Агнец

      Нет ничего равнодушнее воды. Я слышала много стихов, воспевающих лёгкие облака и грозные океаны, журчащие реки и ледники, но то явления природы, а вода, составляющая их, абсолютно беспристрастна. Ей всё равно, куда течь, сама её сущность столь же податлива, сколь и прозрачна.       Я сижу за столиком у окна и слежу за ливнем. Снаружи разыгрывается драма: штормовой ветер треплет тяжёлые облака, и те изливаются потоками слёз. Послушные капли следуют за ветрами и разбиваются о стекло — тонкую преграду между мной и бурей. Вспышка молнии раскалывает тучи надвое, позднее до меня долетают раскаты грома — небосвод не обладает бесконечным терпением. Я чувствую стыд и смущение, как будто подглядела чужую жизнь, узнала то, чего знать не следовало. Я опускаю глаза, без интереса рассматриваю узорчатый ковёр на полу.       Все залы в этом ресторане прямо-таки пышут богатством. Кажется, что хозяева ставили задачу вложить как можно больше денег в каждый сантиметр отделки. Золотые панели с квадратными вставками ляпис-лазури и кубиками алмазов перемежаются с тяжёлыми бархатными портьерами бордового цвета, под коврами кое-где проглядывают мраморные плиты, массивная мебель красного дерева покрыта резьбой. Зеркальный потолок отражает всё это надменное великолепие вместе с золотой люстрой, которая завершает в моих глазах весь образ жизни напоказ. Мы с моим спутником зашли сюда, спасаясь от грозы. Высокое каменное здание оконным светом манило нас сквозь водный хаос. Мы, промокшие до нитки и продрогшие до костей, надеялись найти здесь тепло и уют, но глубоко ошибались. Роскошная люстра держала лишь несколько жалких огарков, а изразцовый камин был полон сортами элитной древесины, слишком твёрдой, чтобы дать волю пламени.       Кроме нас, посетителей не было.       Официант в идеально белой рубашке приносит меню. Нам не по карману ни одно из этих незнакомых слов, поэтому я заказываю самое дорогое блюдо — не имеет значения, сколько ты будешь должен, если исчезнешь до того, как принесут счёт. Официант кивает и уходит. Меня охватывает странное, особое чувство, которое появляется всякий раз, когда я жду новое, не опробованное блюдо. Предвкушение. Мой безликий спутник удивлён оживлению, отразившемуся на моём лице. Его мокрый серый плащ висит на золотой вешалке, своими заплатами не в тон красноречиво показывая, насколько мы здесь не к месту. Да и вся наша одежда не лучше.       Меня разбирает смех. Неужели официант думает, что мы способны оплатить счёт? А вдруг он надеется на чаевые?       Ожидание затягивается. Я нетерпеливо постукиваю пальцами по столу и ругаю официанта — капризное окружение располагает к подобным мыслям. И ещё мне холодно.       Я обшариваю глазами комнату и мой взгляд останавливается на портьере. Она очень подозрительна на вид. Я не люблю ткань в интерьерах. Никогда не знаешь, что она скрывает. Тяжёлые портьеры во всю стену, гардины, шторы до плинтуса заставляют косить взгляд в их сторону, ловить малейшие движения в надежде, что это только ветер, создают интригу там, где ей совсем не место.       Найдя достаточно оправданий, я смело подхожу к стене и одним движением срываю ткань. Складки бархата, упавшие в мои руки, настолько тяжелы, что я буквально сгибаюсь под их весом. За портьерой оказалась всего лишь стена той же отделки, что и панели. Завернувшись в ткань, я возвращаюсь к столику. Мой спутник смотрит в окно.       Кажется, ливень начинает утихать. Звуки капель, ударяющихся в стекло, уже не сливаются в единый монотонный шум. Теперь дождь вместе со мной нетерпеливо перестукивает ногтями по столешнице.       Терпеть не могу время, проведённое зря.       Мы ждём почти час. Думаю, может произойти всё, что угодно, только не появление официанта с подносом. Дождь уже не кажется мне союзником — резкий перестук действует на нервы, выводит из себя. В средневековье были пытки с падающими каплями — уверена, пытаемые чувствовали себя похоже. Меня начинают посещать мысли о том, чтобы выйти и продолжить путь любой ценой, лишь бы не сидеть здесь лишней минуты. Но я не успеваю принять решение. Несмотря на ожидание, появление официанта застаёт меня врасплох. Я не испытываю восторга — сейчас я способна только на раздражение и мрачную удовлетворённость тем, что моё терпение хотя бы частично вознаграждено. Моё внимание переключается на награду — широкий золотой поднос. "Bon appeti," — без выражения произносит официант и удаляется, прихватив крышку с подноса.       К горлу подкатывает тошнота. На золотом блюде лежит то, что когда-то было ягнёнком. Голова, аккуратно завязанные в пропитанной кровью шкуре внутренности. Такое ощущение, что из животного неведомым образом убрали мясо и кости, не тронув всё остальное. Мне хочется уйти, немедленно. Но я замечаю лёгкое движение. Ягнёнок едва-едва дышит.       Я хватаю со стола нож и бросаюсь к блюду, намереваясь прекратить эту агонию. Размотав комок кожи, нахожу трахею. Но ткань оказывается слишком прочной, а нож из чистого золота гнётся в моей руке. Я пытаюсь перепилить вилкой, растягиваю руками, рву зубами, но всё тщетно. В надежде оглядываюсь в поисках подмоги — мой спутник безучастно наблюдает за струйками бараньей крови у меня на подбородке.       Я в отчаянии. Ягнёнок издаёт тихие хрипы. Мои руки, все в крови и шерсти, по инерции судорожно сжимают его трахею. Бесполезно.       Я собираю ягнёнка в комок и кидаю в камин. С трудом тлеющие угли не принимают жертву. Огонь, шипя, отступает под кровяными каплями и исчезает совсем. Не оборачиваясь, решительными шагами я подхожу к высоким дубовым дверям, кутаясь в складки бордового бархата. Теперь в одиночестве. Я ныряю в дождь. Стена воды настолько плотная, что невозможно дышать. Кажется, ещё чуть-чуть — и я сама растворюсь и стану дождём. Пятнистая китовая акула прямо передо мной разверзает свою огромную пасть.