Halt Mich

      - Скорбно как-то.       Это говорю я. Майки лежит на соседней кровати, отвернувшись к безобразно белой стенке. В комнате скучно и серо из-за пасмурного дня, и от этого становится так тоскливо, что хочется плакать. Главное, чтобы мелкий не заметил. Опять будет волноваться, а я, чертов суицидник, снова буду чувствовать себя последней сволочью. Ненавижу, когда он смотрит на меня с такой жалостью, как на ракового больного. Да, я, скорее всего, тоже обречен и живу свои последние дни на этом свете, но этот взгляд…       Мне становится так страшно из-за него. Как будто я виноват во всем, что случалось с моим ранимым братом за всю его жизнь, а, может, так оно и есть, только я не хочу об этом думать.       - Скорбно, - зачем-то повторяю я. Майки поворачивается и долго-долго смотрит на меня, потом на стенку. Чувство вины снова поднимается откуда-то с пальцев ног, заполняя и не позволяя сдвинуться с места. Снова страшно хочется плакать, я закрываю глаза, почти с ненавистью чувствуя, как намокают ресницы.       Слышу, как скрипит кровать Майки, потом – окно. Невнятное ворчание, тихие шаги, странные, слишком родные запахи…       - Джи… - рука на моем плече, и я уже не сдерживаюсь – тяну Майки к себе на кровать и, кажется, целую вечность плачу ему в плечо. Он молчит, как ни странно, и не отодвигается, и почему-то это ничуть не успокаивает.       Почему это происходит так часто? Что заставляет меня каждый гребаный день доводить себя до самоубийства собственными мыслями? Я не знал. Знал только, что пока Майки рядом, я этого не сделаю. Он боится за меня, ему страшно даже произносить «пытался убить себя». Он говорит «делал то, что мне не понравится». Мне становилось так плохо от этих слов, что порой я думал, а не лучше ли будет, если я все-таки сделаю это?       Чувствую его руки, обвившие мою шею. От мелкого пахнет чем-то сладким, абрикосом, кажется… И еще чем-то, горько-химическим. Тем, что я не держал в руках уже очень давно.       От Майки пахло красками. Нашей старой гуашью, которую мы черт знает когда забросили на балкон и благополучно забыли. Я улыбнулся, вдыхая этот запах. Как же давно это было, кажется, вечность назад мы сидели в тесной съемной комнатушке и в свете ночника рисовали ночи напролет, не замечая ничего вокруг.       И, господи, как же мы были счастливы.       Что произошло?       - Джи, - это только Майки может так выдыхать мое имя, как будто с сизым облачком сигаретного дыма, и вместе с ним это «Джи» полушепотом растворялось под полутемными сводами деревянного потолка. – Джи, я принес краски…       Больше слов не требовалось. Я молча кивнул, чувствуя, как в глазах уже почти темнеет от скопившейся энергии.       Так давно.        Мы встали, и я бережно поднял с пола небольшую картонную коробку.       Многих баночек уже не хватало, краска высохла и потрескалась за это время, но какое это имело значение!.. Это же те самые, счастливые, подаренные на рождество…       Дороже этих дешевых красок не было ничего.       - Стены? – несмело улыбнувшись, спросил Майки, но я отрицательно качнул головой. – Тогда…        Он не договорил. Подхожу к нему, заправляю за ухо упавшую на лицо прядь волос. Майки прерывисто дышит, чуть приоткрыв сухие губы.       Не стены.       Но кожа брата почти такая же белая. Добавляю в краски воду, с нетерпением наблюдая, как она втекает в трещинки, придавая сухой прежде краске влажный блеск. Запах стал еще сильнее, отчего у меня даже слегка закружилась голова.       Майки совсем близко, почти прижимается к моей спине. Поворачиваюсь и, чуть отстранившись, хватаюсь за края его футболки, тяну вверх. Брат послушно поднимает руки, не говоря ни слова, затем сам снимает джинсы.       С минуту мы просто стоим, глядя друг на друга. Он красивый, эта белая-белая кожа и дрожащие ресницы. Я еще некоторое время пытаюсь подобрать нужное слово.       Очаровательный.       Пытаюсь нащупать на столике кисточку, но в итоге опрокидываю на пол баночку с зеленой краской, забрызгав тонкие ноги Майки. Он вздрагивает, но стоит на месте, опять не произнеся ни слова.       Забываю про кисточки, просто обмакнув кончики пальцев в краску. Дотрагиваюсь до плеча Майки, оставив три оранжевые полосы. Мало, чертовски мало.       Зачерпываю больше краски, размазывая ее по белой коже. Потом – синяя полоса вдоль ключицы, чувствую, как быстро бьется сердце под кожей.       Фиолетовые бабочки на шее, золотистые лилии на щеках. До ужаса, до темноты в глазах хочу его поцеловать. Но нельзя, спугну, обеспокою, потеряю…       Нельзя, слышишь?              Но Майки тянется сам, трется носом о мою щеку. Нельзя, нет, он сам не знает, что делает… Страшно пахнет краской, но запах абрикосов тревожит, обволакивает, беспокоит, почти раздражает…       - Не надо, Майки… - шепчу ему на ухо, хватаю за беспокойные руки, но мелкий как будто не замечает - и в какой-то совершенно безумный миг касается своими губами моих губ, ко всем чертям стирая лилии на порозовевших щеках.       И Вселенная взрывается. И пахнет красками, абрикосами, соленым ветром с улицы, чем-то еще непонятным и только что открытым.       Губы Майки почему-то горькие, как краска. С огромным трудом заставляю себя разорвать поцелуй, хотя бы чтобы судорожно глотнуть воздуха и смотреть, смотреть, смотреть в эти расширенные глаза.       - Прости, - Майки смущенно улыбается, протягивая мне синюю краску, - продолжай.       Поворачиваю его спиной. Тонкая линия на лопатке, потом еще одна. Я старался почти не прикасаться к белой коже с чередой маленьких родинок, почти таких же, как и у меня.       Мелкий, кажется, даже почти не дышал, а на его спине сотней маленьких перышек темнели синие крылья. Банально, но ничего другого мне в голову прийти не могло.        Красная краска, длинные полосы от затылка вниз. Приспускаю его трусы, дорисовываю линии по ягодицам. Едва сдерживаюсь, чтобы не впиться в бледную кожу ногтями, и убираю руки. Нельзя. Не простит.       Майки не двигается, только дышит уже очень глубоко, я даже сомневаюсь, что его ребра не треснут.       Излишне, кажется, поспешно дорисовываю красные полосы под крыльями. Пальцами в черной краске глажу его ноги, бедра. Майки не двигается, он на секунду кажется мне статуей. Может, я просто сошел с ума, и на самом деле я всего лишь разрисовываю чью-то скульптуру?..       Прижимаю Майки к себе, оставляя на животе черные отпечатки. Нет, слишком теплый для статуи, слишком послушный для человека.       - Майки, не молчи, - шепчу ему на ухо, едва не касаясь губами тонкой кожи на шее, - скажи хоть что-нибудь…        Майки молчит. Он перехватил мои руки, сцепляя наши пальцы, и спустил их с живота ниже, наконец, полностью сняв забрызганные краской трусы.        - Продолжай, - шепчет он, отпуская мои руки.       Я не знаю, что делать. Не понимаю, что происходит. Я не могу позволить себе сделать что-то неправильно и лишиться Майки навсегда. В голове стучит кровь, я уже ничего не слышу.       Снова берусь за краски, белые линии вдоль венок на руках, и внезапно – как удар током:       - Майки, что это?.. Кончики пальцев натыкаются на неширокую шершавую полоску поперек запястья и замирают. Жидкая краска тихо капает на пол, а я все равно не слышу.       - Майки, солнышко, Кид, зачем?.. – я беспомощно бормочу что-то как в бреду. Мне страшно, очень страшно, я уже весь дрожу, а он молчит. Только улыбается и…       Молчит, и это страшнее всего.       Голова кружится, а пальцы еще на руке брата, как раз на шраме в белой краске. Я чувствую, как сквозь этот шрам пробивается неровным ритмом пульс. Капает краска.       Майки молчит.       Мне страшно.       Через некоторое время я нахожу в себе силы заглянуть ему в глаза. Мы стоим друг напротив друга, и я все еще держу его за запястье, стараясь не давить, чтобы не причинить боль. Майки улыбается и второй рукой обнимает меня за талию, прижимая к себе.        - Держи меня.