Гематоген

- А с хуя ли столько ткани гордо реется над нами?! - Это из последнего? - Ага, трехминутной давности. Пиво не передашь? Со стороны мы наверняка смотримся как местные босяки. Во всяком случае, не как выпускники элитного ВУЗа, немало преуспевшие по окончании. Особенно концептуален, конечно же, Митька с его дизайнерской манерой заправлять рубашку в треники. Ну а чего еще ждать от парня из министерства обороны? Стихов о флагах, к годовщине великой победы вывешенных в парке Славы? Государственный гимн удачно вписывается в атмосферу дежурной помпезности предстоящих торжеств, поэтому владелец симафона не сразу опознает в нем свой рингтон. Симафоны – это такие айфоны, одетые в гжель и хохлому. Почему-то в штабе правящей партии такое цветовое решение считают патриотичным. - Да, привет, все просто отлично… впервые слышу… прочистить трубы? Зачем? «Чистить трубы» или «гонять лысого» владельцу симафона не только незачем, но и довольно сложно технически. Хотя так думать, безусловно, сексизм с моей стороны. Вообще парадоксально, что у девочек как раз есть маточные трубы, в то время как у мальчиков с этим делом не сложилось, но поработать трубочистами мальчики советуют друг другу, и к трубам девочек это имеет весьма опосредованное отношение. Да и только в том случае, если у парня давно не было секса, и он не хочет зарекомендовать себя скорострелом. Иногда прочистить трубы нужно просто, чтобы выровнять гормональный фон и перестать отвлекаться на всякие двусмысленности. Чаще всего так и бывает вообще-то. Как бы то ни было, сладкий блондинчик, с недовольным видом сующий симафон в карман пиджака, - мой друг, и зовут её Нино Кашкаридзе. Предупреждая все возможные вопросы, сразу оговорюсь: в паспорте в графе «пол» у неё написано «жен», но Нино – свой пацан, и мое мнение по этому поводу железобетонно. Даже несмотря на то, что недавно Нино влюбилась, и по этой причине почти избавилась от расстройства гендерной личности. - Что с лицом? – спрашиваю я, поймав пару молний, пущенных наугад из прищуренных глаз. - Соседка снизу решила, что мы её заливаем, - жалуется Нино. – Она звонила родителям, не застав меня дома, и теперь те переживают, поскольку соседка явно не в себе и угрожает прийти с ножом. Я внимательно слушаю Нино, но истинная подоплека её печали остается мне непонятной, пока друг внезапно не взрывается протяжным воплем «Я дипломированный психолог, черт возьми, я могу сама разобраться с соседями!» - Когда ты так об этом говоришь, прости, но возникают разумные сомнения, - смеюсь я. Митя берт паузу. - Что тебя так расстроило? – наконец выходит из транса он. - Я влюблена, - Нино несёт. Я-то знаю, что малейшее непонимание вызывает у нее пассивную агрессию, но за реакцией окружающих наблюдаю с улыбкой. – У меня есть сверхцель и любимая работа, и мне недосуг разбиратья с чужим дерьмом. В прямом смысле слова, ибо речь идёт о канализации… - Понятно, - Митя кивает, - это как в том рассказе про гей-порно: «У нас любовь на съемочной площадке, роман от слова «романтика», а нам велят снимать капрофилию». - Вот именно, - Нино улыбается. Ей нравится быть понятной с первого раза. Меня же, наоборот, передергивает. И вовсе не оттого, что Митю постигло замещение сексуального объекта – много порно еще никому не вредило, - нет, парафильные расстройства, более известные как половые извращения, – это моя специализация. И все, что связано с выделительной и кровеносной системами организма, я принимаю особенно близко к сердцу. Вот почему шутки в контексте парафилии меня огорчают. Раньше подобный дистресс выливался у меня в пассивную агрессию, как у Нино – сиюминутные коммуникативные сложности, но недавно всё изменилось, и вибрация в районе правого яичка лишний раз утверждает меня в мысли об этом. Необязательно доставать телефон, чтобы знать, от кого получено смс, но я делаю это, чтобы уточнить содержание. Нино и Митя наблюдают за моими манипуляциями буквально с жадностью. На их лицах крупным шрифтом написано любопытство. Потому что я улыбаюсь еще до того, как окошко сообщения открывается. Андроид сильно тормозит после того, как я постирал свой смартфон вместе с брюками, но это не имеет никакого значения. - Я хочу позвать его на ужин, - говорю я Нино, пробегая глазами текст смс, и она согласно кивает - тоже прежде, чем прочесть сообщение, которое я ей, конечно, показываю. Мы целуемся в щеки, и Митя идет к метро, пока я спорю с Нино, стоит ли заходить в магазин. Если есть что-то, что может сделать влюбленность приятнее, так это возможность поделиться позитивом с друзьями. *** То, что мы с Нино живем вместе, является предметом неистребимых подтруниваний со стороны наших общих друзей. Те несколько человек, которые незнакомы с одним из нас, зато на короткой ноге с другим, настроены куда более серьезно в своих предсказаниях общих детей. Конечно, мы с Нино понимаем: это не вполне стандартная ситуация,- но если я и боюсь впасть от друга в зависимость, её такой исход не пугает. Сидя на нашей кухне, я очень хочу знать, что думает об этом мой гость, но он – увы! - сосредоточен на сенсорной панели смартфона. Смс приходит неожиданно. Я подпрыгиваю на табуретке, будто ужаленный, и густо краснею, выуживая из штанов свой собственный телефон. «Детей можно делать и без романтики, даже лучше получится», - говорит смс. Почему-то мне не нравится эта сентенция. «Вряд ли она согласится родить нам детей. Да кому бы то ни было. Жаль, такой генофонд…», - это второе сообщение тоже не успокаивает. Я знаю, что переписываюсь с генетиком, и именно поэтому не хочу питать никаких иллюзий, но, черт, что он хочет этим сказать?! Не пойму. - Простите, трубы зовут, - Нино криво ухмыляется, мельком глянув на дисплей, и оставляет нас одних. В ванной слышится плеск воды или это шумит у меня в ушах? - Не стой так… близко, - прошу я, когда причина этого шума материализуется у моего левого бока. Он делает это молниеносно, как змея, стоит Нино притворить за собою дверь, и мне очень хочется расплавиться, стечь под него, я чувствую жар его гладкого тела, но держусь из последних сил, потому что некомильфо. – Дарюс, - говорю я как можно тверже. Мне нравится, как его имя ложится на язык: словно вертишь на самом кончике ягоду малины, пока она не распадется от такого обращения на множество крапинок, багровых, как капли крови. - Оказывается, она вызывала сантехника из ЖЕКА, но он так и не пришел… - Нино выглядит раздосадованной, когда вваливается обратно в кухню, и я чувствую ту же досаду напополам с облегчением, как только Дарюс с готовностью отстраняется. - Не понимаю, она хочет, чтобы мы вызвали ей сантехника? – эта на своё счастье незнакомая мне соседка снизу явно провоцирует конфликт, и по состоянию Нино я понимаю, что цель близка. - Я могу притвориться сантехником, - неожиданно говорит Дарюс.- А что?! Скажу, что вы не при делах. Он типичный ариец, только ростом немного не вышел. Развитые мышцы груди сделали его предметом моего вожделения в первый же вечер нашего знакомства. - По-немецки? – шепчу я, не иначе во власти этих самых грёз. - Что «по-немецки»? - Скажешь про нас…ну, сантехник же… Дарюс хохочет: - Неужели ты хочешь, чтоб старушка достала с антресоли дробовик? Она, небось, еще войну у вас помнит. Нино улыбается и бьет Дарюса по плечу кулачком. Я немного ревную, но ужасно доволен, что они подружились. Как и медики, мы много пьем, поэтому антистресс выбираем между ромом и скотчем. Разговор о машинах кажется мне безобидным, однако вскоре выясняется, что мы с возлюбленным Нино совпадаем не только во вкусах на винтажные автомобили… - Все, ты должен меня трахнуть! – делает неожиданный вывод подруга. Она уже слегка пьяна и покачивается из стороны в сторону. - Смещение сексуального объекта? – я улыбаюсь. – Секс по ассоциации, как ты сама его называешь? Нино мгновенно заливается краской, мельком взглянув на Дарюса. - Мне вас оставить? – он хохочет. – Пойду, наделаю пены… Видимо, по моему лицу им становится ясно, что я немного не в теме. - Как?! – Нино буквально рыдает от смеха. – Ты не видел этот ролик?! Парень занимался онанизмом в ванной, а когда процесс засняли, сказал, что это просто так выглядит, на самом деле он делал пену… - Сверху пена, снизу дерьмо, - Дарюс улыбается, - а давайте скажем соседке, что у вас в трубе эпилептик с расстройством стула? Я смеюсь, хоть эта шутка довольно жестока. Боюсь, я бы смеялся даже над парафилией, если бы Дарюс над ней пошутил. Это действительно очень страшно, когда присутствие другого человека лишает тебя контроля над своими эмоциональными реакциями: ты как будто себе не принадлежишь… *** Ближе к полуночи Нино вспоминает о своей великой любви, способной спасти, если не мир, то хотя бы саму воздыхательницу – от смертной тоски, которую я склонен считать проявлением психоза. - К утру мне нужно нарисовать эмблему для лучшего мужчины на земле. Поэтому давайте по последней, и я пошла. - Третий тост, - констатирует Дарюс. - За родителей, - вырывается у меня. Нино кивает. - За то, чтоб ими не стать, - уточняет она, залпом опрокидывает полстакана виски и оставляет нас на кухне одних. - За любовь, - поправляет Дарюс, наклоняясь ко мне, не может выровняться, падает мне на руки. Я не хочу казаться грубым, но спихиваю его, и он растягивается на полу, затылком опираясь об одно из моих коленей. Я не могу поджать это колено, хотя мне очень хочется, потому что иначе Дарюс упадёт, и я остаюсь сидеть со свинцовой тяжестью в области паха, пока возмутитель моего спокойствия устроится поудобней. - Так не пойдёт, - он качает головой, доставая из кармана сигареты. У нас на кухне можно курить, но я не в силах выровнять дыхание, поэтому отнимаю у него пачку. Естественно, он не в восторге от такого произвола. Не в силах сопротивляться в полную силу, я оказываюсь втянут в потасовку, которая постепенно переходит границы шутки. Дарюс бьет меня по лицу раскрытой ладонью, и я с удовольствием ударяю его в ответ. В этот момент я уже не контролирую себя, какой уж тут самоанализ. В университете нам частенько говорили, что мы не должны нести на себе деформирующий отпечаток своей профессии, ибо разрушив собственную личность, клиенту не поможешь, совсем даже наоборот. И именно это «наоборот» заставило меня в корне не согласиться с самой идеей санкционированного попустительства. Я – хороший психолог. Возможно, один из лучших. И именно потому, что я не оперирую какими-либо шаблонами и не считаю себя божеством от психоанализа, как это делают иные коллеги. Я точно знаю, что у меня у самого есть проблемы и делаю всё от меня зависящее, чтобы эти проблемы не влияли на моё восприятие проблемы клиента. Я также принимаю как данность, что человек не может быть абсолютно здоров ментально. На том и стою. - Кирилл, - говорит Дарюс, чтобы привлечь моё внимание. Оказывается, я задумался, сбежал в себя, как обычно. – Тебе больно? Кожа действительно пылает в тех местах, где он её касается, но боюсь, к недавним ударам это не имеет ни малейшего отношения. - Почему ты остановился? – не то, чтобы мне было действительно интересно, просто удалось пропихнуть в легкие немного воздуха, и нужен тайм-аут, чтобы справиться с удушьем окончательно. - Ты перестал сопротивляться. А вот это уже интересно. Дарюс пьян и не в состоянии долее подавлять свою агрессию – это я знаю. Но его «якоря» и «стоп-сигналы»… про его ограничители эксцессов я не знаю ничего. - Тебе нравится подавлять? Какой ужасно неуклюжий вопрос! Но как еще я мог об этом спросить? Я тоже пьян, и триумфальный профессионализм вынужден торжествовать над личным фиаско. - Мне не нравится бить лежачего, - Дарюс тоже говорит штампами, не подбирая слов. Какая-то занимательная нейролингвистика получается. – Ты отключился, и я испугался, что не рассчитал. - Почему испугался? – вот теперь мне и впрямь интересно. Какое-то покалывание вдоль позвоночника и тепло в районе солнечного сплетения. Наверное, я трезвею. - Не хочу причинить тебе вред, разве не очевидно? – Дарюс очень терпеливый парень, он никогда не игнорирует мои вопросы, какими бы глупыми они ни казались, и за это я влюбляюсь в него. С каждым днем все больше и больше. - Вовсе нет. И что же такого страшного в том, чтобы причинить мне вред? – я по-настоящему заинтригован. - Я не хочу, чтобы ты боялся меня или моей несдержанности. - Почему? Это всем известное правило «5 почему», и Дарюс, управляющий частной клиникой, наверняка мог слышать о нем на каком-нибудь бизнес-тренинге. Он улыбается, явно понимая, куда я клоню, и говорит очень тихо: - Потому что с тобой я не могу и не хочу сдерживаться. Нет, он хочет, чтобы это звучало серьезно, поэтому старательно сдерживает улыбку, то есть сам себе противоречит, но у него, как всегда, не получается. Я потрясенно моргаю: вынужден признать, это не совсем то, что следует говорить так легко, и теперь, как понять, серьезно это или просто так выглядит в целях манипуляции? - Скажи что-нибудь, - просит Дарюс. Его рука крадется к моему паху. Мой член уже каменный от одного предвкушения. Дарюс знает, почувствовал, не мог не почувствовать пока мы возились на полу. - Я не понимаю, - честно признаюсь я. Я действительно уже ничего не понимаю. Ведь знал же, к чему все эти контактные препирательства, но не стал от них уклоняться. Если я не хотел, чтобы он курил, мог об этом сказать, прежде чем выхватывать сигареты. - Я тоже не понимаю, - говорит Дарюс. Он гладит меня, но как-то рассеянно, будто кошку. – Если ты не хочешь, то так и скажи. Я не очень разбираюсь в гей-культуре, поэтому лучше уж спросить прямо. - Не все вопросы нужно озвучивать, да и ответы тоже. Странно, что я так спокоен и собран. И при этом кривлю душой. Дарюс прямолинеен. Он не оставляет шанса интерпретациям. Я всегда с уверенностью могу сказать, зачем он огорчает меня, и когда это происходит подсознательно. Мне так спокойнее. Я не люблю осознанных манипуляторов – в своё время по мне прошлось пару штук; пришлось сделать выводы. - Как насчет МОЕЙ несдержанности? – хмыкаю я. - Покажи мне её? – рука на моём члене замирает и вдавливается в джинсы. Даже сквозь плотную ткань я ощущаю ее тепло и готовность ладони объять то необъятное, что вот-вот взорвется в моих штанах. «Сомни», - хочется рыкнуть мне, но Дарюс пьян, и я говорю ему об этом. - Ну, мы на равных, разве нет? – улыбается мой мучитель. - К тому же, если что-то пойдет не так, мы спишем это на алкоголь и сможем остаться хорошими друзьями. - Ты всё предусмотрел, - усмехаюсь я. - Ты не оставил мне выбора, - Дарюс вздыхает и морщится, как от зубной боли. - Что? - я даже привстаю на локтях, чтобы вглядеться в его лицо. - Опять это мерзкое чувство… - Это какое? - Будто что-то ускользает у меня из-под носа, очевидное невероятное… Я думал, дело в нашем общении: ты не говоришь, я не спрашиваю – оба полагаемся на волю случая, который рано или поздно довершит остальное. Потом подумал, может, я неправильно сигналы подаю? - Нет, дело не в общении, - я набираю в легкие больше воздуха, предвкушая долгий обстоятельный разговор. – Дело в том, что ты пьян, повторяю. В трезвом виде ты вообще никаких сигналов не подаешь. - Думаешь, я наутро откажусь от тебя? - Не исключаю такой возможности. - Тогда будем пить дальше, - Дарюс садится по-турецки и достает из отвоеванной пачки помятую сигарету. – Ну а как тебя переубедить, если я уже пьян? - пожимает он плечами в ответ на мой вопросительный взгляд. У него красивые плечи, даже очень красивые: в меру широкие и наверняка удобные для лежания. Я хочу проверить это предположение, но вместо этого поднимаюсь на ноги и отправляюсь на поиски виски. Как и все медики, мы много пьем… *** - Да уж, в логике тебе не откажешь, - я улыбаюсь до ушей, ничего не могу с собой поделать. Ресторан замечательный, день - еще лучше, а Дарюс – просто гран-при фестиваля позитива. Думаю, мне импонирует его логическое мышление. А ещё – белые холщевые скатерти, вышитые красно-черные занавески, глиняные горшочки на здешних полках и шкварки: я люблю вареники со шкварками. - Значит, - продолжает расспрашивать Дарюс, - никто из вас не работает по специальности? - Да, Нино – помощница депутата, а Митя – с недавних пор госчиновник. Один я о судьбах мира не радею, так, консультирую кое-кого… На самом деле я довольно известен, но до статуса Дарюса в его профессиональной среде мне еще далеко. - Психология, она как прикладная математика. Вроде, никакой конкретики, но и масса полезных знаний, применимых в разных жизненных сферах. - Не то, что генетика, - Дарюс кивает. По его лицу нельзя сказать, жалеет ли он о том, что не занимается профильными исследованиями. Думаю, что нет. Сидящий передо мной мужчина хорошо знает себе цену, и он не раз её называл. Он - опытный руководитель с большими амбициями, которые застряли бы в рамках министерских методических рекомендаций. - Ну ладно я заинтересовался тем, что никого, кроме меня, не интересовало и не интересует, после чего был вынужден сменить квалификацию… но ты-то почему бросил медицину и пошел в психологию? Я часто слышал этот вопрос. У меня даже заготовлен на него какой-то ответ, что-то связанное с психо-соматикой, мол, все болезни от нервов. Но я не могу врать Дарюсу. И правду ему сказать не могу. Я смотрю на свои бледные пальцы. Они очень четко выделяются на фоне черных джинсов и чуть мелко дрожат, создавая эффект мерцания. Нужно изобрести предлог и уйти. Но в голове лишь звенящая пустота, к которой примешивается одинокая яркая вспышка. Ничего общего с нейрокоррекцией, просто Дарюс проводит рукой по моей щеке. - Насчет вчерашнего разговора, - многозначительно произносит он. – Сейчас я трезв и могу отвечать за свои слова. - Не понимаю, о чем ты, - я сильно хочу повернуть время вспять, чтобы переиграть этот ханжеский ситуативный шаблон, а еще – отстраниться. Но нежные пальцы ложатся на мою скулу как на своё законное место, а тихий смех отдается в груди одному только мне слышным клекотом. - Я о своих сведенных яйцах, Кирилл, и о том, как было бы здорово подкатить их к тебе, - каждое слово, четкое и злое, отдается тяжестью в моём паху. Кажется, я запросто могу кончить от одного только властного голоса Дарюса. Как он может нести такую вульгарщину в этом своём интеллигентном прикиде образцового менеджера? Я хочу придушить его раздражающим галстуком с растительным узором, хочу откусывать мелкие пуговицы с его рубашки одну за другой, ощутить, как запонки оставляют на коже фигурный оттиск. Мне это просто физически необходимо. - Кирилл, я к тебе обращаюсь! - пальцы на моей скуле оживают, заставляя меня отшатнуться, а в следующий момент я оказываюсь на улице. Здесь совсем недалеко до метро – нужно просто повернуться спиной к телевышке и идти в обратном от неё направлении. *** - Знаешь разницу между психологом и психиатром? – я никогда не видел Дарюса злым. Наверное, это то, что нацисты называли «нордическим характером». – Психолог лечит психологов, а психиатр психов. - Ты на меня злишься? Думаю, я должен спросить что-нибудь подобное, потому что выражение лица у Дарюса застывшее. Черта с два он пойдет сигать с моста, отдав мне забытый в ресторане кошелек. Если я хоть что-то понимаю в людях, не пойдёт. А вот напиться и подраться он может, причем все с тем же выражением на лице. - Как ни странно, не злюсь. Я не могу поверить, что он улыбается, но потрогать его губы после всего, что произошло, будет верхом садизма, не правда ли? Пускай это и добавляет идее привлекательности, но не думаю, что Дарюс разделит со мной удовольствие. Эта мысль неизменно меня останавливает. - Я не могу злиться на тебя, - признается Дарюс. – Сам не знаю, почему, - короткий взгляд исподлобья внушает ужас. – Кирилл, я не психолог, но у меня есть чутье на такие вещи. И оно говорит мне, что давить на тебя нельзя. «Ага, - смеюсь и плачу в душе, - это твоё чутье называется инстинкт самосохранения». - Я знаю, что прав, - он мне и рта не даёт раскрыть, - еще бы знать, почему я прав. Что ж, вопрос задан верно, так что хватит уже юлить. Нино ночует сегодня в области, помешать нам некому, так что я просто втаскиваю гостя в прихожую и иду ставить чай. *** Я склонен думать, что запрограммировал себя на встречу с Дарюсом на вручении премий Health&Wellness в прошлом году. Осень началась уже в середине лета. Я был метео-зависим – не иначе вследствие нарушений вегетативной нервной системы - и стал мыслить в несвойственной мне манере, мол, вот встречу симпатичного врача, заживем мы с ним счастливо и умрём в один день. На деле же всё было печальнее. Дарюс оказался единственным человеком, который подошел ко мне сам, он даже попытался сделать вид, что узнал меня. Я был одновременно и растроган, и оскорблён этим жестом доброй воли, в то время как сам Дарюс был мертвецки пьян. Мы немного поговорили о всеобщем снобизме и организационных изъянах церемонии, после чего я вызвал такси. - Ты, скорее всего, не захочешь этого слышать, - садясь в машину, шепнул мне Дарюс, - но я бы облизал тебя, как леденец – с головы до пяток. И тебе бы понравилось. Это было очень странное заявление. Особенно с учетом многочисленных фото жены и дочки в его старомодном «Blackberry». Сам не знаю, отчего у меня встал, - не каждый же день услышишь такое от респектабельного семьянина. Правда, никаких эротических фантазий на этот счет у меня не случилось: я вернулся домой и уснул сном праведника. Даже дрочить не пришлось, обошелся холодным душем. А наутро мне стало плохо - по-настоящему физически плохо, - хотя я выпил всего-то один бокал… - Я думал, факт, что ты – психолог, все упрощает, - Дарюс вздохом вырывает меня из пучины воспоминаний, - теперь понятно, что это не так. Непонятно другое. Раз ты психолог, с тобою можно разговаривать прямо, без эвфемизмов и иносказательности, так? - Так, - я киваю, безропотно отдавая ему заварник. В этот момент я проклинаю свой выбор профессии, хотя до сих пор в нём ни разу не усомнился. - Дело все-таки в отношениях, - Дарюс смотрит на заварник в недоумении: видно руки он протягивал за другим. Меня в дрожь бросает от одного предположения, за чем именно. – Ты не хочешь осложнений? - Да, - мой голос слишком хриплый и сухой. Он больше похож на хруст хворостины, и я с радостью хватаюсь за такой удобный предлог. От хворостины до соломинки, от соломинки до лозины – я всегда был мастером ассоциаций, ведь в них так удобно заблудиться и никогда не найти дорогу к общепринятым нормам морали. - То есть ты считаешь, что секс создаст сложности? – Дарюс вкрадчив и кроток, но это лишь кажущаяся видимость. Сквозь тонкую ткань рубашки я вижу, как мышцы его рук напрягаются. Они похожи на натянутые канаты, и я хочу потрогать их, чтобы ощутить различия наощупь, возможно, погладить карамельное яблоко бицепса языком, с непременным соскальзыванием в локтевой изгиб… Я осторожно сглатываю, чтобы кивнуть. Хорошо, что у меня неострый кадык – больше шансов остаться незамеченным в своей слабине. - И в чем именно возможны сложности? – Дарюс хмурится. Исходящая от него угроза размывает границы моей чувственности. Я хочу его, но совсем не так, как он меня. И оказываясь притянутым к его сильному жаркому телу, я понимаю, что потерян для своих установок. - Я не силен в правилах гей-пикапа, да и в основах психологии, но в физиологии меня не обманешь: твоё тело однозначно «за» … «Чего же ты ждешь?» - хочется спросить мне. Если условное согласие получено… О, я вполне осознанно подхожу к вопросу, чтобы подпустить хоть тень иронии или горечи в свои соображения. Если бы не развитая интуиция Дарюса, нам обоим было бы проще. Я-то знаю, что секс у нас в головах, что когда в ход идёт чистая физиология, это не столько половой акт, сколько ментальное изнасилование. Однако Дарюсу об этом знать неоткуда. И я не диагностировал в нём гендерного расстройства (ещё одна причина не переступать черту), потому не готов к свойственной чаще женщинам прозорливости. А от крышесносной нерешительности, с которой он касается моих губ, меня словно дефибриллятором прошибает. - Не хочу тебя проебать, - на одном дыхании вываливаю я. Я действительно не хочу, но альтернативной развязки не вижу тоже. - Так не проеби! – не то предлагает, не то требует Дарюс. - Тебе легко говорить, - если смеяться прямо в настойчивые губы, их нельзя не касаться на волнах вибрации диафрагмы. - Секс со мной будет сложен технически, - Дарюс скорее утверждает, чем спрашивает, и я пораженно киваю, заглядывая в его пронзительно-голубые, цвета зимнего неба глаза: «Именно «технически» - четко, но деликатно. Стоп, откуда он знает»?! - Это потому что я – натурал? «Нет, блядь, это потому что я – кровожадный садист», - зло думаю я, но всё равно улыбаюсь в приоткрытые губы. Дарюс вздрагивает всем телом, и я чувствую его стояк, отчего у меня не просто тянет в паху - весь низ живота сводит судорогой. - Да какой ты в жопу натурал, - говорю я почти ревниво, - если тискаешь меня тут по-всякому, как малолетнюю давалку на школьном дворе. - О, ролевые игры, - Дарюс улыбается. - Если ты меня в жопу, то и впрямь уже не натурал… Я смеюсь, хотя из моей груди вырываются скорее всхлипы, чем смешки – стоит ли уточнять? - Не надо, Дарюс, - прошу я с тягостным вздохом, - это просто кризис среднего возраста. У тебя широкий диапазон проявления эмпатии, вот ты и путаешь чужие желания со своими собственными. - А «чужие» - это твои? – Дарюс смотрит мне прямо в глаза, пока его руки осторожно разминают мои ягодицы. Как будто я могу отстраниться! Даже если сознательность призывает именно к этому. - То есть ты признаешь, что хочешь меня? Я просто киваю, потому что не могу произнести это вслух. Я думаю, что совсем не умею врать, что глупо все отрицать, когда твой член ведет себя вразрез с официальной версией. - До дрожи, - шепчу я сипло, потому что по глазам Дарюса вижу: он требует вербального подтверждения. Я не могу отказать, когда он смотрит так серьезно. На этот раз я вообще, похоже, не смогу ему отказать. - И что я делаю не так? «Задаешь нелепые вопросы?! – я в непонимании закатываю глаза. - Так это вечер разговоров? – думаю. - Прекрасно!» А я уж было решил, что моя маскировка ни на что не годится, кадык слишком дерганный, и вообще я излишне эмоционален. Вот и пойми, когда этот прибалт читает твои потаенные мыслишки, а когда они сами собой крупным шрифтом пропечатываются на твоем же лбу. - У тебя есть семья, Дарюс, - говорю я тихо. – И ты был с ними счастлив до недавнего времени. Я же чувствовал себя одиноко, пока мы не подружились. Теперь я снова в ресурсном состоянии, из которого мне не хочется выходить. - Хорошо, - миролюбиво говорит Дарюс, - ну-ка специально для идиотов: что такое «ресурсное состояние»? Вот уж не знаю, смеяться мне или плакать? По-видимому, Дарюс ощущает, что я на грани, потому что придвигается еще ближе. - Я хочу тебя, ты – меня, - сипит он, пока наши стиснутые ребра ходят ходуном под предводительством его диафрагмы, - в возможностях мы не ограничены, так какого черта? - Я говорю, ты значишь для меня гораздо больше, чем я для тебя, и я не стану рисковать своим душевным здоровьем, чтобы разнообразить твою сексуальную жизнь, уж прости. Он больше не пытается погладить мои ягодицы, и это одновременно огорчает и позволяет сосредоточиться. Пару минут Дарюс смотрит на меня в полнейшем недоумении, а потом начинает ржать. Думаю, именно это выбешивает меня окончательно. - Я не хочу все портить, идиот! – ору я. - Да что тут портить? – он смеется, не отстраняясь. – Кашу маслом? Это ужасно несправедливо, что его глаза вспыхивают только от обиды. Готов поспорить, если забраться руками ему в штаны, удастся выжечь ту же самую искру. - В этом-то и проблема, ты считаешь, дружбу сексом не испортить, и ждешь от меня того же отношения, но для меня всё иначе, и я дорожу своими установками, уважай это. Под конец своей тирады я вздыхаю, потому что больше не должен врать, а вовсе не потому, что сожалею об упущенном шансе отлично провести время в постели с привлекательным мужчиной. Что ж, между нами и впрямь до хрена индивидуальных различий, - просто ходячее пособие по дифференциальной психологии - и каждое из них само по себе барьер: какое ни возьми, суть эмоционального неравенства от этого не изменится. Вот почему я считаю себя в своем праве, когда говорю о дополнительной, а не основной сложности в качестве примера. - Неужели за полгода фригидных ужинов ты не понял, что мне нравится болтать с тобой, независимо от того, получу я в итоге сладкое или нет? Мы играем в боулинг по пятницам и в футбол - когда удается выкроить время, - причем большую часть этого времени я держу свои руки при себе, хотя мне кажется, я знаю для них лучшее применение. Если это неуважительно, тогда расскажи, как надо! Я просто чувствую, что Дарюс зол, но по его лицу этого не скажешь, и диссонанс меня убивает, потому что мы, кажется, говорим об отношениях, со всеми нашими эмоционально-психологическими различиями. Да уж, пугающая перспектива, как ни крути… - На вот, прочти, - требует Дарюс, порывшись с минуту в настройках своего нового смартфона. Мне не хватает жестких кнопок старого «Blackberry»: touch-pad’ы выглядят угрожающе - как сканер снятия отпечатков, - зато они неразлучны с удобной диагональю, выгодно роднящей их с читалками. И чем больше экран, тем меньше шансов обману зрения. Вот почему я уверен в подлинности договора о раздельном проживании супругов, скан которого вижу перед собой. - Это тебя ни к чему не обязывает, - ровно говорит Дарюс, убирая смартфон в карман. – Но твои домыслы на мой счет отвратительны. Если ты считал, что я играю с тобой, зачем продолжал общение? Или тебе такое нравится? А оскорбленную добродетель строишь, чтобы цену себе набить?! Глядя, как золотистые брови сходятся на переносице в выражении, скорее похожем на недоумение, чем на негодование, я ощущаю острое желание ударить Дарюса по лицу. – Ну давай, - он садится на стол, - не стесняйся. Я могу разложить тебя прямо тут, - похлопывает по полированной поверхности своими ладонями, - и трахнуть так, что ты захочешь ещё. Просто подскажи мне, как это будет. Я хочу доставить тебе удовольствие, потому что только так я и сам смогу его получить: если хочешь секса без обязательств, просто скажи. Если хочешь чего-то большего, не вижу причин себе в этом отказывать. Потому что я рядом для того, чтобы осуществить любое, самое безумное твоё желание. Но я не настолько хорош, чтобы угадывать их, - Дарюс берет паузу, чтобы выровнять дыхание. – Пока. И в этом мне нужна твоя помощь. Осуществить самое безумное моё желание? Любой ценой доставить мне удовольствие, чтобы самому его получить? Небо что, упало на землю незаметно для моего периферического зрения?! Да уж, не каждый день мужчина мечты предлагает заочную индульгенцию в качестве бонуса к вожделенному сексу. О как же хочется поверить в реальность происходящего! Но как знать, что Дарюс не откажется от собственных слов, как только услышит ответы на свои вопросы? А если и не откажется, хватит ли у него решимости довести начатое до конца? И главное, сможет ли он получить удовольствие, если я получу своё? Я хочу отдаться ему уже за одну попытку понять меня и принять. Думаю, не каждый променяет любящую семью на экспериментальный секс без обязательств. Во всяком случае, для Дарюса это - видно - внове. Что-то я никак не разберусь с его системой ценностей. - Чем тебе жена не угодила? – внезапно для самого себя спрашиваю я и тут же внутренне сжимаюсь в ожидании ответа. Кто сказал, что мир должен вертеться вокруг меня? На все могут быть и свои причины, от меня отнюдь не зависящие. - Ну а как ты себе это представляешь? Я запал на тебя. Получается, с женой у нас не срослось. Жить с ней дальше было бы непоследовательно. - Ты у нас такой последовательный, да? А если у нас с тобой не срастётся? - А если срастётся? Какое-то время мы внимательно смотрим друг на друга в упор, и я сам не понимаю, откуда во мне этот тон, эти злость и отчаянность. А вот Дарюс, похоже, понимает. - Ты боишься, - сощурившись, констатирует он, и мне мерещится зловредная радость в заигрываниях светотени с его лицом. – Кирилл, объясни сейчас же, что происходит! Я вздрагиваю от командных вибраций в знакомом голосе: болезненное возбуждение мгновенно скручивается спиралью внутри. Дарюс смотрит с тревогой и подозрением, не давая ответного импульса, и я сознаю неуместность своего поведения, но не могу обуздать всевозрастающее желание. О, мне действительно проще лечь под Дарюса, чем рассказать о себе. Но я не разочарую его и не отпугну (по крайней мере, не сейчас) – нужно лишь набрать в легкие больше воздуха и решить, с чего бы начать… - Не все студенты изучают психологию с целью помочь другим, - в конце концов, утверждаю я, - есть и такие, которым важно помочь себе, и я когда-то входил в их число. У меня застревающая психика, Дарюс, и я уверен, что склонен к маниям. Мы и так находимся с тобой в состоянии психологической зависимости, и я не стремлюсь в это углубляться, понимаешь? Что если мне не хватит душевных сил?! - Придётся подкинуть тебе немного? – вот теперь у Дарюса абсолютно нечитаемое выражение лица. – Мы всегда можем вернуться к тому, с чего начали, - мягко, но уверенно говорит он. – Я не утверждаю, что всё обязательно должно быть хорошо, но не нужно думать, что всё будет плохо, если мы перейдем эту черту. Окей, ты сам её выдумал, и у тебя есть на то причины, но даже ты не можешь знать будущего. Я просто не понимаю, зачем себя сдерживать: разве так уж плохо зависеть от кого-то, кто искренне заботится о тебе? Даже если это взаимно? Когда мне выпадает шанс – не важно, в бизнесе, за игорным столом или в личном плане – я всегда это чувствую, - такое легкое покалывание в пальцах, - и я использую этот шанс по максимуму, потому что другого такого может не быть, - договорив, Дарюс отворачивается. Я внимательно слежу за его взглядом. Какое-то время мы смотрим в окно, за которым дышит пылью наш город. И это еще хороший район – зеленый спальник недалеко от центра. Когда-нибудь я куплю квартиру в новом доме напротив. Однополым родителям уже разрешат усыновление к тому времени. А даже если и нет – кто знает? – может, я буду одинок, и китайское правительство не безвозмездно осчастливит меня парой чад, которых я избалую, невзирая на их дисциплинированность, и научу беззубому гуманизму вопреки стратегическому заданию КНДР поработить этот мир. Ну а пока поживу в хрущёвке, доставшейся Нино по наследству – с дизайнерским ремонтом и бюстом Ленина на антресоли: надо же подкопить на будущий лофт… - Я пойду, - говорит Дарюс, по-прежнему глядя в окно. Я не хочу отпускать его, но не могу придумать повода поступить иначе. Мы возвращаемся в прихожую, и я ловлю себя на малодушном желании повернуть время вспять - прокрутить жизнь как кинопленку, отмотать назад и переснять заново с этого момента – с зеленым ковриком у порога и вешалкой для ключей справа от двери. Вместо этого я, похоже, застрял в стоп-кадре, но вот цепкие пальцы сжимают дверную ручку так, что белеют костяшки, и ассоциация разрушена. Еще секунда – и ручка повернется, отпирая дверь, а я так и останусь стоять, не в силах оторвать от нее глаз. Нужно что-то сказать, а еще лучше – сделать. Но все, что можно, уже сказано и сделано, а то, что не сказано и не сделано, то нельзя. Чувство такое, будто сейчас рванет, причем изнутри, и не столько насмерть, сколько на болезненно мелкие хрупкие части, собрать которые будет проще, чем заставить функционировать сообща. Дверной звонок наждаком по нервам. Кого еще нелегкая принесла? Неужели Нино?! - Кто там? – пытаюсь выкашлять я из пересохшего горла, но Дарюс дергает дверь на себя и получает первый удар ножом. А через какую-нибудь минуту их уже три – три багровых отметины на безупречном теле моего растерянного героя – по порезу на предплечье и скуле, и – самое опасное – красная клякса на боку, из которого торчит нож. Мне смешно. Мне очень смешно, потому что даже в самом пьяном бреду я ни разу не представлял, как скручиваю бабульку. Я даже не читал «Преступление и наказание» в школе, но, думаю, понять Раскольникова не так уж сложно. И вовсе даже легко, если лежать посреди аккуратной прихожей поверх чего-то замусоленного и всклокоченного, пахнущего проросшей картошкой напополам с аптечкой, и смотреть снизу вверх на того, в ком сосредоточен твой мир, и молиться. Первый раз в жизни. - Перестань, - голос Дарюса слабый и ломкий. Он же не из тех генетиков, которые теряют сознание при виде крови и потому всю жизнь изучают другие жидкости, правда?! - Не смотри на нож, смотри на меня, - умоляю я, но Дарюс целиком и полностью сосредоточен на рукоятке, и его тоже можно понять. Ведь она такая гладкая, такая черная, что аж блестящая, а еще она, в рот мне ноги, торчит из него, и это как бы сложно игнорировать в принципе… Ладушки, попробуем по-другому… - Дарюс, всё нормально, просто не падай вперед и на бок, ты меня слышишь?! Подай знак, что ты понимаешь, что происходит. Подбородок влево, затем вправо – нет, он не понимает. Я и сам не понимаю, вернее, не верю, что такое может происходить. Но все равно, проверять не надо, можно же потрогать шкаф или пуговицу, даже ущипнуть себя за сосок, если так уж приспичило, только не… - Не трожь рукоятку! Нож нельзя вынимать, сам знаешь. - Это какой-то кошмарный сон! Если бы! То, что голос Дарюса звучит утвердительно, хоть и истерично, придает мне уверенности. Он не спрашивает, то есть не перекладывает ответственность за оценку обстоятельств на меня. С другой стороны, я как бы являюсь элементом его кошмара, который он склонен игнорировать заодно со всеми событиями. - Дарюс, это не сон, - я теряю терпение: может, имя поможет до него достучаться? Люди автоматически откликаются на звук собственного имени, и если я часто буду повторять его, смогу побороть оцепенение, вызванное защитной реакцией психики. – Дарюс, я сожалею… Я знаю это паническое желание вопреки всем доводам здравого смысла достать то лишнее, что в тебе застряло – у меня у самого селезенки нет. Правда, она была далеко не лишней, но в древности со мной бы, пожалуй, не согласились… - Ты истечешь кровью, если притронешься к этому чертовому ножу и умрешь от потери этой самой, мать твою, крови, а наша охуенно расторопная неотложка как раз успеет на твои похороны. Сейчас же отъебись от этой чертовой штуки в твоем боку и вместо нее попробуй достать смартфон: не слабо? Видимо, на «слабо» все мальчишки и те, кто когда-то ими был, реагируют одинаково. То есть я слышал, есть люди, которых на такую ерунду не возьмешь… … Но, глядя на прилично одетого Дарюса, послушно достающего из кармана, что велено, я понимаю: это все слухи. Процесс осложняется тем, что Дарюс – правша, и смартфон его в правом кармане, с той же стороны, что и торчащий из боку нож, да еще и с правой руки, неловко сунутой в этот карман, без остановки капает кровь, и не поймешь, то ли это привет от покалеченных нервных окончаний, то ли этот мудак до последнего настроен спасти пиджак и потому растопырил клешни – с Дарюсом и такое возможно. - Ну что ты возишься? – ей-богу, я его убью, если раньше он не справится самостоятельно. Тяжелый вздох и выбор шкафа в качестве опоры мне ответом. Похоже, все серьезнее, чем я думал. Особенно серьезно то, что зеркальные дверцы скользят, так что Дарюс буквально стекает по ним на пол. Это немногим лучше, чем с размаху продырявить себя насквозь, но плюсы все же имеются. - Дарюс, что? – я не могу оставить старушку, потому что в руке у неё еще один нож, и пока она царапает им паркет, мы, наверное, в относительной безопасности. Флер немытого тела не особенно помогает обездвижить это самое тело окончательно, а визгливые завывания не сразу складываются в гимн союза, окончательно выбрасывая меня из реальности. Какие сальные, однако, волосы… Интересно, насколько они белые, когда чистые? Я пытаюсь ухватиться за эту мысль, глядя, как маленькие зерна граната устилают пол рубиново-алым ковром. Жадные и сухие стыки паркетин глотают этот нектар, и я завидую им, и проникаюсь ненавистью ко всем, кого зовут мокрощелками, потому что семантика. Потому что эта кровь только для меня, но даже я не осмелюсь пролить её, а в итоге какие-то щели в полу упиваются тем, что во мне под запретом. – Дарюс, что?! - Зверинецкая 2/31. На меня напали. Приезжайте скорее. Он плохо дышит, и я всерьез подумываю, не придушить ли старушку, чтобы не мешала оказывать первую помощь? Вот интересно, это была полиция или скорая? Интересно ровно минуту, пока Дарюс набирает новый экстренный номер и слушает гудки. Затем текст повторяется с несколькими медицинскими подробностями, и все становится ясно. Я занимался боксом и военными единоборствами, но на ринге, на татами ни разу свои навыки не проверял, так что соревноваться в выносливости, входить в клинч, чтобы передохнуть... я никогда не соревновался и не входил. Мои атаки всегда были стремительными, в результате чего либо я был побит, либо сам преуспевал засчет неожиданности, и теперь, лежа верхом на чокнутой завывающей бабушке, я чувствовал себя глупо и – главное – беспомощно, потому что как-никак я дипломированный специалист. А значит, даже злостью и испугом не могу оправдывать жестокое обращение с выжившим из ума человеком. - Да вырубишь ты ее или нет?! Предложение настолько заманчиво, что я не очень-то колеблюсь. Конечно, теперь я не смогу вспоминать этот момент без чувства вины, содрогания и стыда, но это намного лучше, чем объяснять милиции истинную природу своего стояка с учетом всех обстоятельств дела. Лично я бы на месте органов правопорядка скорее поверил в то, что бабуля оказала сопротивление двум здоровым мужикам, чем в то, что она сама на них набросилась. Дальнейшие события развиваются слишком быстро для моего перегруженного рефлексиями сознания, но главное то, что изначально нож скользнул по ребру, оставляя трещину в кости. Это значит, внутренние органы не задеты. Я снова и снова прокручиваю в голове это радостное известие, сначала глядя, как рассеченную скулу Дарюса скрепляют хирургические скобки, потом - когда бедняге приходится зашивать руку. Нет, я и раньше знал, что методы соединения случайных ран бывают не только бескровными, но и очень даже кровавыми, однако смотреть, как шовный материал пронизывает мягкие ткани моего сокровища там, где я и коснуться не смел… Потому что есть такие чувствительные места на теле каждого человека… изгибы и впадины - локтевая и подколенная, - прикосновения к которым равноценны шевелениям в паху… Легкий тычок туда, где еще секунду назад мои лопатки сходились от напряжения – видимо, трех швов человеку мало, непременно нужно, чтоб я выпрямил спину и тем самым прищемил ему нос… - Член ведь выкрасишь, давай помогу? Скажите на милость, какая забота! У меня уже голова кругом от запаха и вида крови, а еще – адреналин порабощает внутриклеточный кальций в гладких мышцах, и руки в типографской краске вдохновенно багрового цвета после снятия отпечатков. В полиции сказали, она смоется с пятого раза. Чего они не сказали, так это того, что она остается – на одежде, на ручке двери, на коже Дарюса, когда наши пальцы переплетаются. Это возбуждает почти так же, как если бы я посмел пустить ему кровь. И все, что я могу, – просто откинуть голову на подставленное плечо. В этот момент мне совершенно плевать, понял ли он, ради чего я пошел в туалет и почему так странно себя веду; когда мой член оживает в неловких чужих руках, я просто разворачиваюсь и вталкиваю Дарюса в единственную кабинку. - Как рука? – спрашиваю сквозь зубы, понимая, что хочу ее заломить, но получаю запрет во взгляде и просто подхватываю перепуганного Дарюса под задницу. Он поднимает обе руки, но не отталкивает меня, а притягивает ближе. Его ноги смыкаются на моем копчике, и я впервые делаю то, о чем так долго мечтал, а именно – откусываю пуговицы с его проклятой рубашки Etro. В моих эротических фантазиях они всегда пришиты намертво и оставляют на деснах саднящие порезы, но на деле чувство такое, будто я воспользовался зубной нитью, прежде чем сунуть язык в крышесносно горячий и жадный пахнущий валидолом рот. Вкус и запах лекарства отрезвляет, но когда я подаюсь назад, Дарюс намертво сцепляет ноги, так что кости у меня трещат, а в глазах темнеет. Какое-то время я не могу вдохнуть, и шорох нашей одежды, когда мой мучитель прогибается в спине, кажется мне поистине оглушающим. Пострадавшей рукой Дарюс обнимает меня за шею. Его скрюченные пальцы путаются в моих волосах, как когти рвущейся на волю хищной птицы. И когда мой таз перестает, наконец, трещать, а легкие наполняются кислородом, эта маленькая боль просто сводит меня сума. Дарюс нервно улыбается. Здоровая рука его закинута за спину, туда, где в метре от потолка заканчивается перегородка кабинки, пальцы сцеплены на краю, локоть целится в потолок; большая и малая грудные мышцы тянут туловище вверх, помогая мне удерживать немаленький вес, а бедра… Что ж, самое классное – это то, как его бедра толкаются в мой нижний пресс, пока мой член упирается в его тугую обтянутую брюками задницу, и когда Дарюс отклоняется немного назад, чтобы прогнуться в спине, вся моя кровь словно сворачивается внутри. Я никак не пойму, то ли это бесконечная агония, то ли череда микроинсультов, но серия кратковременных экстатических обмороков – это как клиническая смерть, поставленная на repeat – убеждает в собственной божественной природе и неуязвимости. Что ж, я всегда знал, что секс – единственный естественный процесс, направленный не на сохранение энергии в организме, а на ее расходование. И теперь мне кажется, это потому, что занятия любовью делают нас бессмертными. И уже не нужно экономить заряд, которому однажды придет конец, потому что все ограничения, в том числе и доступа к ресурсам, существуют только в наших головах, и ровно до того момента, пока кровь не хлынет оттуда в правильном направлении. Не помню, как заставляю Дарюса забросить ноги мне на плечи, благо, высота потолков позволяет экспериментировать, да и расстегивать на нем ремень так значительно удобнее, хоть руки и устают на весу, а шея… да, затекает. Зато так я могу целовать его в пупок и смотреть, как он втягивает живот, и слушать жаркие и бесстыдные стоны. Честно говоря, я еще сравнительно адекватен и отдаю себе отчет, что порванная задница – совсем не тот довесок, который нужен трем ножевым ранениям для ровного счета. - Не вздумай обойтись минетом, иначе морду тебе набью, - стонет Дарюс, глядя, как я высвобождаю из боксеров его член. Член выпрыгивает, как черт из табакерки, и больно шлепает меня по щеке, но я не обращаю на это никакого внимания, потому что на марле расползаются красные пятна. В том месте, где еще недавно торчала рукоятка ножа. Ну а чем еще это могло закончиться, если Дарюс постоянно наклонялся за поцелуями? Самое время осторожно опустить его на пол, извиниться за свое поведение и никогда больше не видеться, но может, лучше все же отсосать? Я всерьез подумываю над этим, в то время как мое лицо само собой оказывается напротив пятна. Влажная марля пахнет железом, как сочное яблоко, и текстилем – как влажные простыни, - и антисептиком – острый запах, похожий на книжную пыль. Я веду по пятну языком – шероховатость о шероховатость. Это трение сводит меня с ума, вкус крови почти не чувствуется. Я смотрю на пятно, будто это мой персональный тест Люшера. Что, если прикусить его немного? Я представляю, как вгрызаюсь в Дарюса: где-то там, под мягкими тканями, его печень. Она, должно быть, очень гладкая, аж скользкая…и скорость кровотока через нее почти четверть величины сердечного выброса. Греки думали, что именно в печени находится человеческая душа. Японцы верили, что мужская душа – в животе. Трону ли я Дарюса за душу? Можно ли вообще это сделать, вторгаясь в чужие внутренности? Впрочем, есть и менее опасный для жизни способ проверить это. Ага, на примере двенадцатиперстной кишки… Дарюс такой тугой, что я почти теряю терпение, когда он, наконец, открывается моим пальцам, а от количества пожертвованной на это дело слюны, в моем пересохшем горле першит и колет. Теперь, даже если я захочу ему отсосать, я уже физически не смогу этого сделать. - Еще, - стонет Дарюс, навинчиваясь на мои разведенные пальцы по спирали, как будто на них есть резьба, и я довел бы до оргазма и так, но устал двигать рукой, запястье затекло под неестественным углом, а подготовку можно считать условно оконченной. Вот почему я вжимаю его лопатками в пластик перегородки и почти роняю на свой направляемый член. По крайней мере, вставить удается с первого раза, но – увы! – не на всю длину. Впрочем, это и так успех. За всю жизнь не припомню случая, чтобы мне приходилось вот так же вгонять в кого-то свой член по принципу занозы – и смех, и грех. Дальше – хуже. Туго так, что не протолкнуться. Конечно, необязательно входить под корень, только так чересчур похоже на колечко из собственных пальцев – толку было столько страдать ради этого сомнительного удовольствия. - Погоди, я сам, - говорит Дарюс и снова начинает подтягиваться на левой, здоровой руке. Не уверен, что мышцы пресса прямо задействованы в подобной физической активности, но даже если и нет, кровь все равно бежит быстрее, чем стоило бы, дыхание и сердечный ритм ускоряются, и очень скоро на марле выступают крупные красные капли, подтверждая мои наихудшие опасения. - Еще немного, Кирилл, пожалуйста, - Дарюс продолжает ронять себя на меня с упорством, достойным лучшего применения, и с каждым разом я проникаю в его тело чуть глубже, чувствую себя чуть хуже и оставляю ситуацию без каких-либо изменений. По одной простой причине. Нерешительность. Именно. Я не могу определиться, чего же мне не хочется больше – обидеть Дарюса или убить. Я так занят этими переживаниями и тем, чтобы не уронить своё сокровище, что предоргазменное состояние застигает меня врасплох. Судя по тому, что теперь процесс сопровождается характерными хлопками, Дарюс уже достаточно растянут, чтобы сменить позу. Для этого нужно выйти из него, аккуратно поставить на ноги, повернуть лицом к стене и нагнуть. Мы оба взмокли и устали, так что продолжать в том же духе просто рискованно, тем более повязка Дарюса уже вся красная, и мне остается только надавить на нее всей ладонью в надежде минимизировать наносимый ущерб. Так я и вхожу в своё сокровище, вжимаясь в него одновременно спереди и сзади, одной рукой надрачивая, а другой – останавливая кровь, заводясь от мысли о том, что мог бы сунуть палец туда, где еще недавно орудовал нож, в маленькую кровоточащую лунку, узнать, какое наощупь ребро у Дарюса. И даже прочувствовать сколы по краю трещины. Моя ладонь вжимается во влажную марлю, как в пиафлор или мягкий мох – приятное волнующее чувство. Конечно, я не могу видеть глаз Дарюса, но это даже к лучшему: я знаю, что причиняю ему боль, и часть меня умирает, так не хочет этого, но все, что остается в живых, вопит о необходимости получить своё удовольствие, ведь я так долго себе в этом отказывал. Слишком долго, чтобы, зайдя так далеко, иметь малейшую возможность остановиться. Хватает нескольких толчков, чтобы взлететь до небес и обнаружить себя охрипшим и вылизывающим пластырь на скуле Дарюса - его голова повернута ко мне, насколько это вообще возможно, глаза закрыты, ресницы дрожат, а член в моей руке продолжает выталкивать сперму на стерильно-белый кафель больничного туалета. Я всегда думал, такие чистые уборные бывают только в кино, и: «Как им не противно трахаться там, где испражняются?!» Но в клинике у Дарюса мы могли бы сношаться хоть на полу – это место все равно бы своевременно дезинфицировали. Ощущение пластыря под языком возвращает меня к мечтам. Я хочу почувствовать край пореза и согреть губами холодный металл хирургической скобы. Последнее я, пожалуй, мог бы проделать даже через эту несносную ткань, но у нас нет времени – срочно на перевязку. Однако не успеваю я выпустить чужой член, как моя перепачканная спермой ладонь оказывается поднесенной к чужим губам. Дарюс целует меня туда, где кожа тоньше всего, и я чувствую, что умираю от понимания собственной испорченности, но уже в следующий момент воскресаю – от осознания того, что между нами произошло.