Details

Эстер тогда — под восемь, ей надоели игры, пальцы горели светом, хвостики — набекрень. Эстер читает книги, взрослая ведь, как мама, словно берет примеры с самых своих корней. Только вот если б мама была бы тогда с ней рядом, было бы много лучше запертых век дверей. Эстер терпеть не может игр помимо детской: испачканы стены краской, но только не выше глаз. В общем-то, Эстер — восемь. Или почти под восемь. Кажется, можно вечно, но столько ненужных фраз. Эстер в тот год — десяток, и матери тоже нет. С глаз и до самых пяток Эстер боится бед. Правда была бы хуже, если бы не оно, правило номер двадцать: меняйся, но ты — никто. Эстер тогда тринадцать, у девочки в волосах ветреные мотивы, дружба и ночь в губах: сколько ни говорила, сколько бы не молчала, каждое слово — звезды и море с того причала (девочка помнит это, там они были с мамой: длинные не-прогулки и все же почти рассвет). Девочка загрустила, девочка заскучала, только в душе у девочки — тусклый свет. Эстер любила фильмы, верила тихо в Бога и не бросала на ветер важных для мира слов. Это уже не девочка, это — дама, только в душе своей девушка не растет. Эстер нашла подругу и ухажера, верила в них, словно полностью отдалась. Эстер сейчас по кругу "друзья-работа". Видимо, жизнь у Эстер не задалась. Так она думала ночью, а днем — смеялась, словно же Солнце гонит все мысли прочь. Ночью, увы к ней заново возвращалось все, что пытались выбросить и помочь. Да и никто не слушал все эти звезды, всем наплевать на искренние мечты. Им бы сначала кофе да на диваны. Что-то начнешь рассказывать? Нет, молчи. Там уже и за тридцать, сорок и сорок пять: нет ни семьи, ни друга, что ж, а в мечтах все — мать. Если бы кто-то выслушал Эстер под восемь лет... может быть, было б лучше, только другой ответ. Просто, ты знаешь, девочка не растет: рана внутри только больше нее стает и, если честно, вокруг всем так было жаль... Только вот не поможет. Знаешь? И дальше знай.