Мимо радуги

Сибуй: первородное несовершенство и разумная сдержанность. Японский термин для эстетики простой и ненавязчивой красоты, не имеющий ничего общего с безобразиями Сибуя-кэя. - К сожалению, Золотой павильон Кинкаку-дзи в Киото – едва ли не единственное, что осталось от сибуй со времен Муромати, - голос Кроуфорда кажется мне печальным, хотя, возможно, это моя гарнитура так его искажает. - Что еще за Муромати? – злится Шульдих, вышагивающий рядом. Несмотря на то, что его японский уже неплох, он все равно не понимает и половины сказанного, бедняга. - Ставка сёгуна там была в пятнадцатом веке, - поясняет Кроуфорд. - Нашей эры? – «умничает» немец. Я никак не могу решить, он и вправду туп или издевается? - Еще раз, ставка кого? Я закатываю глаза и констатирую для Кроуфорда: - Приближаемся к мосту Дзингу… Стайка лолиток-глобалисток плотоядно щерится при виде Шульдиха. Он ослепительно ухмыляется им в ответ. «И надо ж было из всех районов оказаться именно в ненавистном Харадзюку», - бешусь я, старательно скрывая от телепата свое раздражение. Хочется взорвать Токио и перебраться в Киото. Может быть когда-нибудь… - Вы уже на мосту? - Это же Louis Vuitton, - Шульдих тычет пальцем во встречный бутик. - А это – наш объект, - говорю я одними губами, глядя на тощего парня в косплейном плаще, поднимающегося на мост. Плащ кажется мне подозрительно знакомым, как и парень с вишневыми волосами, ни на шаг не отстающий от нашего объекта. – Раз, два, три, четыре, пять, котята вышли погулять, - декламирую я с апломбом. - Которые из котят? - Абиссинец… Шульдих хлопает меня по плечу и указывает на высокого блондина, расплывающегося в кислой улыбке при виде нашей цели. - … И Балинез. - Хорошо, - говорит Кроуфорд у меня в ухе. – Поможешь парню оступиться? Киваю, забывая, что американец не может меня видеть, и молча принимаюсь генерировать небольшое землетрясение. Не люблю грубую работу, но для выяснения отношений с котятами место малость неподходящее. Занятия телекинезом, как и занятия любовью, в моем случае похожи на эпилептический припадок. В «Розенкройц» учат сводить к минимуму избыточное возбуждение нейронов, но закон сохранения не знает исключений, поэтому двигательных нарушений не избежать. Их можно отсрочить, если совладать с собой - перевести приступ в разряд акинетических, - но это и все. Кроуфорду это самое «все» не нравится, несмотря на то, что в «Розенкройц» я – лакомый кусок для исследований: американец, как и я, не любит повышенного внимания. Поэтому нужно вести себя тихо и не усердствовать там, где без этого можно обойтись, – только так можно усыпить параноидальную бдительность центра. Я говорю себе об этом, когда скручиваю опоры под лестницей, но в глазах все равно темнеет, и дело принимает неожиданный оборот. Лестница проседает благодаря моим потугам, но тотчас же возвращается в исходное положение. Люди бросаются к поручням. Парень в косплейном плаще оборачивается и посылает мне воздушный поцелуй. Я чувствую тошноту, вслед за которой мой рот наполняется рвотой. - Scheiße! Das ist eine Menscherei!* - Шульдих рвет и мечет. Я смотрю на его замшевую кеду, заляпанную моей желчью, и чувствую очень мягкое, но требовательное прикосновение к сознанию. - Между прочим, это Tommy Hilfiger, - возмущается немец, доставая упаковку салфеток. - Jetzt ist er hell figure* , - пробую разрядить обстановку я. - Das tut mir leid. Люблю это выражение, которое может с равным успехом означать как «мне жаль», так и «тем хуже для тебя». И немец еще жалуется, что японский – язык неопределенный! - Was ist los?* – голос Кроуфорда в моей гарнитуре напряжен до скрипа. – Решили поупражняться в немецком? - Die Japaner haben eine goldene Brücke für unserem Gegnern gebaut * , - констатирует Шульдих, меланхолично поглядывая то на мост, то на рвотную лужу у себя под ногами. Судя по многозначительному молчанию, Кроуфорд начинает терять терпение. - Эта идиома довольно точно отражает текущую ситуацию, - поясняю я. – Наш объект незаурядный, и он нас заметил. - Понял. Возвращайтесь, - не уверен, остается ли Кроуфорд на линии после этих слов. - Die Japaner haben eine goldene Brücke für unserem Gegnern gebaut, - повторяет Шульдих упрямо. – Не смешно? - Почему? Смешно. - Тогда сделай лицо попроще, самурай, - он достает из пачки салфетку, и, наклоняясь, вытирает мне рот. – Так намного лучше. - Кавай! - стайка давешних лолиток визжит от восторга. - Может, попросим их вылизать твой ботинок? – предлагаю я. - Нет уж, лучше Louis Vuitton, - Шульдих морщится. – И, пожалуйста, не дыши на меня: от тебя воняет. *** Служба такси, доставляющая нас в Синдзюку, называется «Aя», поэтому Шульдих то и дело подхихикивает, чем раздражает Кроуфорда и меня, но особенно – Фарфарелло. - Может, пешком пойдем? – предлагаю я, оценивая шансы таксиста на жизнь. Если проедем еще немного, и ирландец разложит свои ножи, свидетеля придется убрать. На улице, как назло, настоящий потоп, а счетчик раздражает даже меня, потому что – в отличие от самой машины – он беспрестанно спешит. - Уходим в минуса? - Считаешь, дешевле вызвать врача? – Кроуфорд явно раздражен. – Впрочем, ты прав, ведь врача, так или иначе, вызвать придется. - Я рассказал ему про твою беременность, - Шульдих, похоже, курил траву: ничем другим его смешливость не объяснить. - Твоим кедам еще повезло, что я не завтракаю. - Возможно, если бы ты завтракал, тебя бы не тошнило, - рядом с Кроуфордом все попытки уйти от конфликта, похоже, тщетны. – Никаких больше фруктовых колец и рисовых крекеров - только нормальная еда, ты меня понял? Я беру паузу, чтобы всерьез подумать над ответом, когда на выручку мне приходит таксист. - Что это? – Кроуфорд недоуменно разглядывает жевательные пластинки для курильщиков, сунутые ему в руку. - Видишь ли, руководство Ассоциации автомобильных пассажирских перевозок запрещает курение во время поездки, - поясняю я. – Особо нетерпеливым предлагают альтернативу. - Ты выглядишь так, как будто тебе надо срочно покурить, - резюмирует Фарфарелло и надевает кастет. Его патологическая потребность в демонстрации силы напоминает мне об утренней тошноте. Все бы ничего, но наш таксист – девушка, молодая и симпатичная. - Вы говорите по-японски? – спрашивает она с вежливой улыбкой. Я вопросительно смотрю на Кроуфорда, но тот отрицательно качает головой, и мне остается лишь раздраженно пожать плечами. Японец, не говорящий по-японски в стране традиций – изгой. В Зальцбурге мы постоянно практиковали японский, реже - английский – я даже перенял у Кроуфорда его американский акцент, - но в Японии молодежь так резво взялась за изучение языка оккупантов, что приходится всерьез задумываться об осторожности. Перейти на немецкий, кажется, весьма практично и даже где-то легко главным образом из-за Шульдиха, который только по-немецки и говорит. Кроме того, немецкий, итальянский и японский в «Розенкройц» учат все, а вот английский, родной для Фарфи и Брэдли, для нас с немцем таковым не является. - О чем задумался, самурай? – Шульдих явно жаждет общения. - Ему стыдно притворяться идиотом, - Кроуфорд – сама любезность: тут как тут со своими пояснениями. - Почему притворяться?! – немец ржет, как конь. - Почему идиотом? – когда Фарфарелло проявляет любопытство, это alles. - Потому что все иностранцы в Японии «бака-гайдзины», то есть чужаки-идиоты, - американец продолжает блистать ориентировкой на местности. - Неправда, - я пытаюсь поймать его отражение в зеркале заднего вида, - «бака-гайдзины» - это американцы, а остальные – просто гайдзины. - Откуда этой девке знать, что ты японец вообще? – если кто-то из нас идиот, то точно немец. - По разрезу глаз видно. - Погоди, сейчас все уладим, - Шульдих, сидящий на заднем сидении между Кроуфордом и Фарфарелло, дергает таксиста за хвост и говорит по-японски, что я – китаец. Мне нравится эта девушка. Даже при том, что смотрит она на меня, как на больного проказой. Мне нравится ее сообразительность, заставляющая гадать, заметила ли она кастет ирландца, когда обернулась к немцу? А может, и впрямь не заметила? Тогда то, что мне в ней нравится – это японская деликатность. За это можно простить снисходительную улыбку и немного кривые зубы. - Японцы не смотрят людям в глаза – это признак агрессии, Шульдих, - говорю я мягко. – Поэтому вовсе не обязательно прибегать к зрительному контакту, чтобы тебя услышали. Таксист выключает счетчик – импровизированная скидка для постоянных клиентов, которыми мы не успели стать. - Нулевая готовность: метров 100 до цели. Кроуфорд молчит, Шульдих хмыкает, Фарфарелло улыбается, глядя в зеркало заднего вида, и целует на удачу кастет. - Идите, я расплачусь, - командую я. Дверцы такси распахиваются автоматически, салон пустеет одновременно с моей головой. Полуобморочная легкость и знакомое покалывание в пальцах: убивать нетрудно, если не задумываться над тем, что делаешь. - Ich werde schweigen, - корявый штамп ввинчивается в уши. Токийские таксисты, как правило, не владеют даже начальным английским, не говоря уж о других иностранных языках. - Конечно, не скажешь, - по-японски соглашаюсь я. - Вы совершаете большую ошибку: мой брат работает в полиции… - Das tut mir leid, - все-таки мне нравится это ёмкое выражение. А еще я люблю свой новенький компактный Glock: рамка из ударопрочного пластика делает его похожим на игрушку. Какое-то время я любуюсь аккуратным отверстием во лбу кривозубой соотечественницы, затем смотрю на счетчик и достаю из кармана портмоне. *** В «Розенкройц» убирать потенциальных свидетелей учат в первую очередь. Если держать свое при себе и не оставлять следов, можно далеко пойти и не вернуться обратно. Это даже больше, чем выжить, хотя выжить – задача номер один. Мы все кормим своих тараканов – я, Кроуфорд, Шульдих и Фарфарелло, - на этот счет у меня нет иллюзий, - но амбиции и месть не сделают нас счастливыми, а свобода сделает. Воздух пахнет озоном и порохом, чужая кровь – железом и смертью. Мои ноздри слегка подрагивают - стремятся втянуть как можно больше пьянящей смеси. - А отпечатки? – Фарфарелло недоверчиво смотрит на аккуратную стопку купюр сквозь лобовое стекло такси. - Попробуй их различи: это же деньги, - я пожимаю плечами, предчувствуя приближение дрожи. - Мы разве не в Японии, где для этих целей непременно отыщется ноу-хау? - Шульдих, не жадничай: тебе не идет, - я хочу сказать, чтоб он держался от меня подальше, но почему-то не могу. - И кстати, о Японии: здешние жители категорически не приемлют давления. Мы избегаем физических контактов с незнакомцами, то есть не дергаем людей за волосы и не пожимаем рук при встрече! Глазомер у меня хороший, а вот силу удара могу и не рассчитать… Впрочем, немец оседает на асфальт именно там, где задумано. Я бью под дых, а не в нос: анализ ДНК опасней дактилоскопии. Кроуфорд самозабвенно курит, наблюдая мою инициативу с немым одобрением. - Прости, надо было мне. - Еще чего! - Если бы я не любил убивать, не годился бы для этой работы. - Да и удобнее с переднего сидения... - Я о Шульдихе. Прохладный воздух приятно щекочет нервы. Мы улыбаемся друг другу – понимающе и, должно быть, цинично. - Мы в Японии, Кроуфорд, - говорю я почти беззлобно. - Здесь для соотечественников, которые родились или провели детство за границей, строят специальные школы, обучающие жить по заветам предков. Спасибо хоть не вольеры… - Согласно недавнему опросу Forbes, 80% молодых японцев стремятся жить за границей и не хотят быть японцами. - И тем не менее, я утомлюсь убивать каждого, кто посмотрит на меня сверху вниз. Поэтому прими меры. Пожалуйста. - Я просто не хотел, чтобы ты простыл, - виноватые улыбки Кроуфорду особенно хорошо удаются, но я знаю, что за ними нет и тени раскаяния. Остается лишь надеяться, что честолюбивый предводитель прислушается ко мне и не взыщет слишком строго за нарушение субординации. День кровоточит, и предвкушение его исхода проникает под кожу, заставляет сердце пропускать удары, а голову – кружиться. - Судорожная готовность, - успеваю прохрипеть я, прежде чем челюсти сжимаются. - Не прикуси язык, - напряженное лицо Кроуфорда искривляется, как в старом телевизоре с магнитным отклонением кинескопа. Меня подбрасывает – раз за разом, - я ударяюсь обо что-то жесткое, чего я не вижу, потому что перед глазами вдруг вырастает махагони, а рот при этом наполняется пластилиновым привкусом кешью... Примечания* - Блядь, люди такие люди! - Сейчас я его демонизирую (игра слов). - Что случилось? - Японцы обеспечили нашим противникам путь к отступлению (построили золотой мост)