мили

Микки - он весь как на иголках. Даже в этой машине, в которой глаза слезятся от дыма косяков. В его голове столько чертовых мыслей, что хочется сгрести их в отдельный пухлый мешок и выкинуть к хуям на ближайшую свалку. И никогда больше не возвращаться за этим ненужным дерьмом. В конце-то концов, бога ради, всего святого ради и его собственной башки ради - сколько можно? Два ебаных года и еще несколько часов. Господи, если ты, засранец, и существуешь, то это уже слишком. Чересчур много и сложно, как названия всех тех лекарств, что Микки таскает тоннами в их маленький дом с кучей грязных шлюх. Микки очень сильно хочется сейчас закричать что-то вроде "прекращай уже шутить со мной, ты, уебок", но его никто, разумеется, никто не услышит. Хотя бы просто потому, что он промолчит. Итак, 2 ебаных года. Это испытание тебя и твоего запаса терпения. Того, на сколько еще хватит Микки Милковича. Это долбаное вскрытие тупыми ржавыми ножами и растяжение каждой мышцы без какой-либо анестезии. Будто ты уже умер и попал в ад, а где-то там кто-то старательно вытаскивает твои внутренности и рассматривает их, рассматривает, сжимает, режет. И ты, сука, все чувствуешь. И да, пожалуйста, расщепляйте Микки Милковича хоть на атомы! Только Йена не трогайте. Если для Микки два года это хуже, чем отсидка с двумя неграми в камере, то для Йена - пустой звук. Приглушенный шум из-за двери. Ровным счетом ничего. Гребаный Галлагер остановил для себя время. Затерялся где-то в провонявших им же самим подушках и в одеялах, в седативном эффекте. Один день - меньше одной доли секунды. Недели, месяцы - и все то же. Ничего. Так он и живет, этот Йен Галлагер со своим БАР. Со своей ужасной наследственностью. От Иллинойса до Миссури - 273 мили. Плюс-минус одна или две. Четыре часа и еще примерно двадцать минут. Дорога впереди - она как серая лента. Потрескавшийся асфальт времени. Вы знаете, Микки думает, что время чертовски много решает. Оно решает, когда Йену улыбнуться. Решает, когда Йен проснется, поднимется и пойдет готовить блинчики, перед этим засняв потрясающий рассвет на пробежке. Время, эта чертова несносная штука, она распоряжается Галлагером как своей собственностью. Время, антидепрессанты и стабилизаторы настроения. Йен, этот здоровяк с рыжими-рыжими волосами - он сейчас как тряпичная мокрая кукла. Иногда она оживает и говорит - "Привет. Давай поиграем, а потом я снова захочу себя убить?" Эти игры никогда не длятся дольше двух недель. Две недели - и энерджайзер ломается. От этого Микки хочется рвать на себе волосы. Еще 3 часа, может, чуть больше. Пока Микки думает, курит, ведет машину, снова курит и думает, Галлагер спит на заднем сиденье. Его слегка покачивает из стороны в сторону, в грязные волосы забралось солнце. Микки хочется сказать - "блядство", но он молчит. Они прятали все ножи. Вилки. Ложки. Микки пришлось купить еще один замок на свой ящик с пушками и следить, чтобы никто не оставлял на столе тарелки. А это было неебически трудно, когда весь твой дом переполнен людьми. Такая же рыжая девочка приходила и помогала: убирала за всеми, мыла и ставила на место, готовила. Дебби. Дебс. Только ее, пожалуй, Микки ни разу так и не послал. А все остальные - в особенности Фиона - они хотели пристроить Йена в дурку. Даже называли адреса и все твердили - "так будет лучше". Нихуя не лучше, отвечал им Микки. Временами он мог сидеть рядом с Йеном и не слышать его просьб уйти, оставить в покое, отъебаться в конце концов и дать ему поспать. Просто сидеть. Смотреть в окно. Мечтать о том, чтобы это все поскорее закончилось. Но даже тогда он знал, что они за той дверью. Все те, кто хочет устроить Йена в желтый дом и чиркнуть ему маркером на лбу "псих" - за ебучей дверью с облупленной белой краской. Что действительно напрягало, так это их намерения. Поначалу у Микки даже были деньги. Водилось бабло, на которое он мог покупать все то, что нужно было. Все семейство Галлагеров прекрасно знало о том, что нужно принимать, когда хочешь сигануть в окно. Прозак. Прам. Тримипрамин. Микки скупал все у старика с фургоном, в котором были убийственные порции успокоительных разного вида. Не так много, потому что даже этот старый хуй умел заламывать цены, но, в общем, хоть что-то. И знаете, Микки умудрялся верить. Каким-то волшебным образом думать о том, что все еще будет хорошо. Дома никого не было, если не считать двух-трех обкуренных проституток, и Микки показалось, что это отличный вариант. Его тряпичная кукла - она по-прежнему лежала, мычала на все заданные вопросы и все сильнее зарывалась в одеяла, пока Милкович одним рывком их не сдернул. Не обнажил тлеющую сущность Йена Галлагера. Рыжий похудел и нехуево так. Радует одно - теперь он не будет тереться о старые мошонки в своих пидорских притонах. Сил не хватит или какой-нибудь гомик-управляющий не возьмет - без разницы. Йен попытался нашарить рукой одеяло, не нашел его и вместо этого сгреб простыни, прижал их к голой груди и буркнул что-то вяло протестующее. Хуй знает, чем тогда думал Микки. Он сунул в рот рыжему две таблетки прозака и поднял ноги Йена, натягивая выцветавшие джинсы. Затем - футболка и кое-как застегнутая толстовка, потому что к этому моменту Галлагер начал понимать, что его вытаскивают из его вшивой зоны комфорта. И это было так странно, так, блять, неправильно. А Йен, он как накаченный наркотой болтался на плече Микки, пока тот тащил его через весь дом и даже чуть не ударил лбом о косяк - но, слава гребаному богу, обошлось. На улице прохладно, а в этом старом такси, угнанным кем-то из Милковичей неделю назад, в нем жарко и воняет принглс. Микки посадил рыжего на заднее сиденье и даже пристегнул, а еще защелкнул все двери. От греха подальше. На переднем сиденье рядом с ним рюкзак, набитый гремящими баночками с тем, что планирует жизнь Йена. Ложное хорошее настроение, в которое Микки вбухал больше, чем в самого себя. Когда Микки останавливает машину и выходит, чтобы отлить, ему вообще-то страшно. Страшно, что машина тронется и понесется на всей скорости, а чертов Йен будет в ней и будет ею управлять. Потом машина перевернется или врежется в дерево, а чертов Йен будет в ней. Или он наглотается таблеток из рюкзака, или в конце концов найдет пушку под сиденьем. Это все очень страшно. Страшнее, чем кажется. Лето жаркое, и все дороги просто плавятся. Раскаленный воздух дрожит над сухой землей, расходится колеблющейся иллюзией движения. Все застоялось как протухшая вода. А Микки - Микки вдыхает горячий воздух, собирается с мыслями, смотрит на голубое небо с легкими белыми мазками облаков, надеется, что машина позади него все еще стоит на месте. Облизывает пересохшие губы, застегивает ширинку и идет обратно к машине. Он пытается вспомнить, когда у них с Йеном было хоть что-то за эти последние два года. "Хоть что-то" - это не трах каждую вторую ночь, когда Йен был более или менее подвластен себе. Это не влажные поцелуи с языком. Микки вспоминает, как Йен целомудренно поцеловал его тогда в макушку, залитую кровью, прижал к своим больным ребрам. От этого Микки хочется рыдать. Галлагер разлепляет глаза тогда, когда Микки хлопает дверью и заводит мотор. Приподнимается и тупо смотрит вперед. - Ты как, здоровяк? - спрашивает Микки, смотря через плечо. В глаза Йена будто бы засыпали песка, синяки под ними просто огромные и ну совсем черные. В ответ молчание, которое разрывает нахуй все внутри Микки Милковича. Вырывает сердце и кидает его на конвейер под мясорубку. Микки снова хочется закричать - "эй, мудак с небес, прекращай!" Если бы Микки мог, он бы к хуям стер все из своей жизни, что относилось бы к словам типа "маниакально-депрессивный психоз", "маниакально-депрессивный психоз йен галлагер", "маниакально депрессивный психоз моя жизнь". Это как очистить историю браузера или что-то вроде того. Микки считает, что он достаточно натерпелся и заслуживает такой функции в своей идиотской жизни. Их желтое такси биполярного расстройства прокатывается мимо скоростного ограничения и катится дальше, все такое пыльно-желтое и медленное. Оно почти сливается с общей заторможенностью. Микки напряженно следит за дорогой и посматривает в зеркало заднего вида, в котором Йен и все его несчастья. Микки думает, что если бы он прибавил скорости и резко свернул бы направо, угодив в кювет, то ничего бы не изменилось. Думая об этом, он решает - ну и хуй с ним. С ним самим и с Йеном. Если сдохнут - уже чуть лучше, чем есть. - Слушай, Галлагер, - начинает Микки, облизнув губы и даже оскалившись. - Если бы не твои хуевые гены, что было бы? Йен молчит, уставившись в окно. Выжженные солнцем поля, поля, поля. Спокойствие. Вполне умеренное желание смыть себя в унитаз. - Ничего, - бормочет рыжий. Еще несколько мыслей о том, что он ничтожество, посетивших его голову в следующие несколько секунд - и по щеке скатываются слезы. Йен всхлипывает, хочет вспороть себе чем-нибудь вены, быстрее отправить себя на тот свет, чтобы вся эта поебень скорее закончилась. - Бля, Йен, - растерянно выдает Микки и нажимает на тормоз. - Блять блять блять. Я же не- Йен. Хэй, Йен. Посмотри на меня. Твою же ебаную мать, Йен. Зачем? Микки и сам не знает, зачем он сгреб депрессивного Галлагера, сел в машину и решил доехать с ним хотя бы до Техаса, совершенно случайно найдя в бардачке карту, в некоторых местах заляпанную засохшим кетчупом. Скорее всего, он полагал, что так будет лучше. Они проедут несколько штатов и в одну минуту одного дня Йен избавится от своей наследственности. Ну да, блять, Микки знает, что чудес не бывает. Но вдруг? Это "вдруг" преследует его по пятам, несется гончей за их машиной. Нелепое чувство ожидания в большой тарелке с раскатанными по ней проблемами. Приправленные отравой специально для Микки Милковича. Миссури два часа назад проплыло мимо окон их машины. Сейчас плывет Оклахома. Это все так, блять, неправильно. "Слышишь, небесный засранец, заканчивай со своими приколами!" Микки молчит. Он уже останавливал машину, чтобы заправиться и купить перекусить, но сыр в двух бургерах по-прежнему плавится на приборной панели, запиханный между кусочками курицы и двумя булками. Неправильно, глупо и пиздец как неоправданно. У них, в общем, сейчас все в норме. Настолько в норме, насколько это возможно с Йеном Галлагером и БАР на заднем сиденье. - Если не хочешь есть, то ладно, хорошо, - говорит Микки, который на самом-то деле уже боится говорить. - Просто выпей эту чертову таблетку, и я отъебусь. Он протягивает Йену таблетку прозака, и тот послушно подносит ее ко рту. Не запивает. Микки кажется, что у него начинает развиваться его собственный психоз. Микки дает господу-богу еще пару часов на то, чтобы он успел все исправить и заменить батарейки в Йене. Ближе к ночи они останавливаются, съезжая с дороги, у дерева с редкой кроной. - Эй, Мик, посмотри на это. Микки сонно трет больные и красные как тряпка в руках матадора глаза, жмурится от солнечного света - и какого хуя здесь так ярко? - приподнимается на локтях и, обалдев, смотрит на Йена. Ублюдок стоит в спортивных штанах, снимает мокрую от пота футболку и бухается на кровать рядом, так, что пружины матраса пискнули. Перед Микки - этот гребаный телефон Йена и небо с лиловыми оттенками, откуда-то из-за горизонта боязливо выглядывает оранжевое солнце, опасаясь, как бы не застать очередной людской пиздец. - Классно, правда? - Галлагер пихает его в бок, радостно улыбается, и его палец скользит по экрану, показывая еще одну фотографию. - Ты голоден? Я ведь даже успел забежать в супермаркет и купить кексов. Господи Иисусе, во мне столько энергии! Мы обязательно должны чем-нибудь заняться до моей смены в клубе. Микки хочется спросить, где ж, блять, эта хренова энергия была до этого, но он прикусывает язык. Йену снова лучше - или хуже. Это как бесконечное катание на американских горках. Резко вниз и резко вверх, застрять где-нибудь между и снова тронуться. - Поднимайся, - Йен тянет его за локоть. - Давай, Микки, мир не ждет. Ебучий мир не ждет, и это относится больше к Йену, чем к Микки, но правила здесь диктует прозак, а не кто-либо еще. Когда Микки вспоминает, ему становится дурно, тошно и слишком хуево. Внутри все, точнее, все, что осталось, обрывается. У него сердце на медленном огне варится в собственном отчаянии, а Йен как ебаный розовый заяц из рекламы батареек носится по миру, цепляя на себя искусственные улыбки. Микки думает, что ему нужно радоваться хотя бы сейчас, ведь Йен даже поел, проглотил свою порцию настроения и засопел на заднем сиденье, утирая привычные слезы. Их побег от всего только начался. Это другая, специальная терапия от Милковича. За лобовым стеклом с грязными разводами сомнительная темнота. Есть какие-то очертания, но Микки понятия не имеет, что там точно. Поля, поля, поля и вполне умеренное желание выпрыгнуть из кабинки на высоте американских горок. Впереди у них ничего нет. Сзади тоже. Есть только вечность в общей обреченности. Микки выходит из машины, отходит в короткую траву и щелкает зажигалкой. Затягивается, шмыгает носом. Возвращается буквально через минуту, но останавливается у задней двери и чуть наклоняется. Там - Галлагер, и другого ждать не приходится, но Микки до странного хочется открыть эту гребаную дверь и сесть рядом. Когда Микки оказывается на мягком сиденье, вполне возможно еще удерживающем тепло тела рыжего и солнца, все, что он может сказать, это только: - Блять, Галлагер. У Галлагера дрожат плечи, закушено ребро ладони, лбом он уткнулся в стекло и рыдает, черт его дери, рыдает. Микки совершенно растерян, потому что это снова слишком, снова чересчур и невъебенно сложно. Микки хочется выскользнуть обратно в прохладу ночи, и он просто смотрит на ноющего Йена, тянет руку и осторожно, с замирающим страхом в груди, сжимает ладонь на его плече. "Сворачивай свой блядский цирк, ты, гаденыш!" Микки облизывает губы и тянет за плечо Йена к себе, укладывает рыжую дурную башку к себе на колени. Он говорит: - Все хорошо, здоровяк. У нас все просто отлично, а? Йен может сейчас вырваться и заорать благим матом "отвали от меня! убери руки! иди нахуй!", как делает это обычно, но он весь свернулся и сжался. А Микки все с таким же страхом запускает пятерню в его волосы и ближе притягивает к себе. У Микки сейчас Хиросима, а у Йена - "Малыш". У Микки сейчас ебаная мыльная опера в жизни, и она будет покруче всех тех, что смотрит Мэнди. Микки, блять, наконец-то вернули то, что осталось от его сердца. И он нихрена не удивится, если уже через секунду этот окровавленный шмат у него отберут. Расщепляйте на атомы. Вскрывайте тупыми ножами. Клеймите на лбу психом. Только Йена не трогайте. Микки надломлено криво улыбается, поглаживая Йена по голове, и ему уже ничего не хочется.