Bundle of joy

1. Каждый раз, когда он видит Харли, он чувствует её страх. Беспричинный, неподконтрольный, дикий. На лице сквозь окантовку шрамов пробивается настоящая, искренняя улыбка. Это как момент оргазма — все в нем сжимается и ликует от вкуса её страха, от его плотности и осязаемости. Её страдания делают его счастливым и легким. Ему хочется улыбаться, хочется насвистывать глупый мотив, хочется кричать: «Дорогая, я дома!», как только он входит на порог убежища. Лишь бы видеть, как дрожат её губы, трепещут ресницы, как воздух застревает у неё в горле. Она прекрасна в своей агонии, удивительно мила и послушна. Ему хочется расцеловать её черные губы. Но игра хороша, пока не наскучит, пока не надоест. А Харли с каждым днем все усложняет и усложняет правила, не дает им обоим выпутаться. Когда он возвращается ночью домой, его ждут горячий ужин и теплая постель, его ждет ванна и ласки, все, чего он только может пожелать. А если он не желает этого, она покорно отступает, отползает в тень. Она больше не беспокоит его по пустякам, не врывается к нему с криками в кабинет, не пищит от восторга в четыре утра, когда Бад и Лу пробираются к ним в постель и преданно лижут её лицо, не ластится к нему, словно кошка во время течки. Она превратилась в идеального робота, послушную голубоглазую куклу, которую даже жалко ломать. Пресно и скучно. Бездушная тварь. И Джея это бесит, выводит из себя, доводит до исступления. Она словно закрылась в своей скорлупе, спряталась от него, наконец-то смогла сбежать. Его выворачивает от мысли, что ему не за что на неё злиться, что нет больше причин душить её во сне, терзать её субтильное тельце, полосовать её белую алебастровую кожу лезвием ножа. Это невыносимо. Нужно что-то с этим сделать, - понимает Джокер. Работа была тяжелой. Он устал, ему хочется выпить. Хочется смыть кровавый привкус со своих губ. Он облизывает их, но становится только хуже. На его губах запах пороха, микро-трещины, смазанная помада. Он садится на кровать спиной к Харли, разминает пальцы, затянутые в кожаные перчатки. - Пирожок, - слабо произносит Харли, - чего ты хочешь? Джокер поворачивается к ней, смотрит внимательно. На её лбу скопились бисеринки пота, лицо бледное и осунувшееся. Под глазами размазалась подводка, зрачки — точки, маленькие, черные, белок весь в красных прожилках, то ли от недосыпа, то ли от слез. Джей ненавидит, когда она плачет. Это слабость, разложение, это вызывает в нем бесконтрольную ярость. Ни к чему. - Говори, - хрипло предлагает он. Харли вжимается в подушки, бездумно мотает головой. Ему хотелось, чтобы вышло спокойно, нормально. Получается пугающе. Жестко. Он не умеет быть таким, как ей хочется. - Говори, - шепчет Джокер настойчиво. Это не игра. Или та, в которой он не может выиграть, а значит, и играть не стоит. Харли лишь прижимает руки к груди в бессознательном оборонительном жесте. Дрянь. Молниеносно Джокер бросается на неё, прижимает весом своего тела к кровати, хватает за горло, хрипит ей на ухо: - Говори же, ты, мразь! - ему хочется переломить ей трахею, выбить из неё всю дурь, заставить снова ныть и хныкать, сделать её прежней. А не такой — мертвенно-бледной, молчаливой, напуганной до ужаса, но все равно не произносящей ни слова. Ни звука. То ли кукла сломалась, то ли он её сломал. Не поймешь. Джей давит на горло. Знает, что останутся синяки — темные, кроваво-красные и сиреневые, под цвет его тренча. Но ему все равно. Он должен выбить из неё правду, пока она не задохнется, пока глаза не закатятся, а сама она не превратится в тряпку. - Пи..ро..жок, - хрипит Харли безжизненно. Это не просьба, не жалкая попытка вырваться, это слово, тихое и ласковое, заползает ему под кожу, рушит его самообладание, заставляет его отпрянуть от неё, снова усесться на край кровати. Он горбится, прячет лицо в ладонях. Грязные зеленоватые волосы падают на глаза. Так проще. Он чувствует, как вес ее тела перемещается на кровати. Сначала он думает, что она ползет от него, пытается скрыться, спрятаться, но потом её тонкие ручки ложатся ему на пояс, обнимают сзади. Она находит его руку своей и впихивает в его сжатый кулак клочок бумаги. Ощущение её рук пропадает. Холод. Стылые простыни. Джокер лежит на постели, не раздеваясь, в тренче и ботинках. Он курит сигарету, пускает колечки дыма в воздух. В его кулаке зажат ответ на все вопросы. В его кулаке — начало и конец. Что-то такое, что делает его человеком и одновременно монстром. Он точно не знает, но губы на фильтре сигареты подрагивают. Джей разворачивает бумажку. Беременна. Вот все, что написано. Он закашливается дымом и истерично смеется, запрокинув голову. 2. Джокер знает, что ему нужно делать с этими новостями. Ему нужно все исправить. Причем как можно быстрее. Он мог бы сделать все сам, у него есть отличный острый нож как раз по случаю. Но он не будет. Много чести. Пусть её вычистят, словно потаскушку, вынут из неё набор их общих клеток и размажут по поддону. Он даже посмотрит. Проконтролирует. А она ведь сделает все, что он ей скажет. Хорошая девочка, послушная. Решение легко принять. Это ведь даже и не решение, так, необходимость. Но отчего-то ему не легче. Он смотрит на Харли, бродящую по убежищу, словно тень, словно прозрачный силуэт, его личное недоразумение. И ему не по себе. Он даже не может объяснить, что не так. Словно её подменили, стерли улыбку с её светящегося лица. Ему даже хочется взять нож и прочертить на её идеальных заплаканных щеках такие же линии, как и у себя. Чтобы она больше не печалилась, чтобы всегда улыбалась ему. Но он снова не делает. Стискивает кулаки, скрежещет зубами, матерится чуть слышно, но даже не подходит к ней. Да что же в этом такого? Почему все женщины так стремятся заиметь кровавый орущий сверток на своих руках? Зачем? Джокер не понимает. Он смотрит на Харли, её чуть расплывшуюся талию и ничего не испытывает. Даже ярости в нем нет, даже ненависти. Все словно через мутную пленку, через завесу пепла. Его не трогает, что внутри неё выстраиваются цепи и кольца ДНК, соединяются в этот самый момент его и её клетки, чтобы стать общими, чтобы дать жизнь новому существу. И если серьезно, смешно даже, что он думает об этом серьезно, маленький ублюдок — это угроза. Всему и сразу. Это - уязвимость и запах опасности. Это - потенциальный страх. Не его, Харли, конечно. Это - помеха. Во всех смыслах этого слова. Жалкий кусок мяса, который испоганит всю нормальность их жизни. И всю ненормальность тоже. Поэтому он должен быть уничтожен, снят, как препятствие с пути. На третий день Джокер ловит Харли в коридоре за бледную тонкую руку. Он не говорит ни слова, тянет её за собой, тащит вниз по лестнице. Сначала она идет с охотой, покорно и радостно, как привыкла. Но на последней ступеньке что-то с ней происходит, понимание пулей разрывает её голову, и она начинает щериться, словно кошка, упираться босыми ногами в щербатые половицы, пищать от боли — старые доски ранят её ноги, впиваются занозами в белую плоть. Джокер бьет её ладонью по лицу наотмашь, её голова дергается, уходит в сторону. Когда она снова поднимает на него глаза, их взгляд такой холодный и далекий, что Джею на короткий миг становится не по себе. Он с легкостью давит это чувство за грудиной, крушит его в прах. То, что должно быть сделано, будет сделано. Он волочит её за волосы к машине, запихивает на заднее сиденье, садится рядом. Один из головорезов уже за рулем. С удивлением Джей замечает, что огромные ручищи детины подрагивают на руле. - Вперед, - шипит Джокер, а Джон не смеет ослушаться. Они едут в полной тишине. Харли жмется к противоположному окну, царапает переломанными ногтями обивку сидения, слезы катятся по её худому, бледному лицу. Она снова молчит, только затравленно оглядывается по сторонам, ищет что-то в глазах Джея, алчет. Но он отворачивается, рассматривает грязь под своими ногтями. Это ведь просто. Они приезжают на самый край Готэма, в такие трущобы, что даже Джокер кривится от отвращения. Джей выволакивает Харли из машины, Джон остается сидеть за рулем — с ним Джокер разберется потом, если понадобится. Он держит Харли за руку крепко, требовательно. Стучит в обшарпанную дверь три раза, заталкивает Харли внутрь. Она уже не пищит и не щерится, снова покорно следует за ним. Переломить волю не так уж и сложно, если долго и методично пытаться. А он ведь мастер своего дела. Харли кладут на серый стол в потеках засохшей крови, привязывают её руки кожаными ремнями. Комок подкатывает к горлу. Джей с трудом сглатывает его, закуривает. Сигарета между его губами трясется. Ноги Харли разводят в стороны, закрепляют, чтобы не дергалась, чтобы все быстрее закончилось. - Пирожок, пожалуйста, - шепчет Харли обескровленными губами. Её колотит мелкой дрожью, а со лба катится пот. Она так напугана, что ей с трудом удается произнести даже эту короткую мольбу. Джокер отворачивается, жадно тянет в легкие сигаретный дым. За его спиной слышится лязг железа о железо. Металлический холодный звук. Харли вскрикивает тонко и высоко. Джокер не может удержаться, он оборачивается так быстро, как только может, в вихре фиолетового тренча. Его руки на рукоятке дрожат. Дуло его пистолета смотрит на низкого горбатого чудака в запачканном красном кафтане. Джокер смотрит на Харли. Джокер смотрит на мясника. Его взгляд возвращается от одной к другому. Лоб начинает потеть, а руки на пистолете ходить. - Родной, - шепчет Харли одними губами, беззвучно. Но этого достаточно. Что-то в Джокере лопается с мокрым звуком. Он запрокидывает голову, закатывает глаза, нервно хихикает, а потом стреляет. Мясник падает и воет в голос. Инструменты валятся из его рук, он хватается за кровоточащую ногу и начинает кататься по грязному полу, проклиная Джокера на чем свет стоит. Харли несмело улыбается. Когда Джей развязывает веревки, она неумело соскальзывает на землю, но ноги её не держат. Она чуть не падает на пол, но Джокер удерживает её за руку. Она плачет, уткнувшись ему в плечо, да так сильно, что через несколько неловких минут его тренч пропитывается горячим и скользким. Не кровь. Хорошо. На душе отчего-то поразительно легко. Словно ему зашили рану, словно вкололи в вену новокаин. Джей чувствует себя спокойно, будто ничего не было. Секретная таблетка действует на него безотказно. Харли. Страх отступает. Это ведь его должны бояться, а не он. И никакой ублюдок в животе Харли не изменит этого. Не помеха, нет, сила. Мощь, с которой ничего не сравнится. Наследие. Джокер целует Харли в шапку волос, усмехается своим мыслям. Дикость, а ведь как приятно. 3. Харли улыбается. Суетится на кухне, готовит завтрак, варит кофе. Норма в абсолютной точке. Джей сверлит её спину горячим взглядом. Она не боится. Совсем. Вообще. Ей не страшно родить ему ребенка. Эта мысль прошивает больное сознание насквозь. Как так? Она должна ненавидеть свое положение, должна сама желать смерти кровавому сгустку, залегшему под её сердцем. Но она отчего-то счастлива. Это бесит. Он не понимает. Не может разобраться, что же в этом такого? Харли плохо переносит беременность, но она ничего не просит. Запирается в туалете, часами стравливает скудную пищу, кашляет и плачет. Но ничего не говорит, не жалуется. Это так не похоже на неё, удивительно. Воистину, материнство преображает женщин. А Джокер не может не думать об этом. Равнодушие, бесчувственность. Он все это так хорошо знает. Сидит в кабинете, чертит планы и карты, пишет крючковатым почерком трактаты по захвату мира, убийству Бэтмена, порабощению всех и каждого. На автомате, бездушно, без запала и огня. Чертова девка и её ублюдок вырвали у него что-то очень важное, забрали силу. Концентрация больше не дается ему. Когда он в очередной раз слышит характерные звуки из уборной, он не выдерживает, идет к ней, не стучит, распахивает дверь с ноги. Она сидит на каменном полу, подтянула ноги к груди, прислонила голову к краю ванной. Волосы свалялись паклей, глаза запали, горят лихорадочным огнем. Она не похожа на женщин из журналов, лучезарных и счастливых. Она больна. Ублюдок в её животе убивает её. Джокер скрежещет зубами, нависает над Харли. Она пищит, сворачивается в клубок, закрывает себя руками, как может. Это жалко. Джокер поднимает её на руки одним рывком и относит в спальню. Кладет на постель, укрывает одеялом. Его руки дрожат. Такие простые действия и такие сложные. Он привык все крушить и ломать вокруг себя, не созидать. - Малышка, - спрашивает он хрипло, не поворачиваясь к ней, - чего ты хочешь? Он чувствует, как Харли замирает под покрывалами, застывает, тихая, как мышка, боится даже вздохнуть. И его так ужасно раздражает её покорность, бесит её страх, её ужас. Его убивает её реакция. Он разворачивается к ней и долгую минуту пялится на неё глазами, красными от недосыпа и алкоголя. - Ну же, - подбадривает он хлестко. Руки Харли дрожат. Она тянется к столу и протягивает ему бумажку. Джокер улыбается. Дурацкое совпадение. Разворачивает. Рецепт. Харли нужны лекарства. Чертова шлюха, не могла что ли сказать? Ему хочется размолотить её лицо в кровавую кашу, но безумие подождет. Осталось каких-то семь месяцев. - Джон!!! - кричит Джокер громко и надрывно, от чего Харли ещё больше пугается, прячется чуть ли не с головой под покрывалами. - Босс? - на пороге появляется один из головорезов. Смотрит на них долго, изучающе, но под горящим безумным взглядом Джокера тушуется, опускает глаза. - Джонни-бой, будь хорошим мальчиком, - говорит Джокер вкрадчиво, - и достань Харли то, что ей надо. Сейчас же, - добавляет он. Джон дрожащей рукой тянется и хватает клочок бумаги. Мнется на пороге, бурчит что-то нечленораздельное. - Ах да, - Джокер пользуется минутной паузой и добавляет, - теперь ты будешь приносить ей все, что она попросит. И, если надо будет, принесешь ей голову Робина на блюде. Джон непонимающе сопит носом, мнется."Такой большой, и такой идиот", - злобно думает про себя Джокер. Как же ему объяснить? Джокер достает из-за пояса револьвер и стреляет прямо под ноги Джону. Без предупреждения и лишних слов. Джон матерится вполголоса и вылетает прочь. Дураков нужно учить. Джокер снова поворачивается к Харли. К её лицу приклеилась улыбка. Настоящая. Мерзко признаваться, но он тоже рад. Нервно хихикает, икота застревает в горле. Когда она берет его руку в свою, в глазах так сухо, не сморгнуть. Чертов дым сигарет, чертова сивуха. - Ты ведь оставишь мне Бэтмена, а, тыковка? - спрашивает он, прочистив горло. Харли заливисто смеется. Музыка. Настоящая симфония. Он смеется в ответ. Лучшее, что между ними есть, - это смех. 4. Харли тяжело передвигаться. Её прекрасные стройные ноги опухли, превратились в плачевное зрелище. Джокер старается не смотреть. Зачем женщины вообще соглашаются на такое? Уродство. Её живот стал большим и круглым, но сама она осталась все такой же худой и болезненно тонкой. Порой ему хочется её накормить. Хочется схватить её за щеки и пихать в неё еду, пока она не попросит пощады. Конечно, он не делает. Смотрит за ней, как она неловко передвигается по кухне. Встает раньше него, готовит завтрак, варит кофе. Рутина успокаивает, делает его иммунным к её страданиям. Так-то лучше. Джон покорно выполняет все, что от него требуется, приносит Харли лекарства, вещи и еду. Джон знает, что Джокер наблюдает за ним, что любая оплошность грозит отсечением головы от туловища. А ему ведь дорога его пустая голова. Мозгов там нет, но чтобы залить пивом зенки, сгодится. Остальные головорезы все больше молчат, стараются не бесить босса. Кто-то ведь говорит «мы ожидаем». И, кажется, это верно в отношении безумного клоунского тандема. Джокер никак не проявляет своей заинтересованности в ублюдке, растущем в животе у Харли, но лучше ведь не будить лихо, верно? А ещё береженого бог бережет. Кто знает, чего на самом деле хочется маньяку, правящему черепной коробкой Джокера? Ага, лучше не проверять. Харли много спит, валяется в кровати, укрывшись покрывалами, лениво перелистывает страницы журналов или просто смотрит в пустоту перед собой. Стала ведь другой, убежала от него, хоть ему и не хотелось. А Джокер смотрит на неё такую, ему хочется раздавить её живот, словно спелый арбуз, вытащить оттуда кроваво-красного гнома, растоптать его в пыль. Он уже ненавидит это маленькое чудовище, которое вытянуло из его Харли все соки, вынуло всю душу, забрало с собой. Харли ведь принадлежит только ему, и никакой сгусток клеток, пусть у него уже есть уши и пальцы на руках, не вправе отнимать её у него. Он приходит после легкой работы, прибыльной, но кровавой. Плюхается на кровать рядом с Харли, стаскивает ботинки. Она лежит на боку, смотрит на него. И внезапно что-то в груди колет, заставляет кровоточить, заставляет сердце колотиться так сильно и громко, как барабан. Как грохот пуль на деле, как отзвуки смеха в пустом сквере. Джей смотрит на Харли, на её округлые, плавные формы. Он ненормальный. Он хочет её даже такую, оплывшую и уродливую. В животе что-то дергается, кровь приливает к бледной коже. Он не понимает, как оказывается между её бёдер, его язык чертит на её коже дорожки, а она сдавленно стонет, извивается. Ему хочется всего и сразу, хочется натянуть её волосы, схватить её за горло, вскрыть её пузо, вытащить монстра на свет, но всего этого он не делает. Ставит её осторожно на колени, придерживает за талию, входит в её тело. Это странно, извращенно даже для него. Но он не прекращает. Харли смеется и стонет попеременно. И это действительно хорошо. Вся злость и ярость уходят из его тела. Как будто он передает их ей со своими толчками, с горячими поцелуями на загривке, с удушливой волной удовольствия. Его рука попадает на её живот. Случайно, не намеренно. Кожа натянута. Толчок в её тело. Толчок в его руку. Джокер в удивлении прижимает ладонь к тому месту, где только что почувствовал толчок. Удивительно. Страшно. Дичь. В этот раз он доводит Харли до исступления. До громких стонов и стенаний. Без боли. Совсем. Это так странно и так чудовищно неправильно, что он задыхается, будто это его душат, будто её руки у него на горле. Когда все кончается, он не отпускает её от себя, держит в объятьях, обнимает её большой живот, гладит. Хоть бы разок, что ли. 5. Харли кричит от боли так громко, что Джокеру хочется заткнуть уши. Хочется вырезать из неё маленького ублюдка самостоятельно, лишь бы она заткнулась. Но он стоит у окна, словно приклеенный, пялится на снег, падающий из разверзшихся небес. Пальцы, сцепленные за спиной в замок, белеют от напряжения. Хочется напиться. Забыть все это, как страшный сон. Так громко она кричит. Так страшно и надрывно. Словно её полосуют кривым ножом, словно в неё разрядили целую обойму, вытащили кишки наружу. Хочется закурить и похоронить под пеплом и вкусом никотина это неприятное чувство во рту, склизкое и мерзкое. Ей больно. И не от его рук. Или от его, это ещё как посмотреть. - Пирожок, - слабо стонет она, когда её отпускает. Джокер поворачивается на её голос, смотрит в её синие глаза, подернутые дымкой боли и ужаса. В этих глазах столько всего — и страх есть, и ужас, и собачья преданность, но все-таки больше всего в них любви. Джокер вздыхает. Он знает, всегда знал, что она любит его. Глупая девчонка, потаскушка, идиотка просто. Его нельзя любить, не за что, не для чего. Он ведь садист, он маньяк, он доходяга. Джей смотрит на конвульсии Харли, на её закатившиеся глаза, на мясника, склонившегося между её ног и призывающего её работать мышцами. И внезапно деталь паззла встает на свое место. Туда, где её так не хватало. Встает ровно, идеально правильно, словно всегда была где-то там, но он не мог до неё дотянуться. Харли любит его. Всего и сразу. Уродливые шрамы и маниакальный блеск в глазах, пожелтевшие от табака пальцы и цепкие ногти на её горле. Любит его истеричный смех и его острые ключицы, переломанные столько раз. Любит его изношенный сиреневый тренч, любит морщины, отчетливо видные под гримом, любит его руки с длинными белыми пальцами, испачканными в крови так, что не отмыть, любит его даже тогда, когда он никого не любит. Любит так сильно, что согласилась родить ему ублюдочное чудовище, уродца, монстра, высосавшего из неё все соки. Лишь бы их что-то связывало большее, чем убийство, большее, чем любовь и верность. Их будет связывать кровь. Но не на руках, в жилах. Джокер отлепляется от подоконника, садится в изголовье кровати, снимает перчатки и хватает Харли за руку. Она воет от боли, вцепляется ногтями в его ладонь. Он цепляется в её ещё крепче и говорит: - Давай же, мать твою! Харли орет, матерится на чем свет стоит, слезы текут из её глаз. Джокер не отпускает её руку. К черту весь этот бред, он не боится. Не на того напали. Бледная и усталая Харли лежит на постели, тяжело дышит. Джокер смотрит то на неё, то на сверток в своих руках. Он не знает, куда себя деть, что сделать. Это все так безумно, так странно и неправильно. Его тошнит от вида окровавленной плоти, завернутой в пеленки. Его тошнит от бледной худой женщины рядом с ним. Его тошнит от всего того, во что он ввязался так или иначе. Харли слабо улыбается, прочищает горло. - Пирожок, - шепчет она. Джокер смотрит на неё, на него она не глядит, её взгляд устремлен лишь к свертку, буквально приклеен к нему. Она тихонько смеется. Джокер вновь смотрит на сморщенное красное лицо ребенка в своих руках. - Малышка, - усмехается он, проводит длинным белым пальцем по носу существа. Синие глаза открываются. Не чудовище. Не монстр. И уж точно не ублюдок. Девочка улыбается. Джокер хохочет, запрокинув голову. Возможно, лучшее, что делала для него Харли. Возможно, лучшее, что они делали вместе. Всего лишь мешок с костями и кровью. Всего лишь крошечное соединение генов. Всего лишь чуток его самого и немного Харли. Его малышка.