправиться, – ненавидеть его нельзя, можно желать, хотеть, ждать и, наконец, терпеть. Вспышка загоревшейся на миг ярости утихла, оставив после себя выжженный участок, который не терпелось заполнить чем-то новым, ранее чуждым, чтобы потеряться, забыться бесповоротно. И кто, как не Ричи, должен был это хорошо понимать, успевший поиметь кучу девушек, в списке которого значатся и те, что слыли не самыми доступными. По сравнению с которыми Джастин — пустота, незначительная вибрация мира. Он был никем для любого. Ранее, до встречи с этим светлоглазым подонком, безупречно прикидывающимся ангелочком на людях. – Отстань, Ричи... – Джастин сжимается, но руке, без разрешения влезшей под рубашку, плевать. Не терпеливо расстегивают пуговицы, но как-то медля при этом, ведь ясно без дополнительных объяснений, что можно было бы быстрее и не столь аккуратно, – пожалуйста, уйди. – Эй, не вздумай тут разреветься, – кто смеет дарить человеку способность улыбаться как подлинный дьявол? Будь тот трижды проклят за свою глупость и несправедливость в отношении других. А слова обжигают край уха. – Она была недостойной тебя. Маленькая сука, способная на все ради мужского внимания. Ричи заставляет посмотреть на себя, что он послушно исполняет, и внутри все колотит, трясет, дрожат даже губы. Почему он на проверку всегда оказывается омерзительно слабым, никчемным? – Только я тебя понимаю, Джастин. После того, что мы сделали. Только я. И этих слов достаточно, чтобы у него вышибло дух, а с ним заодно и остатки самообладания. Силы воли хватает лишь на то, чтобы сдержаться от слишком заметного показа эмоций и устоять на ногах. Они вместе убили человека, невиновную ни в каких грехах молодую женщину, просто из-за того, что на нее пал выбор. Случай. Если хоть кто-то из посторонних пронюхает об этом, заподозрит неладное и сообщит, куда сочтет нужным, им крышка. Простая последовательность действий, логичная и правильная, объявит им скорейшую гибель. Газовая камера или пара тройка пожизненных сроков, но рассчитывать на последние страшнее, у этого слишком много последствий, о которых думать вовсе нет настроя. И вряд ли он появится, особенно после низкой шутки, с открыто пошлым намеком, что может ожидать Джастина с его внешностью за решеткой. Причем плевать, что Ричи выглядел не многим хуже. Кажется, его почти вывернуло после воистину роскошных описаний, любезно предоставленных слуху и буйству сносно развитого воображения. Ричи чувствует, что тело в его объятиях, напоминающих тиски, которые использовали когда-то инквизиторы, сжимая в них подсудимых церкви, расслабляется. Не ощутить, что из натянутый струны человек рядом с вами превратился в кусок податливой глины невозможно, как невозможно проигнорировать эту метаморфозу. Он стягивает вначале легкую куртку, скидывая на пол, благо, она и без посторонней помощи держалась уже на локтях. Затем рубашка и собственное дорогое пальто, смешно смотрящиеся посреди дешевого ширпотреба, купленного за гроши, если сравнивать. У Джастина чересчур нежная кожа, малейшее прикосновение к ней — и там остается пока что светлый след, но он обязательно потемнеет в течение ближайших минут. В ответ он дергается, но старается не опустить вздернутый подбородок, не зажаться. Не быть загнанным опять. Досадно было забыть, что они оба стоят друг дружку, не меньшие эгоисты. Или... как же их называли, пытается вспомнить Ричи заумные лекции. Пока просыпается память, сбрасывая слои пыли, происходит невероятное, так как отныне должный отпор прекращается. Голова Джастина склонена немного в бок, наподобие совы, взгляд колючий, поддернутый голубоватой дымкой. Или они всегда такие, два тихих омута, и он раньше просто опасался нырнуть в них всерьез? Точно. Психопаты. Ричи даже шепчет вслух, заслуживая растерянное выражение лица, которое нравится намного больше, чем застывшая маска. – Ты показываешь слишком мало. Или лучше, когда я грубее? – это заложено в характере, в каком-то лишнем гене, надумавшем заработать с удвоенной силой. «Это» означает говорить пакость, от которой тают девушки, растекаясь у его сапог, и от которых противно любому нормальному человеку. Зубы прикусывают кожу на шее, близко к сонной артерии, но кусали ведь чисто наугад, не прицеливаясь и не до крови, конечно, но все-таки ощутимо. Очень, слишком, «перестань» ощутимо. Срывается нечто схожее со стоном в духоту комнаты, и Джастин перестает с тех пор считать себя нормальным. Ричи шепчет «уже лучше», опуская ладонь на край джинсов. Мгновенно облизнув пересохшие губы, он отходит в сторону, захлопывая дверь. Джастин тем временем словно отходит ото сна, в который был погружен против воли, гипнотический транс, и закрывает горящее лицо руками. Какого черта сейчас творилось? В голове стучит единственный вопрос, но и он забывается, стоило Хэйвуду схватить его за руку, повалив на стоящую рядом кровать, попутно скидывая с себя тяжелые ботинки. Странно, он раньше и не обратил внимания на то, что приятель посмел улечься на чистые простыни в обуви, а теперь это уже не особо важно. По замыслу Ричи Джастину ничего не остается, кроме как улечься сверху, оказавшись в полусидячем положении на чужих бедрах. Одуматься не дают. Ричи кладет руку на открытую шею, и прикосновение это к обнаженной коже вызывают откровенно приятное ощущение, далее зарываются в короткие волосы на затылке, наклоняя к себе. Джастин целуется второй раз в жизни, опыт действительно нулевой, но Ричи все равно бросает в жар. Он хочет. Джастин готов поклясться, что никогда еще ему не было так страшно. Даже когда он оборвал жизнь той незнакомки несколькими движениями, детально продумав план... – То, что мы делаем... – он шепчет хрипло, прерываясь на вздохи и в такой короткой фразе, плюс ко всему незаконченной, и сам расстегивает алую рубашку, наверное, стоящую целое состояние. Сильное желание разорвать ее на клочки, оборвать ну хоть бы пуговицу. – Это преступление. Так что все отлично, – Ричи свободен, свободнее обычного своего состояния, свободен так, как, лучше об этом не думать, не был свободен в момент убийства. Так на кой черт они совершили это, затеяли игру в кошки-мышки, поставив на кон себя самих? Или все как раз поэтому, из-за того, что им вот-вот грозит смертная казнь, все полученные ощущения обостряются до своих максимальных возможностей? Приподнявшись, он скидывает Джастина на слишком узкий для бурной ночи матрас, отправляя скудные остатки одежды прочь, вжимая собой таким образом, чтобы спина оказавшегося под ним прочувствовала все до последней пружины. Джастин не привык к грубости. Нет, не по отношению к себе, с этим как раз все в полном порядке, умных не шибко любят, и насмешки, преследующие с класса пятого, выработали устойчивость, напускное равнодушие, в котором не составляло труда укрыться в случае опасности. Он не приучен к боли иного плана, поэтому Ричи старается быть бережнее обычного, делая зарубку на память, что потом обязан будет отыграться и показать, на какие уступки он идет. Партнера интересней терзать, изводить, и нет в том ничего предосудительного. Не для богатенького Ричи, которому позволяется чуть большее, нежели любому другому ненормальному. Звездный ребенок. Ричи перехватывает запястья, те чудесным образом умещаются в одной его ладони, и заводит за голову, оставляя под сжатыми пальцами белые пятна. Как-то он узнал, что отпечатки можно снять прямо с кожи жертвы, на этом ловили некоторых преступников. Если это правда, то ему хочется пометить всего Джастина, донести себя до самого крошечного участка тела, соединиться с ним в целое. Ведь нельзя отрицать, что из них вышел бы идеальный человек, совмести их создатель. «Сверхчеловек», как выразился бы гений-Ницше. Все, кто представляют Джастина запуганным, затравленным мальчишкой, погрязшим в своих докладах и статейках, те кардинально ошибаются в сделанных выводах. Джастин высокомернейший из всех возможных вариантов человек, один в один, как Ричи, но с тем лишь отличием: он на половину пуст. Ничем не заполнен и не способен этой частью себя испытывать что-то глобальное. Там ютятся отбившиеся от стаи мысли, от некоторых из них становится по-настоящему тошно. Остальное — дикая смесь горечи, злобы, безупречного рассудка и опиатов. С капелькой цианистого калия, потому что отравиться таким коктейлем легко, стоит увлечься его употреблением и переборщить. При поцелуях, которыми он касается пухлых губ, Ричи как будто слизывает привкус едкой полыни, словно парень наполнился им насквозь. Теперь Ричи еще больше хочется, чтобы его существо пропитало Пендлтона собой, вытеснив постороннее. Метки становятся чаще, там, за тремя стенками, беспробудно спит мать, ей опять нет ни до чего дела. Но тут не так... Ему есть дело, потому что он знает и верует в это – Джастин прекрасен, лучший из лучших, точь-в-точь, как Хэйвуд. Именно этого сильней всего опасался Джастин. Получить срыв, и выдрессированная за годы общения собака сорвется с цепи, унюхав аромат жизни без заключения, будки и безвкусного корма. Тогда первым пострадает хозяин одичавшего зверя... Допустимо ли сравнение божка школы с дворнягой? С поправкой: тот взгляд, которого удостаивается Джастин в момент короткого прояснения сознания от липкого возбуждения, не должен принадлежать человеку. То, что горит в нем не человеческое. Все продлевается на неопределенный срок. Кажется, они любят это — растягивать все нудно, перебирая тщательно малейшие детали. Эти игры, сводящие с ума, приходятся обоим по душе, и забавно спорить про себя на то, кто первым не выдержит. Особенно веселит то, что каждый ставит на себя самого, прикусывая язык, чтобы не пробормотать лишнее в очередном порыве. Раньше крышу сносит все-таки Ричи, он спускается рукой ниже позволенного, Джастин же плывет по течению. Ему чудиться, что в животе свернулась гремучая змея, предупреждающе дергающая хвостом, стоит коснуться нужного участка. Джастин морщится, кусает свою ладонь до отчетливых следов, по которым при должном желании можно составить точный слепок зубов, комкает простынь, но не позволяет себе издать что-то громче писка, полустона, полувскрика, «полузвука». Каждое из сказанного грозит остаться за гранью слышимости. Ричи это совершенно не нравится, он привык видеть страсть в лице любовниц, видеть трепет, истому, но он не знает таких высокопарных слов, поэтому — он привык видеть в постели блядство, и потому под резким, заполняющим все без жалости движением Джастин выгибается, сначала стонет в голос, но все же так, чтобы удержать происходящее в пределах комнаты, а потом скулит, поворачивая голову набок. Ему не хочется видеть Ричи, совсем нет, и не по этой причине глаза начало щипать. Он хочет, чтобы оно никогда не кончалось, ведь потом придет осознание. Оно ведь всегда приходит? Как жаль, что слезы не по утерянной мимолетной любви, не по Лизе, как должно быть во всех романтичных историях о предательстве и изменах. Слезы у него на глазах от того, что Ричи Хэйвуд избрал очередную пассию, самозабвенно имеет ту, то есть того, а на письменном столе как раз раскрыт тот томик. С вмятинами от ногтей. Ричи двигается плавно и, если бы не было так смешно после предыдущего непозволительно грубого рывка, можно было бы сказать даже «бережно». Кровать протяжно скрипит, как в стареньких порно-фильмах, правда, выглядит она иначе. Одноместная койка стандартного подростка из бедной семьи не вписывается ни в один роман. Но они много чего сотворили, почему бы и не вписать пару своих деталей для красоты сюжета? Да у них вроде как и была скорее детективная повесть, не так ли? Ричи безумно красив сейчас, когда по его телу скатываются капли пота, когда он нависает сверху таким образом, что накатывает французское чувство «дежавю», точно так же, как было тогда, над партой. Джастину приходится смотреть снизу вверх, жестко сжатые ладони теперь саднит, их основательно процарапали во время захвата, но мало важно. Ему приходится смотреть безотрывно, гнуть спину так, как ни разу не делал, давать горячему телу прижимать себя еще теснее, чтобы не проскользнуло и воздуха между ними. Забываться в ком-то. Его трясет, но страх не меркнет, страх, в общем-то, вещь слишком мощная, чтобы легко от нее отделаться. Ричи уже приходилось видеть ужас в глазах обреченной дичи в тот момент, когда ее от гибели отделяет расстояние едва с половину шага, и надеяться на то, что он не признает то же поведение в Джастине... Ричи кривовато улыбается, но хотя бы не сальной ухмылочкой, а снисходительнее. И становится понятно. Надежды могут идти по наиболее известному адресу. Ричи целует на пике мыслей, чувств, толчков, на самой верхушке безумия, и вытравляет этим последнее живое в обоих. Самовлюбленный мудак... но так уж вышло. Джастин захлебывается стоном, и тот тонет в губах, теряется в друге, и происходит тот долгожданный момент синтеза двух личностей. Пусть не тот, который предполагался, не тот, о котором думали с момента объединения в команду, в дуэт, с тех первых встреч в стареньком домике на обрыве... Ричи целует остервенело, властно. Джастин отвечает, с каким-то садизмом, возможно, с местью за разрушенную Лизу, едва не разрывает резцами губу. Но кто был бы против... – Я лучше, – обессиленно наваливаются на тело, в котором осталось разве что нега и отчетливый холод, и выбраться нет шансов. – Оставь эту дрянь в покое. В комнате дышало ночной прохладой с примесью чего-то определенно пошлого, только что случившегося. – Вместе мы разрушим мир, Джастин... – Перевернем его, – инстинктивно отзывается тот, и получает в награду трепание по голове. Оба светлоглазые блондины, оба на краю двух граней безупречности, оба достойны назваться противоестественным. Сама судьба велела им найти встречу и совершить это. Совершить все. Джастин мучается, засыпая, точнее блуждая между сновидениями, тяжелым сном и бодрствованием, заботливо укрытый изрядно перепачканным одеялом, награжденный напоследок поцелуем в висок. Поцелуй скорее воспринимается как данность традициям, утешать обесчещенных каким-либо образом, он не несет весомого подтекста. Тот никому ненужен. Оставленный в одиночестве, он думает, что если же, иногда такое случается, Ричард Хэйвуд влюбляется в тебя самолично, то это можно приравнивать к убийству. К твоей медлительной, отягощенной всем, чем только возможно, смерти, и его обагренным по локоть рукам. Странно, соучастниками были они вдвоем, жертвой была одна. Почему трупов оказалось двое? Ему только что довелось испытать на собственной шкуре, какого попасть в милость Ричи, а после из нее выйти, и последние, в чем возникла бы необходимость, так это в терзаниях себя насчет чего бы то ни было. Он не виноват в том, что собаки порой взбешиваются по поводу и без него. Он все-таки засыпает, поразительно быстро проваливаясь в зыбкий, тягуче умиротворенный сон. Перед этим думается, что полицейские рано или поздно выйдут, что надо обрести до того полную свободу, вкусить ее, как мечталось, как хотелось с самого рождения. На столе книжка и проклятый диск. Удастся ли вырваться? Джастин спит, а тело продолжает побаливать. Снаружи — от Ричи Хэйвуда, внутри – от гребаной Лизы. В голове происходит диссоциация, прямо сейчас... Он и Ричи разные люди. Но один перехватил поводок, или думает, что так сделал, и Джастину все еще очень тяжело дышать...