В горах пасмурно и туманно. В горах стоит Большая Депрессия. И, конечно, не видно ни зги. Но мне это только на руку. Я крадусь по тропе, в нулевой видимости. Я крадусь, боясь быть замеченной. Я почти преступник. Спасать души — самое настоящее преступление здесь, в горах. Я чертов аферист.
Я крадусь к неприметным на вид домикам. Они выглядят обманчиво пустующими. Но я-то знаю — это только маскировка. Не меня им обманывать. Слышу за спиной шаги — я здесь не одна. Торопливо прячусь в кусты. Меня не успели увидеть — время перевести дух и наблюдать. Представление только начиналось.
Я хорошо знаю эту семью. Странно было бы не узнать семью лучшей подруги. Она идет как под конвоем — смиренно опустив голову. Арестант собственных родителей — почти зомбированная кротость. Как сделать из своего ребенка агнца на заклание? Все проще простого. Похоже, этим людям пора писать руководство.
— Ты же знаешь, у нас нет другого выхода. Усадьба требует много затрат, а за это дело немало заплатят. В тебе — последняя наша надежда.
— Мы так много для тебя сделали. Мы так много в тебя вложили. Ты — наше главное вложение. Ты нам должна, должна, должна.
— Неужели тебя все равно на слезы матери?! Неужели тебе наплевать на горе отца?! Ты неблагодарная дочь! Ты мерзкая дочь! Ты ужасная дочь!
— Мы тратили на тебя деньги с самого детства. Мы покупали тебе игрушки, одежду, еду, лекарства. Мы водили тебя в театры, зоопарки, цирки. Мы оплатили твое образование, мы помогли тебе с работой. Сможешь ли ты вернуть нам все долги? Сможешь ли?
— Только посмотри на N — вот уж кто примерная дочь! N не подводит свою семью, N продает душу по выгодному тарифу. Почему ты не такая, как N? Почему ты плохая дочь?
Укор родителей. Слезы родителей. Вопли родителей. Вина ребенка — самый удачный стартовый капитал. Ценой выжженной души будут цвести розы в усадьбе грядущей весной. Напряженно всматриваюсь в лицо подруги — уже будто бы не очень живое. Нет, цветам не нужны такие удобрения.
Ползком, по-пластунски, быстро-быстро — так быстро, как вообще возможно. И вот я уже внутри домика — быстрее их ровно на полминуты. Я замираю в кабинке, уже готовой стереть чью-нибудь неосторожную суть. Агнец входит в комнату. В домике раздается гудение голодного хищника. Я выталкиваю подругу из-под белых беспощадных лучей стирателя. Она падает на пол, как тряпичная кукла — послушно и безвольно. Но в глазах мелькнул страх — вот он, момент пробуждения. Теперь она сможет убежать. А я не смогу.
Луч уже начал свою мерзкую работу. Больно! Больно! Больно! Шипит — выжигает, выжигает, шипя, болит оттого, что жжет. Я вижу, как по горной тропинке убегает подруга. Ей вслед изумленно смотрят родители. Кто мог подумать, что их капитал так шустр? А у меня здесь только гул, гул, гул…
И вдруг все затихает. Хищник больше не подает признаков жизни. Неисправность механизма… что ж, случается и такое. Спасена? Но нет никаких ощущений, кроме страшной сосущей пустоты. Луч все-таки смог уничтожить самое сокровенное — я теперь не я. Но кто же, кто? На смену пустоте приходит страх. Бежать, бежать, бежать — куда угодно, лишь бы подальше от не — себя. Темные коридоры, ноги, бег, бег, ноги, темные коридоры, свет в конце. Что теперь будет?
***
А будет снег. Пушистый, теплый, падающий на плечи предчувствием Рождества. Я по-прежнему люблю снег. Я по-прежнему я. Суть всего лишь оглушило, но не стерло. Я улыбаюсь. Я смеюсь. Я свободна.
***
С творцом жутких кабинок я встречаюсь позже. И нет, это не властелин зла — всего лишь игрушечных дел мастер, старый и усталый от жизни. Он мастерил шкатулки с танцующими балеринами, пока за ним не пришли. Под дулами автоматов старику пришлось делать совсем другие шкатулки — те самые кабинки, в которых душе суждено было сгореть, как балерине из сказки Андерсена. Тем, кто решался превратить свой эйдос в пепел, платили большие деньги. Существа без сути очень удобны. Они как пластилин — можно вылепить все, что угодно.
Но механизм недолговечен. Кончается завод танцующих балерин в шкатулках — окончился и век кабинок. Я смотрю на падающий снег. Я улыбаюсь. Я смеюсь. Мы свободны.
