***
Гермиона сжимает фиал с жёлтым, как яд, зельем. Она долго решалась, к какому целителю в Мунго обратиться, а потом аппарировала к мадам Помфри по старой памяти. И долго мялась на пороге, не зная, что и сказать. «Люциус Малфой меня изнасиловал? Так. Люциус Малфой меня спас от смерти? И это правда. Но как сказать об этом? Нет… как вообще признать это, мать его?» И она струсила. Сбежала. И сейчас часть её, та, что ожила, то отчаянно орёт, то молит, чтобы выбросила фиал. Чтобы не губила жизнь, которая может стать её семьёй. Её Норой. Мэнором. А другая, рациональная, та, что частенько язвит по поводу вороньего гнезда на голове, подталкивает руку вверх: ну же, давай! Это же малфоевский выродок! Хочешь, чтобы он вырос и назвал тебя грязнокровкой, как его драгоценный братец?! Гермиона сглатывает, будто мысленно пробуя на вкус эту жёлтую дрянь. Она вспоминает, как лучи Авады плещут страшной зеленью, как ночь вспарывают крики ужаса. Два тела мёртвых Пожирателей лежат там же, у порога, их очертания расплываются от слёз. Гермиона помнит, как Люциус усаживает её в кресло библиотеки, ещё голую, накладывает Согревающие чары и шепчет заклинания. Как его палочка дрожит в руках, когда он сводит синяки, которые сам же и поставил ей час назад. Гермиона встряхивает головой, но воспоминание не уходит. Она закрывает глаза… От его тёплого дыхания на теле волоски дыбом. Надо вызвать Гарри и Рона, ведь тела Пожирателей остались там, у камина. Нет, не сейчас... Кажется кощунством оборвать эту тонкую невидимую нить, что их связывает. Люциус Малфой с взъерошенной гривой исцеляет истерзанное тело. Его шёлковая рубашка всё ещё распахнута, но ясно, что об этом он думает в последнюю очередь. Гермиона заворожённо смотрит на полоску бледной кожи между чёрной тканью, смотрит, как его тонкие изогнутые губы шевелятся, шепча заклинания. Мужская магия согревает, приятно поглаживая плечи и грудь. А потом, когда палочка опускается к её сведённым коленям и Люциус осторожно разводит их, чтобы убрать отметины на внутренней стороне бедра, его рука вздрагивает. Скользит по обнажённой коже и сжимает мягкую плоть. А потом он вдруг обхватывает ладонями её лицо и начинает целовать, жадно прикусывая распухшие губы. В редких паузах Гермиона шепчет: – Надо вызвать авроров… – Подождёт, – глубоко дыша, отвечает Малфой. В его льдистых глазах полыхает яростный огонь. – Сейчас есть дела поважнее… Это не похоже на возню на ковре. Люциус обхватывает её за ягодицы, поднимает и прижимает к стене, к какому-то льняному гобелену. И не успевает Гермиона подумать о том, как он будет залечивать ещё и стёртую спину, как Люциус плавно входит. Ей не остаётся ничего, как только со вскриком охватить его за плечи от ощущения горячей плоти внутри. Чувства необходимости ему. Тепла и самоотдачи. В этот раз он молчит, но Гермиона знает, как нужна сейчас Малфою. Иначе бы он не целовал её вот так – как в последний раз. Они близко друг к другу, как никогда. И чем громче она стонет, тем сильнее Люциус вбивается, впиваясь зубами в её плечо. Всё растворяется в серебристой дымке… А потом, когда они уже одеты, Люциус приносит думосброс. – Ты же не хочешь, чтобы авроры знали то, чего их не касается? Воспоминания потом можно вернуть. Если захочешь. Она согласно кивает, поправляя измятую блузку… Гермиона возвращается в подлую реальность с жёлтым фиалом. Он дрожит в пальцах, жёлтая жидкость готова выплеснуться. Потому что сегодня в Лютном, где она купила запрещённое зелье, снова заиграла та мелодия...***
В Лютном мрачно, как и всегда. Из переулков несёт отбросами и палёной драконьей кожей. Люциус с палочкой наготове вышагивает между лавок, отыскивая нужную. Под ногами чавкают лужи, и он брезгливо морщится. Под мышкой сломанная шкатулка, завернутая в кусок парчи. Сколько бы он её ни чинил, она не работает. И ни одно заклинание не помогает. Это дерьмово. Да и крыша в Восточном крыле начинает протекать. Соумс из лавки «Великаний зуб» долго вертит шкатулку и разглядывает сквозь круглое стеклышко, вставленное в глаз. – Боюсь, ничем не смогу помочь, сэр. И вряд ли кто вообще сможет. Должно быть, в неё попало какое-то заклинание... довольно сильное, может, даже... – Дайте взглянуть! Люциус с Соумсом оборачиваются, и видят у порога Гермиону в алой аврорской мантии. Ведьма резкая и решительная, тёмные глаза выделяются на бледном лице. Парча спадает лёгким неуловимым движением. И в руках грязнокровки шкатулка вдруг оживает. Распахивается круглая крышка и льётся мелодия, от которой у двоих в этой лавке замирает сердце. – Мне кое-что нужно купить у вас, – тихо, но твёрдо говорит Грейнджер явно заинтригованному Соумсу, и тот отводит её к стойке. Они разговаривают тихо, слишком тихо, чтобы можно было что-то услышать. Голос Гермионы чуть надтреснут и как будто прозрачен. Люциус молча провожает её взглядом, когда она покидает лавку. Грейнджер не оборачивается. Соумс задумчиво смотрит ей вслед, и круглое стеклышко вдруг выпадает из его расширившегося от догадки глаза. – Какое заклятие попало в шкатулку, сэр? – Непростительное... – с неохотой отзывается Люциус. Соумс кивает. – Авада... Тогда всё понятно... в этой девчонке жизнь, вот она и починила то, что сломала смерть. Становится трудно дышать, и Люциус ослабляет жёсткий галстук. «В ней... жизнь?» – Зачем она приходила? – он не узнаёт собственного голоса. – Что ты ей продал?! Соумс испуганно смотрит на него, и Люциус сгребает его за воротник. – Отвечай!***
Слёз нет. В конце концов, это и её ошибка тоже: спать с бывшим Пожирателем. Давай же, Гермиона! Будь сильной! Сдай уже этот экзамен на «Превосходно»! Фиал жжёт пальцы. «Предательство? Ещё какое… Да кто бы в этом понимал!». Никто, лучше Малфоя. И неё самой. Так почему бы не предать саму себя? Гермиона истерично усмехается и глотает зелье.***
Глаза режет даже такой сумрачный свет, поэтому Гермиона долго моргает, думая, что она на вокзале Кингс-Кросс, как когда-то Гарри. Жёлто-зелёный балдахин вверху, тёплое одеяло до самого подбородка. Но спальня всё равно незнакома, это явно не Гриммо, где она вычищала каждый угол от паутины. Во рту сухо и почему-то горько. И когда она вспоминает почему, паника накрывает с головой. Она пытается встать, но тело не слушается и падает на постель. Руки трясутся. Дверь скрипит, впуская высокую фигуру в чёрном. Малфой-старший. Гермиона опускает глаза. Оказывается на одеяле миленькие синие цветочки. Он протягивает кубок и приказывает: – Выпей! Гермиона пьёт, ощущая, как исчезает горечь во рту, а в горле успокаивается жжение. Она откидывается на подушку, ибо голова кружится, как после полёта в ветках Дракучей Ивы. Но Люциус не уходит. Он стоит, заложив руки за спину, как будто ждёт объяснений и пристально на неё смотрит. Вместо этого Гермиона тихо спрашивает: – Зачем? Малфой садится рядом, переводя взгляд на резные столбики кровати. Он долго молчит, так долго, что кажется, никогда не соберётся с мыслями. Или со смелостью. – Я, оказывается, предатель крови… – он усмехается, поглаживая точёное дерево. – Я испачкал фамильный гобелен твоей кровью, когда мы… И мэнор теперь другой. Гермиона сглатывает. Его слова нанизываются одно на другое, рисуя странным ожерельем новую реальность. – Шкатулка – сердце мэнора. Без неё он не живёт… И без тебя, видимо, тоже. «Давай же… скажи мне это!» – Вы будете жить здесь. «Вы? Вы?!» Сердце готово выпрыгнуть из груди. Ещё бы: ему обещают свою Нору. Свой мэнор. Свою… – И не смей больше травить ребёнка. Он и мой тоже.