Люблю тебя: принято

Наверное, если Лухана спросят: «Почему он?» - он усмехнется, возможно, даст задавшему вопрос по роже, а потом вспомнит яркую улыбку, которая находила отражение не только в глазах, но даже на кончиках его волос, опустит кулаки, и ответит: «не знаю». Чанёль уж точно никогда не думал, что влюбится в мальчишку, с которым можно молчать и ржать часами, а потом целоваться до одури, наплевав на всё, и если задать ему вопрос: «почему он?» - он, вспомнив мягкие глаза и нежные черты лица, ответит: «да что вы там от парня увидели-то?», а потом заржет и послушно примет удар в челюсть от своего парня. Они встретились знойным летом. Хань тогда окончательно потерял свою семью и сидел в строгом Сеуле напротив китайского ресторанчика на углу, в яркой футболке с вырвиглазными принтами и порванных на коленках джинсах. Шел проливной дождь, его обесцвеченные волосы нитями свисали из-под бейсболки, а тоскливые глаза прятались под темными очками. В новых, только что купленных кедах, Чанёль весело прыгал чуть ли не в каждую лужу, заворожено и восхищенно смотря на брызги, языком ловил капли дождя и пытался открыть глаза, пока ливень закрывал его веки. - Хэй, чувак, ты чего такой никакой? – он усмехнулся и приподнял козырек своей черной кепки, а потом бесцеремонно стянул чужие очки и протянул руку, - Пак Чанёль. Лу Ханю показалось, что он приложил всю свою жизненную силу, чтобы вежливо протянуть ладонь в ответ, а не покрыть наглого высокого придурка матами. - Лухан, - в Корее для удобства его имя и фамилию соединили в одно… прозвище? И Лу зря надеялся, что чудаковатый парень просто так отпустит его ладонь и пойдет дальше топтать лужи, потому что тот потянул его на себя и, что-то спешно говоря на корейском (Хань не успевал ловить смысл сказанного), потащил его в непонятном направлении. В тот день он отвел его в зал игровых автоматов, где у Пак Чанёля был чуть ли не абонемент, и они вдвоем до позднего вечера отстреливали монстров или преступников, гоняли на мотоциклах наперегонки, играли в аэрохоккей и много чего еще. Потом они сидели в баре с двумя бутылками соджу. - Споить меня решил? – у Ханя нервно дернулась бровь. - Разговорить, - усмехается младший. – Рассказывай, что у тебя случилось. - Ты ведь не думаешь, что я всё расскажу первому встречному или тому, кто меня затащил куда-то поиграть? - В том и весь сахар, олененок, - усмехнулся брюнет, снимая так и не успевшую просохнуть кепку и повторил усмешку на «не смей называть меня оленем!» – Мы не знакомы практически, ты можешь рассказать мне обо всем, тебе станет легче, а потом мы разойдемся и никогда не встретимся. Ну, ты знаешь сам, мы, азиаты, плодимся, как кролики, и через месяц наши улицы снова занесет мелкоглазыми сорванцами, - щурит глаза и смеется. Это «никогда не встретимся» - ложь, понял Лу, когда спустя месяц Чанёль пылко целовал его губы и шептал какие-то маты вперемешку с «я сам ничего не понимаю», «не смог разобраться», «ты ведь не против», «Боже, Хань, прости». Хань не то, что простил, он и не обижался. Потому что да, он не был против, но не хотел всё списывать на какие-то чувства, только на пустые бутылки из-под соджу на кофейном столике. Чуть позже, когда пить они стали гораздо меньше, но сексуальные стоны все же доносились до соседей, а задница у Лу иногда адски горела, Хань просто списывал все на секс. И да, в этом сексе он чувствовал зависимость, потому что каким бы придурком на людях Чанёль не был, в постели он был горячим и одновременно чутким – незаменимым, и вся гордость куда-то девалась, оставались лишь инстинкты (и что-то еще), поддаваясь которым, Лухан плавно изгибался в спине и оставлял засосы на чужой груди и без стеснения, пусть и на китайском, выстанывал что-то очень личное, что ни за что бы не повторил Паку на корейском. Он перестал искать отговорки, когда в середине третьего месяца их отношений в его маленькую квартирку (над тем китайским ресторанчиком на углу) ворвался запыхавшийся Чанёль с дебильным букетом каких-то желтых хризантем и упаковкой пива. - Хань! Хань… я… черт, ух… ща погоди, отдышусь… - Лухан подозрительно косится на цветы, немного сердито складывает руки на груди и сводит брови, боком облокачиваясь о косяк. - Все, - Чанёль широко улыбается и смотрит на Лу до боли в груди преданно. – Хань, я понял! Я, конечно, не придурок и понимал, что что-то не так, но, короче… В общем, Бэк мне помог и… - старший понимает уже, к чему все идет, но сердится еще больше. Мало того, что цветы, так еще и Пак снова дурак. Он уходит в кухню. - Эй, Лу! Я тут вообще-то тебе в любви признавался! Ну, что за дела… - дуется кореец и, наспех скидывая обувь, бежит вслед за старшим. - Тогда сделай это нормально, - пыхтит нахохлившийся Хань, выхватывая цветы и ставя их в уже подготовленную вазу с водой. – И я не девка, можешь не дарить мне цветы. - И это еще я тут дурак? – голос звучит тихо и без идиотских интонаций, Чанёль улыбается одними уголками, чуть склоняет голову набок, а потом притягивает парня в свои объятия. – Я просто хотел сделать тебе приятно и не знал, как. Шоколад ты не любишь, а цветы… - Подарил бы мне футболку моей любимой футбольной команды, а лучше прекращай. Я не люблю эти ухаживания. Я все еще парень. Но можешь связать мне шарф, мне всегда нравились эти штуки, а… - Пак усмехается и мягко затыкает блондина поцелуем, руками разглаживая складки на домашней футболке и ощущая ребра под кончиками пальцев. Губы мягко обволакивают нижнюю и нежно посасывают, пока Хань расслабляется, а потом отрывается, скользит своим языком по чанёлевским губам и усиливает поцелуй. Когда минут через десять они лежат на стареньком диванчике, Лухан не отрывается от сладких (он с этим сладкоежкой и сам скоро пирожные всякие полюбит) губ, а младший позволяет себе лишь пальцами ласкать чуть оголившуюся поясницу. - Люблю тебя, - шепчет в губы, смотря в глаза напротив невероятно серьезно, Хань открывает карамельные глаза, обрамленные пушистыми ресницами, и, улыбаясь, кивает: «принято». А потом младший неосторожно достает из кармана две цепочки, на которых висят серебристые кольца и, подмигивая, застегивает одну такую на шее Лухана. - Приватизировал меня? – усмехается Лу, но забирает у парня вторую цепочку и цепляет ее на Чанёля. - О да. Не знаю, как надолго, - он трется щекой о щеку Лу, закрывая глаза, - боюсь произносить «навсегда», но сойдёмся на том, что по максимуму, да? - Да, - улыбается старший и позволяет себе от счастья уткнуться в шею Чанёля, губой ощущая холодный металл.