Конец блога доктора Уотсона

Когда улетел самолет, вроде бы ничего не изменилось, понимаете? Это был просто самолет. Вот он выруливает на взлетную полосу, разгоняется, его белая тушка резво бежит носиком по ветру, а потом оп! - и он уже в небе. Не было ничего такого, никакого предзнаменования: очень будничное прощание - мы с Шерлоком даже не обнялись, - никаких транспарантов типа “Конец эпохи” или “Огромная утрата”, даже сердце не кольнуло. Небеса не разверзлись, трагическая музыка не вдарила со всех сторон. Наша эпоха, по большому счету, закончилась, когда он прыгнул с крыши Бартса, и я считал - я правда верил в это, - что теперь у меня есть, за что хвататься. Мэри и наш будущий ребенок, моя семья. Мой якорь. Вы знаете, что на маленьких лодках вместо якоря используют такой тяжелый камень на веревке? Вот то-то и оно. Лондон довольно здоровый город, я вам скажу, но уже через три месяца после того, как Шерлок улетел, я понял, что Лондон сжался до размеров одного нейрона, отвечающего за память: куда бы я ни шел - везде были напоминания об утерянном друге. Оказывается, мы столько улиц с ним исходили, что не было буквально ничего, что не вызывало бы к жизни цепь ассоциаций и образов. Дошло до того, что я не мог спокойно купить молока в супермаркете, чтобы тупая боль не вздрогнула где-то в глубине груди. Однажды я забрел на Бейкер-стрит и полчаса пялился на черную дверь на ледяном ветру, пока меня не нашла миссис Хадсон, возвращавшаяся от подруги. Она завела меня внутрь, но я даже не успел допить чай: вскочил вдруг, замахал руками, залепетал что-то, как полный кретин, и убежал. В следующий раз я увидел ее через три с половиной года - на ее похоронах. Майкрофт не пришел, зато был Грег, и мы тогда жутко надрались. Я провел ночь у него на диване, а утром нам обоим было неловко - накануне мы наговорили друг другу о Шерлоке как хорошего, так и гадостей, - и я уехал домой, в Сассекс. Да, мы с Мэри переехали в Сассекс - почти сразу после того случая на Бейкер-стрит. Иногда мне думается, что Мэри пыталась не заменить, но компенсировать мне утрату Шерлока: мы могли часами спорить о цвете штор в гостиной, но некоторые мои решения она принимала молча, будто зная, что дискуссия пошатнет установившееся обманчивое равновесие. Она безропотно подобрала нам через интернет небольшой домик в пригороде Чичестера и организовала переезд буквально за каких-то две недели. Прошу учесть, что тогда она была на последнем месяце беременности. Все-таки Мэри была хорошей женой, а я - неважным мужем. Даже после натурального побега в провинцию довольно долгое время мне казалось, что все нормально, почти хорошо. То ли я достиг совершенства в искусстве самообмана, то ли просто отупел. Мне удавалось неделями не думать о Шерлоке, не вспоминать о наших расследованиях, о всех тех минутах, которые мы разделили на двоих, о наших триумфах и сокрушительных поражениях. Мне даже удавалось - сейчас я плохо понимаю, как это вышло, - при взгляде на Мэри не вспоминать, что она прострелила ему грудь. Я быстро нашел работу в Чичестере, стараясь зарекомендовать себя как опытного и надежного специалиста, брал всех предлагаемых пациентов, то есть - приходил домой поздно, не задумываясь о причинах своего служебного рвения. Я никогда не воспринимал всерьез шутку о том, что Шерлок - женское имя, и нашу с Мэри дочь мы назвали Джеммой. Но иногда - про себя, разумеется, не вслух, - я называл свою круглолицую голубоглазую принцессу Шерлоком. День, когда она родилась, я помню как один из самых счастливых дней в своей послешерлоковой жизни, но каждый глоток моего счастья был отравлен. Я пил эту отраву много лет, не задумываясь о том, как горек ее вкус. Джемма росла идеальным ребенком, серьезным, вдумчивым, совершенно непохожим на Шерлока, пока в один прекрасный день - ей тогда было пять, не больше, - не притащила домой отбеленный солнцем и ветром собачий череп, скорее всего, принадлежавший когда-то спаниелю. Мэри усмехнулась, разрешив дочери оставить “игрушку” на комоде в детской, но непонятное выражение поселилось в глубине ее глаз: возможно, это была вина или ревность. Тогда я уже перестал вникать. ...Помню, как в первый раз позвонил Майкрофту. Мэри с Джеммой уехали на несколько дней погостить у моих родителей, а я остался вроде как работать, но на самом деле два вечера просидел перед окном в сад, пил неразбавленный виски и думал о том, что в углу, под яблоней, можно было бы поставить пару ульев. Глупая идея, я ни черта не смыслил в пчелах. Зачем я позвонил Майкрофту? Можно подумать, мне раньше не было тоскливо. Тот ответил сразу, будто только и ждал моего звонка. Не знаю, что он рассчитывал услышать от пьяного грустного деревенского врача. Я молчал. Майкрофт вздохнул и сказал, что сейчас приедет. Ну, это он погорячился, конечно, от Лондона еще добраться надо, но он и впрямь приехал. С момента самолета Шерлока к тому времени прошло года два, но Майкрофт не изменился ни на йоту - холеный, надменный, при движении словно рассекающий пространство впереди себя, он с легкой брезгливой любезностью оглядел меня, сел в предложенное кресло и сказал, сука такая: - Обычно пьяные звонят своим бывшим подружкам, а вам, кроме меня, и позвонить некому. Печально, не правда ли? - Ну, Шерлоку я позвонить не могу, потому что вы сослали его черт-те куда, пришлось звонить вам. Хотелось то ли поплакать у него на плече, то ли разбить стакан об его башку, уже начинающую лысеть, - не смог тогда сразу определиться. Майкрофт не самый ужасный человек, я правда не держу на него зла, но занозой в заднице он всегда был отменной. - Шерлок был наказан за свой проступок. Он полностью согласился с выбором наказания, более того, он его одобрил, - ответил Майкрофт как… Майкрофт, то есть сдержанно, сухо и абсолютно лживо. - Убийство вы называете проступком? Это даже мило. Хотя убийство такой гадины, как Магнуссен, было актом гуманизма - и вам это прекрасно известно. - О, Джон, - отмахнулся Майкрофт, - неужели вы хоть на секунду допускаете, что Шерлок думал о гуманизме в тот момент? Он убил Магнуссена не ради кого-то, а ради вашей женушки. Ради вашего счастья, Джон. Клянусь, в тот момент его невозмутимые черты исказила такая отчаянная ненависть, что мне на мгновение стало страшно, как бы он и меня не пристрелил на месте. Но уже через секунду я решил, что мне привиделось с пьяных глаз: его улыбка хоть и не была верхом искренности, но все же с успехом обманывала дипломатов средней руки на средненьких переговорах, а значит, вполне годилась и для меня. - Вы знаете, где он? - спросил я после долгого молчания. Мой стакан давно опустел, я крутил его в пальцах машинально, не собираясь больше наполнять. В ожидании ответа я поднял глаза на Майкрофта. - Я даже не уверен, жив ли он, - ответил тот, не сводя с меня прожигающего взгляда, словно желая убедиться, что я четко понял подтекст: каковы шансы остаться в живых так, чтобы об этом не было известно твоему брату, одному из самых могущественных политиков Европы? Боюсь, после его слов я повел себя не лучшим образом, если вы понимаете, о чем я. Точнее всего мою реакцию описывает одно слово: скулеж. Я скулил, как раненая тварь, уткнувшись головой в колени и обхватив себя руками. На месте Майкрофта я бы не выдержал этой порочащей человеческое достоинство картины и ушел, но он досидел до конца моей пьяной истерики, не комментируя эту сцену ни словом, ни даже приподнятой бровью. Он просто сидел и смотрел. Возможно, в глубине души он просто скулил вместе со мной. На прощание (я успел успокоиться и даже напоить нас с гостем очень крепким чаем) он сказал мне: - Шерлок просто не мог… мешать вам. Вы сделали свой выбор, а ему пришлось сделать свой. Тогда я не слишком задумался над его словами, честно говоря, я о них на долгое время вообще забыл, потому что в ту ночь мне приснился сон - первый из долгой череды ему подобных. Во сне мы с Шерлоком были любовниками, и я, никогда не занимавшийся сексом с мужчиной, утром смог констатировать, что мое подсознание довольно неплохо разбирается в анатомии однополого секса. Медицинское образование, как ты коварно и многогранно. Это немного смешно, но я даже обрадовался такому повороту: понимаете, это добавляло конкретики. Хотеть кого-то - даже человека своего пола, когда ты вовсе не гей, - это так понятно и просто. Куда проще, чем постоянно ощущать, будто твое сердце выдрали из реберной клетки и перемололи в фарш. Я хотел Шерлока - господи, как я его хотел! Хотел человека, который, возможно, давно мертв, а если и жив, уже нашел другой проводник света для своих гениальных озарений. Никакие рассуждения не делали мои желания менее реальными или более слабыми. Первое время сны мои были настолько размытыми и возбуждающими, что я, не просыпаясь, взбирался на собственную спящую жену, и клянусь: лучше этого секса у нас не было никогда. Сначала Мэри встречала меня по утрам сияющими глазами и особенно крепким кофе, но примерно через месяц поняла, что моё осатаневшее либидо к ней отношения не имеет. Я понятия не имею, как она догадалась, но Мэри не была дурой. Я сжег ту флешку, поэтому не знаю, кем именно она была в своей прошлой жизни, но уверен, что и там она дурой не являлась. В принципе, это все упростило. Я словно бы вернулся в пору прыщавой юности с сеансами обязательной ежедневной дрочки от одного до трех раз в день, а ведь мне было уже сорок два. Мэри никогда не пыталась обсуждать со мной нашу сексуальную жизнь - точнее, ее отсутствие, - и это тоже облегчило то, что произошло потом. Когда она предложила мне развестись, я понял, что в глубине души давно ждал этого разговора. Я был до нелепости благодарен, что мне не пришлось самому этого делать, потому что иначе моя вина перед Джеммой приобрела бы гипертрофированные уродливые формы, с которыми бы я не смог справиться в одиночку. Мы, помнится, тогда завтракали вдвоем, и Мэри озвучила свое предложение с таким будничным спокойствием, будто предлагала сходить в супермаркет за три квартала, а не в тот, что через улицу. Я долго смотрел на свою жену, на мать своего ребенка, которую так измучил каждым годом нашего брака, которой ежедневно мстил за то, что самое ее существование вынудило Шерлока пойти на роковой шаг, разлучивший нас навсегда. Пусть я больше никогда не увижу своего друга - своего любимого, - но я устал от этой ненависти внутри себя. Я бы нашел причины - кучу отличных причин! - чтобы не разводиться, но интеллигентское самокопание ничего не решило бы. Шерлок не был мстительным, и мне не следовало. Я встал и обнял Мэри. - Спасибо, - сказал я ей в волосы, пахнувшие привычным кокосовым шампунем, и она дернулась всем телом, будто мои руки, поглаживающие ее спину, раз за разом вонзали нож ей под лопатку. Она по-дружески похлопала меня по плечу, улыбнулась и ушла наверх. Несколько часов она провела в ванной, и лишь потом я понял, что пузырек со снотворным, возможно, играл не последнюю роль в ее собственной маленькой борьбе. Но вечером ее глаза были сухи, решение принято, и через несколько дней мы мирно отнесли документы судье. Джемма известие о разводе восприняла стоически: она серьезно оглядела нас обоих и спросила, точно ли мы будем более счастливы по отдельности, будет ли она иметь возможность общаться с папой - со мной, то есть, - так часто, как этого пожелает, и уверены ли мы в том, что еще один ребенок в нашей семье не решит этой трудности? Нет? Точно-точно? Ну ладно. Ей было семь, и она была мудрее нас обоих. Если бы она знала, в чем именно заключаются наши с Мэри проблемы, она бы посоветовала нам развестись сразу после своего рождения - если бы, конечно, умела говорить во младенчестве. Джемма никогда не видела дядю Шерлока, но иногда мне казалось, что в нее переселился его дух. Я оставил девочкам дом, переехав в небольшую квартиру недалеко от больницы, где работал. Мэри почти сразу начала встречаться с адвокатом, с которым консультировалась по некоторым аспектам бракоразводного процесса, и Джемма первым делом позвонила мне, чтобы заверить: меня она всегда будет любить больше, хотя Ричард тоже вроде неплохой мужик. Вряд ли я смогу описать, скольких трудов и моральных сил мне стоило излечиться после Шерлока в первое его исчезновение, но во второй раз я понял, что вирус проник куда глубже, шерлокометастазы поразили все мои органы, забили полости моих трубчатых костей, и лишь любовь к дочери позволяла мне находиться в слабом подобии неустойчивой ремиссии. Оставшись в одиночестве, я окончательно и бесповоротно поставил крест на своей жизни. Было бы удобнее всего спиться и сдохнуть, но я представлял полный укоризны взгляд Джеммы и каждодневно вытаскивал себя за шкирку из постели, брился и шел на работу. Когда-то я был хорошим врачом, но теперь я ненавидел свою работу. Видимо, просто за то, что она не была связана с Шерлоком. Я не знал, жив ли он, но вот я точно был на полпути от “жив” к “мертв”. Моя хромота вернулась примерно через полгода после того самолета, но к моменту переезда боли в ноге стали невыносимыми. Когда коллега захотел выписать мне викодин, я вспомнил один американский сериал про хромого врача и ржал так, что подавился, закашлялся и чуть не заблевал письменный стол своего приятеля. Он нахмурился и от идеи с викодином отказался. Я терпел боль, потому что мое извращенное сознание любое жизненное неудобство воспринимало теперь как достойное наказание. Я все чаще вспоминал слова Майкрофта о том, что Шерлок был вынужден сделать свой выбор, потому что я сделал свой, и все больше убеждался в том, что я, только я один и виноват во всем, что случилось тогда. Через несколько месяцев раздельного проживания истек срок, назначенный нам судьей для так называемого примирения сторон. Меня забавляла эта формулировка: стороны и не ссорились вовсе. Мэри приехала с Ричардом, тот пожал мне руку с чувством легкого превосходства и умыкнул мою бывшую жену сразу после подписания последних бумаг, не дав мне поздравить ее с окончанием этого многолетнего фарса. Я не очень расстроился. Несмотря на прохладную погоду и боли в ноге, я тогда решил прогуляться пешком и в глубине души совершенно не удивился, когда через пару кварталов длинный черный футляр солидного автомобиля намекающе притормозил передо мной. Я испытал прилив ностальгической радости, я даже безумно захотел увидеться с Антеей, хоть и не знал, продолжает ли она работать с Майкрофтом. Однако большой босс сидел в салоне самолично. Я был отчего-то так доволен, словно освободился из тюрьмы, словно жил на полярной станции, а теперь вот вернулся в цивилизацию, словно улетел в космос и измучился в невесомости, а нынче ступаю по твердой земле. Я чувствовал себя свободным: не брак как таковой был моей тюрьмой, а необходимость жить с последствиями моего выбора. Пусть сейчас я не мог ничего изменить, но я чувствовал, что по отношению к Шерлоку, по отношению к памяти о нем я поступаю честно, восстанавливаю попранную справедливость. Я улыбался Майкрофту и ничего не говорил, потому что твердо знал: он сам все скажет. Но тот молчал так долго, что я невольно занервничал. - Майкрофт, у вас все в порядке? Он открыл рот и неохотно проскрипел: - Можно ли сказать, что ваш развод - это твердое, обдуманное решение? Я знаю, что вы сделали это не ради другой женщины, но хочу услышать это от вас. Сказать, что я удивился, - это сильно преуменьшить спектр эмоций, испытанных мною в тот момент. Не скрою, промелькнула и мысль о том, что стакан тогда я зря пожалел. С другой стороны - чего я ждал? Неужели от Майкрофта Холмса, человека, который контролирует, сколько раз его подчиненные сходили в уборную, который просто помешан на контроле, можно было ждать, что он пропустит новость о моем разводе? И то, что он прекрасно осведомлен, что никаких женщин в моей жизни нет, это изумительно логично. Стало на мгновение неловко, когда я представил, что Майкрофт, благодаря совершенству подслушивающей аппаратуры, знает, чье имя срывается с моих губ, когда я кончаю. Хотя это он мог вычислить без всяких жучков. - Не ваше дело, конечно, но да, решение тверже алмаза, обжалованию не подлежит, никаких женщин и все такое. Почему-то я не мог всерьез на него рассердиться. Может, из-за нашей общей потери. - Все, что касается вас, стало моим делом, когда вы встретили Шерлока в Бартсе, - устало произнес Майкрофт, и я почему-то поверил, что он не желал этой ответственности для себя. - Мне нужно вам кое-что рассказать, но я не могу сделать этого прямо сейчас, мне не хватает некоторых документов. Будьте дома вечером. - Вы уверены, что я хочу это знать? - усомнился я. - Иногда незнание - это аналог счастья. - Это не мое желание, - сморщился Майкрофт, и я заметил, как он вдруг постарел. - Это было желание Шерлока. Он озвучил его перед отлетом, и теперь наступил тот самый момент. Не спорьте, просто… будьте дома. Вот так я оказался вечером дома: в окружении свежих бисквитов из пекарни на углу, свежезаваренного чая и весь измученный ожиданием. Когда в дверь позвонили, я открыл, даже не поглядев в глазок, поэтому мне понадобилось некоторое время, чтобы узнать Шерлока в высоком худом мужчине в тончайшем кашемировом свитере цвета мокрого песка. Его кудри исчезли: коротко остриженные черные волосы были щедро просолены сединой, но глаза сверкали по-прежнему ясно. Я молча отступил внутрь, приглашая его войти. Говорить с человеком, с которым давно не виделся, очень трудно, особенно, если тебе так много нужно ему сказать. Я не мог открыть рот, а Шерлок, не глядя, закрыл за собой дверь, привалился к ней спиной и вроде как всхлипнул, хотя я точно знал, что этого не может быть, это же Шерлок, человек-против-сантиментов. Некоторые вещи просто не могут быть правдой, даже если они действительно произошли. Я подошел ближе и положил руки ему на грудь, обтянутую тонкой тканью. Я растерял даже те крохи дедуктивных навыков, которые привило мне регулярное общение с моим дорогим другом, но не услышать того, что сердце Шерлока бьется часто и неровно, я не мог. Я смотрел на свои растопыренные пальцы, словно они сейчас существовали сами по себе, я видел, как они вдруг сжались, сминая и растягивая роскошный свитер, а следующее, что я помню, это губы Шерлока на моих щеках и его лихорадочный растерянный шепот: - Не плачь, пожалуйста, не плачь… Я и не плакал, честное слово, не было такого. У Шерлока был такой испуганный вид, что мне стало смешно, но я не смеялся, чтобы его не обидеть. Как я мог при этом плакать? Шерлоку просто показалось. До спальни мы тогда не дошли. Нам столько всего надо было обсудить, за столькое попросить прощения, принять столько решений, но вместо этого мы занялись сексом прямо на полу в той комнате, что заменяла мне гостиную. Когда я говорю “сексом”, я подразумеваю судорожные нелепые движения, больше напоминающие попытку избавиться от одежды со связанными руками и ногами. Мой опыт ограничивался богатым материалом собственных сновидений, а Шерлок - я не собираюсь спрашивать, но почему-то уверен, - мог быть девственником-теоретиком. Это было неважно, на самом-то деле, потому что первый секс много времени у нас не занял. Позже мы даже не рассматривали вариант попытаться отстирать сперму с того великолепного джемпера - просто выбросили его. Сейчас Шерлок спит в моей постели - на его плечах горят следы от моих зубов (я оказался несколько агрессивен, а у Шерлока такая нежная кожа), - а я пишу последнюю историю в свой блог. Я не знаю, что мы будем делать завтра, я не знаю, останемся ли мы в Чичестере, не знаю, где Шерлок провел все это время, я даже не знаю, стоит ли мне публиковать этот странный рассказ, в который я пытался без всякой логики и последовательности впихнуть семь лет своей жизни, - но я знаю, что мы бы никогда не оказались в этой точке пространства и времени, если бы не сделали когда-то свой выбор. Горький или неправильный, он сделал нас теми, кем мы стали сейчас, теми, кто способен понять, насколько мы важны друг для друга. Я не самый хороший человек, но я заслужил свой второй шанс. Мужчина в моей постели открыл глаза и смотрит на меня, обещая новое начало. И я пойду, куда бы он ни позвал.