О неудачном признании, крепкой дружбе и неосторожных мыслях

- Ты такой крутой… - Маковка растерянно и смущённо моргает, не в силах поверить, что действительно сказала это. Длинные пушистые ресницы то опускаются, то поднимаются, даже небольшой ветерок от них есть. Румянец, украшающий бледные щёки, делает девушку ещё милее, хотя сама она об этом и не подозревает, а скажи ей об этом кто – страшно смутилась бы. Ягодник тоже моргает, но как-то… равнодушно, что ли. Удивительно, и как это у него получается – даже в моргании выражать своё презрение к окружающим и бесконечную скуку? Пожимает сильными, крепкими плечами, кивает с удивительным спокойствием, а Маковке кажется, что её сейчас просто разорвёт от наплыва эмоций и чувств, незнакомых прежде. Выдержав эффектную, по его мнению, паузу, парень бросает: - Да, я знаю. Маковка клянёт себя за глупость. Ну конечно же он знает! Он ведь самый клёвый у них в племени, все девушки с него глаз не сводят (или так просто кажется одной очень ревнивой барышне), а тут она со своими глупыми и никому не нужными словами. Значит, нужно сказать что-то такое, отчего глаза у Ягодника на лоб вылезут – от оригинальной похвалы. Но, плюнув на все домыслы, Маковка выпаливает: - И охотишься классно! Ягодник хмыкает, и девушка мигом съёживается, уменьшается будто даже. Вот глупая! Охота – больная тема для парня, сражающегося просто прекрасно, но не умеющего даже лук натянуть, не говоря уже и о том, чтобы из него выстрелить. Нет, оружие Ягодника – остро наточенный меч. Но не станешь же им рубить уток в озере! Или бросать в пролетающих мимо гусей – ещё глупее! Или ловить лисицу, из которой выйдет прекрасная шубка жене – так весь мех попортить можно! Чувствуя, как при одной мысли о жене Ягодника к щекам приливает кровь и становится невозможно дышать, Маковка поворачивается к парню и видит лишь широкую спину. На миг приходит сковывающая растерянность. Но... как же так? Столько ведь готовилась! Специально ждала воинского звания, чтобы подойти, стеснялась. Платье новое напялила, красное, маковое, каблуки надела, хотя терпеть их не может, даже накрасилась. Выслушала, между прочим, целую лекцию от Пеплогривки про то, как важно не упустить момент. Видела в глазах сестры грусть и режущую боль, будто не раз уже проживала молодая воительница муку безответной любви. Хотя куда там – все в племени знают, как Львиносвет каждое слово сестры ловит, чуть ли не ноги ей целует – а вон ведь какой важный и могучий воин. Пеплогривка – она ведь всё о косметике знает, накрасила Маковку так, что превратилась она в невиданную красавицу. Всё должно было получиться! Но вот она – спина в золотистой рубашке, как доказательство того, что робкая попытка завоевать сердце самого крутого воина в племени обернулась полным провалом. В груди девятым валом вздымается ярость, бешеная, жгучая. Боль, обида, непонимание. Терять Маковке уже нечего, и она кричит прямо в спину Ягоднику, громко, будто боится, что не услышит: - Ты мне нравишься! – неожиданно смущаясь, девушка заканчивает уже шёпотом. – Очень-очень сильно. Ягодник оборачивается – по нему видно, что этого он ждал. Всё та же спокойная равнодушная маска на лице. В Маковке борются бешеная ярость и жуткое смущение. Хочется одновременно дать воину по роже и провалиться под землю. И ещё неизвестно, какое из желаний сильней. - А ты мне – нет, - голос скучающий и не выражающий ровным счётом ничего. Будто ему каждый день девушки в любви признаются! А может… так оно и есть? От такого подозрения Маковке делается дурно, она чуть не падает, но сзади огромное дерево подпирает спину – не грохнешься, даже если захочешь - Совсем? – голос не слушается, дрожит, скачет от визга к шёпоту так, что девушка и сама-то себя не узнаёт. - Чего? – грубо спрашивает Ягодник, придвигаясь ближе, так близко, что Маковка чувствует терпкий аромат ежевики от светлых встопорщенных волос, и от этого дыхание перехватывает, да так, что повторить в ближайшие полчаса девушка ничего не сможет. Ярость уходит далеко и надолго, не оставляя после себя даже облачка дыма, за которое можно спрятаться, и Маковка понимает, что, пожалуй, хочет всё-таки провалиться под землю. Вот бы под ней образовалась гигантская кротовая нора! Девушка украдкой топает ногой в изящной туфельке, проверяя почву на прочность. Она абсолютно твёрдая, не рыхлая даже – дождя не было уже очень давно. Маковка открывает рот, чтобы повторить вопрос… и вдруг начинает реветь. Ягодник – он, конечно, весь такой равнодушно-ехидный, но терпеть не может, когда девчонки плачут. Наклоняет голову свою лохматую к самому Маковкиному лицу, а она и не видит этого – слёзы застилают глаза. Вон, и макияж уже потёк, размазывая по щекам гремучую смесь из туши, теней и пудры. Ягодник проводит по щеке девушки, и на его руке остаётся блестящая чёрная капелька. Парню обидно даже – надо же, а казалось, что ресницы настоящие! Но тут он вспоминает, кто тут огорчённый, зарёванный, и грубо шепчет: - Ну что ты… Не плачь, - Маковка чувствует новое прикосновение грубой сильной руки к мокрым щекам и застывает, боясь спугнуть, прекратить. Уже не ревёт почти. Это ведь только с Ягодником она слабая, а на деле – очень даже неплохая воительница, умеет себя контролировать. Особенно, когда надо. Очень не хочется парню объясняться с этой глупой влюблённой девчонкой, поэтому он разворачивается и скрывается в кустах. Маковка прикасается к щеке, на которой только несколько секунд назад лежала большая и надёжная рука, будто не веря, что всё было. Затем спешно, на ощупь (даже лужи нет посмотреться!) вытирает с щёк размазанную тушь сорванным листом берёзы, а затем спешит окольными путями в лагерь – надо всё рассказать подругам. Девчонки ждут Маковку в тени скалистого обрыва, надёжно скрывающего племя от чужих глаз. Пеплогривка с важностью предводительницы восседает на большом камне, сложив руки на коленях, и до ужаса напоминает кого-то из маминых рассказов о стародавних временах – только вот Маковка никак не может понять кого. Остролистая, пришедшая сюда только ради Пеплогривки (ну и немножко – из-за чисто девчоночьего интереса, в чём уж точно не признается), ходит размашистыми шагами из стороны в сторону, что-то вздыхая о Буром и тренировке, которая должна вот-вот начаться на мшистой поляне. Маковка неслышно выскальзывает из-за куста, и к ней тут же обращаются два нетерпеливых взгляда. Она садится рядом с сестрой на камень, прячет лицо в ладошках и, сквозь щёлочку между ними, выдыхает: - Провал, - ладошки тут же смыкаются, будто стремясь не впустить обратно плохую мысль, злую мысль, которую лучше не думать. Остролистая облокачивается на разогретую полуденным солнцем скалу. На обветренном лице пляшет, подобно дикому лесному пожару, злость. - Ну конечно, другого я и не ждала. Этот Ягодник осоголовый, ему нормальные девчонки, видишь ли, ни к чему. Ему, вон, Берёзовика подавай. Обжимаются по всем углам. Не удивлюсь, если в детской скоро новые малыши появится. Пеплогривка хихикает, прикрывая ладошкой растянувшийся в улыбке рот. Маковка тоже ухмыляется, но всего на минуту, а потом вспоминает, что раздавлена и обижена. Тяжело вздыхает, а горло щекочет смешинка, рвущаяся наружу. Вечно эта Остролистая так! Рассмешит, развеселит, успокоит одним словом нарастающий в груди девятый вал, даже погрустить спокойно не даст! - А что, симпатичные выйдут детки. Только Огнезвёзду их сразу придётся в другое племя подкинуть – эти мелкие Грозовой лагерь разнесут и все деревья в лесу перевернут вниз кроной! – Маковка довольно смотрит на то, как Остролистая сгибается пополам от хохота, и смеётся сама, украдкой косясь на Ягодника, стоящего в сторонке. Пусть видит, что она, Маковка, и не грустит вовсе! Только вот лучше ему не знать, что так радуется девушка только потому, что не всё ещё потерянно, и есть шанс когда-нибудь понравиться ему, Ягоднику. Шанс, который она ни за что не упустит, пусть даже придётся ради этого пожертвовать должностью предводительницы и девятью жизнями! Маковка и не догадывается, что рядом с ней на камне сидит ещё одна девушка, в пёстрых волосах которой запутались клочки мрака. Она плотоядно ухмыляется, ну совсем как сама Маковка при виде миски, полной до края тушёных белок. «Шанс ему понравиться, говоришь? Это можно легко устроить. Только как бы тебе не пришлось об этом потом пожалеть…»