Просторы Лапландии

Белоснежные шведские горы возвышались вокруг неприступными мраморными стенами, заслоняющими солнце, но искрящимися всеми цветами, которые только можно было представить. Морозный воздух втекал в лёгкие свежестью заснеженного ельника, голубой глубиной очищенного от изъянов неба, притягательного для взглядов, блуждающих по смазанной линии горизонта, сначала видимой хорошо, но затем едва различимой. Туристический вертолёт, оглушительно ревя мотором и взрезающими плотность пространства лопастями, медленно шёл на посадку среди бескрайних просторов Лапландии, в тихом местечке, защищённом от прочих каменным массивом. Двое находящихся в нём музыкантов в компании с парой пилотов оглядывали представший перед ними лес с одним невысоким хребтом, пролегающим по правому краю. Запланированный много недель назад отдых обещал пройти приятно и весело, запасов в нагруженных до предела, трещащих по швам сумках было предостаточно, а настроение резко возросло до отметки максимума, стоило только шуму стать чуть тише. Они приземлились. Снег под обутыми в массивные ботинки ногами хрустел приятно и легко, а растрепавший волосы Шунке ветер принёс с собой шелест стареющих елей, щедро источающих яркий запах хвои. Довольный собой Йоаким с добродушной ухмылкой осматривал выбранное им пространство, не без скрытого веселья следя за восхищённо приоткрывшим рот Деннисом, оставляющим вокруг перенёсшей их сюда машины широкие шаги. Именно шведу принадлежало приглашение в сторону немецкой группы, с энтузиазмом откликнувшейся на возможность отдохнуть от города и посетить зимний курорт. — Три дня! — помощник пилота помог выгрузить два рюкзака и хлопнул Бродена по спине, подталкивая отойти в сторону, чтобы позволить вертолёту снова набрать высоту и унестись в обратную сторону. — Встреча здесь же... Хижина на другой стороне перелеска, будьте осторожны! — Ja, — прихваченная из отеля шапка спасла от холода покрасневшие уши, но и она не способна была защитить от колючих снежинок открытые скулы, тут же покрывшиеся алыми пятнами. — Ну что, идём? Веселящийся пуще прежнего Шунке резко обернулся на зовущий его голос и получил завидную порцию чистейшего снега прямо в рот, охнув от неожиданности и, не желая отставать, запустив ответный серебристый фейерверк, вызвавший только глубокий раскатистый хохот. Приятная компания, холодное пиво в сумке за плечами и несколько дней развлечения вместе с близким по духу человеком, постепенно ставшим роднее любого другого. Что ещё нужно для полного счастья? Именно. Приключений на пятую точку, из которых можно с блеском выйти победителем, а потом превратить в захватывающие дух байки, рассказываемые у потрескивающего поленьями камина за бокалом крепкого коньяка. — Йоке, может, срежем путь через этот маленький сугроб? — задора в голосе хватило бы и на двоих, рука простёрлась в сторону рассекающей густое естественное насаждение деревьев гряды. — Ага, а потом пропашем его носом... твоим, — швед поудобнее устроил лямки на плечах и обернулся, беспокойно высматривая скрывшееся за горами солнце. — Опасно. — Да ладно тебе, пошли, хижина же прямо за ним, — и, не дожидаясь одобрения любовника, немец бросился в выбранную сторону, перепрыгивая через торчащие из-под слоя белой простыни камни и пеньки. Смутные опасения прокатились по позвоночнику волной предостерегающей дрожи, больно уж таинственно выглядел покрытый снегом хребет, заслонивший то, что очень даже способно оказаться опаснее пьяного гризли. Однако спорить было уже не с кем. Слай прибавил шагу, ухватившись за широкие полосы грубой ткани, тянущиеся от рюкзака и давящие не особо приятно на ключицы даже сквозь куртку и несколько слоёв одежды под нею, и лихо присвистнул, подгоняя отстающего спутника. Звук разнёсся в едва ли не искрящем от мороза воздухе звонкой трелью, что лишь подбавляло задора, рождая внезапную идею устроить бег наперегонки по аппетитно хрустящей, слепящей глаза белизне. — Ты там корни пустил, что ли? — Деннис на ходу мотнул головой и в следующую секунду одним почти олимпийским скачком погрузился по колено в сугроб. Высокие шнурованные ботинки на деле проявляли себя не хуже, чем расписывал в красках их достоинства консультант в магазине, а потому свидетельством произошедшего стала лишь ватная тяжесть, окутавшая голень и значительно замедлившая. Раскрасневшееся лицо вновь обернулось в сторону Бродена и, пыхтя и буквально помогая себе руками, Шунке торопливо вскарабкался на узкий гребень своеобразного холма. Отсалютовал победно, не ощущая, как волна чего-то едва осязаемого, могущего сойти за предчувствие, лизнула в затылок, не видя, что снег внизу лежит странно равномерно, без холмиков, только поддаваясь порыву повернуться чуть боком и почти вприпрыжку начать спуск, под конец склона теряя равновесие и попросту скатываясь. Секундное замирание в груди сменилось громким смехом и каскадом сияющих крупиц перед глазами, страх исчезновения опоры задохнулся под новым наплывом задора и адреналина. А потом был удар плечом обо что-то твёрдое и оглушительно хрустнувшее, и в одну секунду тёмная вода сомкнулась над головой, поглотив и облизнувшись всплеском. — Dum tysk! — раскатом, способным вызвать лавину, прозвучал встревоженный, переполненный страхом и неопределённой, потерявшей своего адресата злостью голос. Что-то невидимое внутри сжалось, выплёскивая на стянутые ремнями рёбра кровь и песок, образовавшийся из окаменевшего под тяжестью ситуации сердца, пропустившего удар, отсчитавшего потерянные на освобождение от пут секунды. Тяжёлая сумка утонула в глубоком снегу, оставшись чёрным пятном на идеальной искрящейся поверхности, ещё одна, точно такая же, промелькнула рядом, когда Йоаким заскользил вниз, пригибаясь и стараясь двигаться наискось, как можно дальше от разошедшегося трещинами льда. Дыхание перехватило, крутой склон у самого берега не имел ни единого уступа, предательски кренясь в сторону горного озера, скидывая в него неосторожных, торопливых жертв. Скакнувшие в неприятном направлении мысли просверлили оба виска назойливой паникой: его нет, никого нет на поверхности, а тёмный провал щерится белыми осколками-клыками, будто довольно улыбаясь улову. — Деннис! — последний отчаянный оклик, распахнутая рывком, скинутая куртка готова послужить верёвкой, а массивное тело растягивается на ненадёжной опоре. — Давай... Давай, гадёныш. Если бы судьба была ещё чуть более жестока и подстроенный ею розыгрыш оказался на сто вместо девяносто девяти процентов удачнее, а соскользнувшая во время падения заплечная ноша не осталась лежать спокойно у кромки, исход мог бы быть совершенно иным. И закованное в моментально потяжелевшую, будто налившуюся свинцов, одежду тело опустилось бы на усеянное корягами дно. Но так Шунке лишь барахтался, инстинктивно, против разрывающего череп осколочной гранатой слова «конец», борясь с давлением толщи и собственным весом, видя наверху подёрнутое зеленью и рябью пятно света, осколок мира, от которого его отделял теперь кажущийся плотным и густым как желе слой воды. Видя, как поднимаются к нему пузыри воздуха из распахнутого в немом крике о помощи рта и как руки совершают какие-то хаотичные взмахи-рывки, судорожно, отчаянно вытягивая его наверх. Чувствуя, как на секунду по пальцам резанул острый слом льдины и мазнуло что-то мокрое, тут же цепко схваченное, прежде чем чернота внизу вновь поманила, потянула к себе с невероятной, превосходящей человеческую во много раз силой, как будто в нескольких метрах под болтающимися ногами распахнула жадную пасть самая настоящая чёрная дыра. Небытие, которое затянет, засосёт и проглотит, не жуя, стоит лишь отпустить готовый в любой момент выскользнуть рукав, стоит лишь прекратить сражаться, сдаться, перестать тянуться к такому близкому и недостижимому краю проруби, почти хватаясь и опять, опять погружаясь. Литые мышцы напряглись, каменея в положении «любой ценой». Вытащить, и можно не упираться в покрывшийся мелкими трещинками под ботинками лёд. Вытянуть на свет, и уже не важно, что заползший за шиворот свитера холод, превращает пот в неприятный налёт на коже. Оттолкнуть в безопасность, даже если придётся провалиться в чёртово озеро самому. Броден извернулся, последний раз дёргая куртку, подхватил насквозь пропитавшуюся влагой перчатку, почувствовал в её плене твёрдые пальцы и потянул сильнее. Облегчение смешалось в коктейль со страхом, плеснувшим бензин в костёр тревоги. А что дальше? Что делают в таких случаях? Поток сознания завернулся в петлю и рассеялся вместе с наконец-то пришедшим осознанием: Деннис живой. Но холодный. Значит, его необходимо согреть. Быстрее. — Не зажимайся, — надтреснутый бас показался рыком, освобождённые от защиты пальцы быстро засновали по застёжкам, размыкая и тут же стаскивая сырую одежду. Пуховик, свитер, футболка, открывшаяся морозу грудь показалась абсолютно белой, отдающей в голубой при бликах от притихшего сугроба. С брюками пришлось повозиться дольше, молния не желала поддаваться, и её попросту порвали, высвобождая подверженные тремору ноги из двойного плена сразу, позволяя опереться на своё плечо, чтобы снять потемневшие ботинки. Оставшееся обнажённым тело судорожно дрожало, заваливаясь во все стороны так, что Йоакиму приходилось постоянно придерживать его одной рукой, стягивая с себя сначала водолазку, потом и штаны, оставаясь в шортах и лёгкой майке, но почему-то совершенно не чувствуя холода. Одевать же судорожно трясущегося Шунке пришлось уже в сидячем положении, тот одеревенел и опустился бы на снег, если бы не толчок в сторону рюкзака. При этом влага на коже постепенно превращалась в корочку льда, скользящую под торопящимися ладонями, а зубы выстукивали чечётку. Последней же надеждой спасти от неминуемой простуды оставался отлично оборудованный домик, до которого добираться теперь необходимо в обход озера. Таща на спине нелёгкую ношу, прижавшуюся тесно и оставившую на щеке мокрый след подтаявшего от дыхания инея с волос, Броден не стал вскарабкиваться на холм, предпочтя пройти по плоскому краю, где толщина снега была меньше, и он не заваливался в носки. — Горе европейское, — очевидно по старой традиции предков-викингов говоривший не относил Скандинавию к Европе, но зато отлично владел несколькими языками, которые в этот момент путались в голове и не желали выдавать хоть что-то связное. — Деннис, ещё чуть-чуть и будет тепло. Холодные, прижатые к груди пальцы едва заметно сжались, то ли выразив согласие, то ли благодарность, не требующуюся вовсе, потому как крыльцо заветной цели уже маячило на горизонте. Деревяшки приветственно скрипнули под ногами, принимая вес двух тесно прижатых друг к другу музыкантов и неохотно пропуская их внутрь. Царящий полумрак окутал с порога, но на передний план вышло не это, а почти не отличающаяся от горной температура. Продрогший, держащийся только на адреналине Йоке повалил Шунке на двуместный диванчик и присел рядом, вглядываясь обеспокоенно в бледное лицо, растирая своими ладонями чужие в попытке привлечь внимание и согреть. — Эй, — тёплое дыхание лизнуло костяшки, дрогнули под ним тонкие веки. — Нужно развести камин, только не засыпай. Выдавив из себя что-то непонятное, отдалённо напоминающее сипение, Деннис попытался привстать и облокотиться на спинку, поплотнее укутавшись в растерявшую весь свой запах куртку. Трясло жутко, но прямо перед глазами носился с поленьями в руках по-летнему одетый любовник, при взгляде на которого вздрагивало не только тело, но и сжавшаяся в тугой ком сущность между рёбер. Огонь неуверенно лизнул сухую пищу, потрескивал, разгораясь и освещая помещение, оживлял тени, придавая страху особенно жуткую гримасу. Пришло время посмотреть ответственности в суровое природное чрево, принимая один неприятный факт: Шунке виноват, и теперь должен искупить вину. Отвлёкшийся на очаг Броден не различил копошения, а в следующую минуту всё ещё холодное, но готовое греться обнажённое тело прижалось к спине, обвивая руками и накрывая вместе с собой вытянутым с полки над диваном пледом. Тесные, извиняющиеся объятия, уже способные растопить беспокойство в шведском сердце дополнились невесомым поцелуем в шею, прямо над серебряной цепочкой. Не огружённая подвеской, она представляла собой причудливое переплетение звеньев, подаренное когда-то в знак неловкого, неуверенного признания. — Йоке? — голос хрипел. — Иди-ка сюда, — медвежьим жестом перетянув несопротивляющегося Денниса к себе на колени, Йоаким начал медленными, задумчивыми поглаживаниями растирать гладкую кожу, улыбнувшись только во взъерошенный затылок: — Ты ж моё летнее чучело.