Безысходность

- Вам осталось месяцев пять-шесть, не больше. Не переживайте, у вас есть где-то четыре шанса из ста на удачную операцию, так что все еще может обойтись! Этой утешительной фразой начался мой конец. Да кто успокаивает человека с раком легких в последней стадии? Впрочем, говорить о тактичности докторов смысла не было. Особенно в данной ситуации. Особенно мне. Шесть чертовых месяцев! Шесть месяцев, за которые я должен завершить хотя бы одно дело – важное, такое, которое бы оставило меня в истории хотя бы одной буквой. Да, L, великий детектив, на пороге смерти раскрывший серию жесточайших убийств, L, не дрогнувший перед страхом кончины, победивший своей холодной логикой ужаснейшего маньяка… Если бы я продолжил думать в этом ключе, то смог бы удержать привычное непроницаемое выражение лица. Шесть чертовых месяцев! - Ватари, - я поднял дрожащую руку, выходя из частной английской клиники навстречу вставшему со скамейки во дворе старику, - у меня все-таки не туберкулез. *** Мистер Вейланд, оксфордский профессор и просто хороший друг Ватари, специализировался на легочных заболеваниях. Разумеется, по просьбе моего помощника он сразу согласился исследовать меня на факт какого-то возможного воспаления. К тому моменту меня около двух месяцев преследовали непонятные боли в грудной клетке и – пока что редкий – кашель. Мы наивно предполагали, что я умудрился подхватить туберкулез, после чего я заставил себя пройти полное обследование длиной в несколько суток, а не только рентген или томографию, как предлагали в обычных клиниках. Правда, даже не закончив все проверки полностью, побледневший Вейланд сообщил мне, что в легких с вероятностью в восемьдесят семь процентов злокачественная опухоль. Невинный туберкулез оказался полостной формой рака легких. На самом деле, доктор еще и надбавил планку, пытаясь меня успокоить. Пять-шесть месяцев – многовато при терминальной стадии рака. Разве что засунут в больничную койку и будут пичкать обезболивающими до победного конца. Это меня не устраивало. - Ватари, - нарушил я молчание посреди пути в свою спрятанную в лесах резиденцию неподалеку от Вестершира, - что сейчас важного происходит в криминальном мире? Старик оторвал взгляд от дороги и внимательно посмотрел на меня, разыскивая признаки слабости в моем виде, после чего вздохнул и ответил: - Хочешь оставить след в этом мире, да? – Он поймал мой кивок и снова уставился на дорогу. – Слышал о деле Киры? *** Операцию по удалению опухоли мы решили не проводить: просмотрев все отчеты и снимки, мной с Ватари было решено, что это просто бессмысленно. Та разрослась на все восемь, а то и девять сантиметров, к тому же ее было чрезвычайно трудно даже достать, не говоря уж об удалении – пришлось бы срезать целое легкое. А я, и так не отличавшийся крепким здоровьем, это вряд ли бы пережил. О возможности лучевой и химиотерапии я решил не упоминать: она только оттянула бы мою смерть в данном случае на месяц-два, не больше. Впрочем, таргетные препараты я все же стал принимать. К счастью – хотя это было весьма спорным утверждением, - опухоль не приносила множества неудобств. Да, слабость. Да, худоба. Но я всегда таким был! Только человек вроде Ватари, проводившего со мной все время, мог заметить какие-то изменения в моем облике. Такого не было. Мир оставался в неведении, что скоро потеряет один из своих величайших умов. Мир это не особо трогало, как, впрочем, и меня. Утеря буквы, пусть и важной, недорого стоит. Верные наследники всегда найдутся. *** Я наблюдал за смертями преступников по всему миру и анализировал их связь между собой. Забавным было то, что в основном умирали те, кто давным-давно был заархивирован, и лишь в Японии – за редкими исключениями – гибли те, о ком говорили в вечерних новостях. Я стал собираться в Японию, прихватив с собой запас сладкого и обезболивающих, замаскированных под сладкое. Ватари сказал, что его пугают мои расширяющиеся от каждого приема таких «конфеток» зрачки. Со временем те попросту перестали сужаться. *** - Тебе нельзя перетруждаться, - с укором сказал Ватари, внося в комнату поднос с булочками, на что я отмахнулся и уставился на экран ноутбука. Мы остановились на первое время в не самом фешенебельном отеле Токио, который зато соседствовал с главным отделением полиции этого странного города. Главное, что тут неплохо ловила Сеть и работала собственная кондитерская. Будь на то моя воля, я так бы и остался в этом отеле до конца расследования, если бы не треклятые правила безопасности. К чему все это, если я через несколько месяцев загнусь? Конечно, это был риторический вопрос с вполне очевидным ответом. Нет, не так надо, а будущее моих преемников, черт бы их побрал. Зато можно было бросаться на любые авантюры, терять-то нечего. Тем более тогда, когда мы – ну, я и компания оболтусов из местного отделения – определили как минимум район и примерный возраст Киры, а также круг лиц, которые могли бы быть им. Шеф полиции почему-то обиделся на мое заявление, что его сын – самая вероятная кандидатура за неимением других. Вообще, его сын был весьма заметной личностью: лучший ученик Японии, спортсмен, чемпион по теннису еще в детстве, а также редкий красавчик. Обо всем этом в качестве контраргументов разглагольствовал Ягами Соичиро, тот самый шеф. Для меня это только приподнимало планку вероятности того, что Ягами Лайт мог бы быть Кирой. Хотя первому я об этом не говорил, рискуя испортить отношение к себе. Со вторым же знакомиться я не спешил, пусть и посредством диалога через экран ноутбука. Пташку легко вспугнуть, если быть неосторожным. В последние месяцы перед смертью осторожность, как и все другие качества, взлетает до небес. Я не хотел портить это дело. Пока Ватари рассказывал о том, как нагрузки вредны для сердечных и легочных заболеваний, я рассматривал фотографию Лайта и думал, как проверить свою теорию на парне, так неуловимо и неумолимо похожем на меня. Нет, правда, он мог бы быть мной, если бы не другая национальность и род занятий – убийство людей, а не их невольное спасение. *** Сложно представить, какие смешанные чувства испытывает больной раком в отношении к своей жизни. С одной стороны, хочется получить все, чего раньше не довелось попробовать, сверкнуть и сгореть – пусть быстро, но ярко. Адреналин, постоянные эмоции, каждый день – как последний. Так легче забыть про естественный страх перед смертью. С другой стороны, постоянное недоверие, трата сил и времени на поиски лекарств, которые могли хотя бы оттянуть конец – как в моем случае, со смертельным диагнозом. Люди, мятущиеся в желании найти чудесное средство и спасти себя, по крайней мере, были честны. Я не ощущал никаких особых изменений. Разве что было немного обидно умереть, не найдя удивительного, казалось бы, Бога-убийцу Киру. Расследование стопорилось, и я задумался: неужели обезболивающие даже в тех небольших дозах, что я принимал, так сильно принижают мою умственную деятельность? Единственным подозреваемым уже в течение нескольких недель оставался Ягами Лайт, и я решил познакомиться с ним вживую – благо, я уже знал о нем все, начиная от любимого цвета рубашки и заканчивая позой для сна. В конце концов, была большая вероятность того, что, шокированный, он мог в чем-то проколоться. Личное знакомство давало больше возможностей уличить его в преступлениях или, по крайней мере, найти достойного собеседника и почти друга, потому что от местной полиции меня уже тошнило, особенно от недалекого Матсуды. Как он хотя бы экзамены сдал, с такими-то логическими способностями? *** Лайт оказался весьма интересной личностью, как я и предполагал, к тому же – прекрасным актером. Я буквально видел в его глазах, как он анализировал каждое мое слово и действие, и к чему оно приведет. Я же просто старался не разразиться при нем кашлем. Хотя вряд ли это могло испугать или, по крайней мере, насторожить Лайта больше моей внешности. О, Ягами был просто примером для подражания: идеальная внешность и неординарный ум давали ему фору во всем. Только вот его отчужденность, которую было не прикрыть ничем… Наблюдая за вежливым и приятным во всем для всех парнем, я мысленно повысил вероятность его виновности. Боги, да как же ему было скучно! *** Удивительно сложной кажется вроде бы простая задача – расположить к себе какого-то определенного человека, если тебе это действительно нужно. Особенно тогда, когда этот человек не может спокойно посмотреть в твою сторону, пугаясь то ли странноватого вида, то ли еще более странной манеры общения. Когда подозрения обоснованы, и человек просто не может позволить себе какое-то расположение к твоей персоне. Мне это расположение требовалось как никогда. Ягами Лайт был ценным кадром: мало того, он еще будучи школьником помог полиции распутать несколько оказавшихся непосильными для тех дел. Конечно, если учитывать общий градус разума и интеллекта местной полиции, становилось ясно, что те преступления были не слишком-то сложными. Но это давало хоть что-то. Вообще, все мои подозрения основывались больше на простой интуиции: выбирать-то больше было не из кого. Но такой метод, естественно, никого бы не убедил, и требовались хоть какие-то улики. Кира был не настолько глуп, чтобы их оставлять. Черт, да само его имя было уже овеяно мистикой, я что, надеялся на какое-то рациональное объяснение его силы? В любом случае, помощь Лайта мне была необходима. Если хотя бы вытянутая из пальца дружба приблизила бы его ко мне, пришлось бы на это пойти. Я уже говорил, что перед отдаленной смертью не боишься больше ничего, кроме непосредственной ее причины? Остальное кажется пустячным и сравнительно безопасным. Это нельзя было назвать ни минусом, ни плюсом. Безбашенная храбрость все равно сквозила в каждом моем действии, и оставалось уповать на то, что хотя бы этого никто не заметит. В штабе все давно решили, что я сижу на таблетках или колесах – так могла судить только полиция, свои познания о наркотиках сводящая исключительно к их названиям. По крайней мере, у ребят хватало такта прилюдно об этом молчать. *** Лайт добровольно пришел и практически признался в том, что он Кира. А потом все так же добровольно сел в камеру. Я чуть не раскашлялся от удивления, хотя знал, что если он и впрямь Кира, это – его последний шанс доказать что-то обратное. Хотя каким способом он собирался мне доказывать обратное, я и не подозревал. Как оказалось, разговорами, ночными разговорами через искажающий голос приемник: я – в кресле, он – в заключении, - начавшимися где-то на второй неделе после его признания, то есть, сразу после того, как он «отказался от своей гордости». Символичная фраза? Не то слово. Она долженствовала означать то ли тонкую иронию, то ли реальный отказ от своей силы – потому что Лайт обладал явно некоей мистической способностью, с помощью которой и убивал. В любом случае, было ясно, что Кирой он уже не является. К чести Ягами, стоило отметить, что он даже на третью неделю отсидки не пытался мне мягко намекнуть на это – только просил отпустить его. Я тянул время. Не только потому, что все еще подозревал… Пока Лайт сидел в камере, он начал догадываться, что с моим здоровьем все не в порядке. Во время ночных бесед мой долго сдерживаемый кашель временами прорывался, и парень невинно спрашивал, не простыл ли я. Подлец. Он явно понимал больше, чем говорил. Я не мог его за это судить, а потому в итоге выпустил – правда, от себя отпустить не смог. *** Лайт понял, что я серьезно болен, еще в камере. На третий день – точнее, ночь - нашего совместного проживания в радиусе цепи он прямо спросил меня, почему я никому не сказал о своем раке легких. Было разумным промолчать, но я не смог. Я, как какой-то ребенок, рассказал ему о примерном остатке своей жизни и том, что, скорее всего, сделаю его своим наследником. «Если ты не Кира» - я добавил уже в шутку, но она не помогла разрядить обстановку. Да, я никогда не был шутником, и Лайт это понимал, и потому он просто отвернулся и всю ночь молчал. Я в ответ сверлил взглядом его спину. На следующую ночь он меня поцеловал. Объяснил это тем, что ему меня жаль. Жаль, что мне осталось всего полтора или два месяца жизни. Это я уже смог оставить без ответа – для Лайта он был излишним. Утром я впервые заметил на салфетке, в которую закашлялся, кровь. Этот симптом, по моему мнению, и так изрядно запоздал. *** Дело стояло на месте. Дни шли. Болезнь брала свое. Участились приступы слабости: если бы не выработанная годами привычка, я нередко мог бы свалиться с кресла на пол. Ягами-младший осмотрительно молчал, иными ночами проводя мне своеобразные сеансы релаксации. Ягами-старший все еще считал меня торчком, как и вся команда расследования. Они были ответственные, твердые – за исключением Матсуды – люди и предпочитали оставлять свои подозрения при себе. Когда меня вырвало кровью прямо во время работы, кто-то шепнул, что у меня явная передозировка – чего, я не услышал, да и сил узнавать это не было. Лайт начал таскать с собой пачку салфеток, полагая, что в заднем кармане брюк она будет неприметна. Заметили все. Ничего не изменилось. *** Когда подозреваемых осталось меньше половины, мне было достаточно трудно постоянно держать себя в руках. Приступы слабости напополам с приступами же агонии (казалось, что вырывают не только легкие, но и все содержимое грудной клетки) случались все чаще. Даже до Матсуды дошло, что я болен. Остальным сопоставить факты оказалось легче. Первым делом все укорили Лайта за то, что он утаил столь важную информацию. Прозвучали стандартные: «Сказал бы раньше, смогли бы спасти/продлить жизнь/поддержать». К чести Лайта, сохранявшего нейтральное выражение лица на протяжении всей беседы, наедине он чуть ли не разрыдался мне в плечо со стонами о прощении. Я не мог решить, переигрывает он или просто никогда еще ни по кому так не горевал. И предпочел первый вариант - до слез оставался еще месяц относительно полноценной жизни и еще столько же – состояния овоща. По крайней мере, никто у меня не просил прощения. *** - Это Хигучи-сан, Рюдзаки. Вероятность слишком велика. Мы не должны рисковать жизнями других людей и ждать еще дольше! Выдержка – все, что у меня оставалось. Если провалю это дело – провалю жизнь, только уже свою. Плевать на след в истории криминалистики и тем более на почет и славу – я просто хотел закончить историю Киры и успокоиться самому. Хотя прекрасно понимал, что этого у меня не выйдет. - Хорошо. Ошарашенный взгляд Ягами-сана того стоил. - У меня есть план. Конечно, плана не было, я импровизировал на ходу. Хигучи легко было спровоцировать и вывести на чистую воду, но инструмент массовых убийств меня интересовал. Вряд ли это была сугубо ментальная сила. Кроме того, я предвидел вероятность присутствия здесь каких-то мифических сил, как бы это ни было нелепо. Таблетки-обезболивающие тормозили работу мозга сильнее, чем я думал, но невысказанные догадки тем и были хороши, что ничто не могло подтвердить их или опровергнуть в глазах других. Даже если я думал о Богах Смерти, сидя над делом Киры, никто не мог обвинить меня в расстройстве рассудка – вероятно, на почве психического стресса. - Начинаем сегодня вечером. Кто мог подумать, что вот так все обернется? Кроме Ягами-куна, конечно. *** Хигучи был окружен полицейскими и орал что-то бессвязное. Мне принесли черную тетрадь. В действительности, Хигучи орал что-то бессвязное Богу Смерти, безучастно наблюдающему за ним со стороны. Пока третий Кира лягал воздух, я передал тетрадь Лайту, до того смотревшему на все это, как на сумасшедший цирк. Лайт взял тетрадь. Лайт закричал. Лайт вспомнил. Разумеется, через минуту Хигучи был мертв. Мне показалось, Бог Смерти Лайта ухмыльнулся. На самом деле я знал куда больше, чем он предполагал. Но я с этим знанием ничего делать не собирался. К чему? Даже у такого безумного романтика, как Лайт, могло выйти что-то путное из всей этой затеи со справедливостью. Мне не хотелось огорчать его, что процент этой вероятности близился к нулю. *** - Рюдзаки, пошли спать. Штаб давным-давно разъехался по делам, точнее, по маленьким уютным семейным гнездышкам праздновать долгожданную победу. Я сидел, вперившись в пустой экран ноутбука, и наблюдал за мигающим курсивом. Как-то похоже сейчас дрожал мой пульс. - Рюдзаки, с тобой все в порядке? Да, да, просто мне осталось чуть меньше, чем я думал. - Ты прав, Лайт. Пошли. Отключаем – почти синхронно – все компьютеры и выходим, закрывая штаб на замок. Интересно, сколько пройдет времени, прежде чем его откроют снова? Я надеялся хотя бы на несколько месяцев. Кира успеет привести свои дела в порядок, как и свои мотивы. Быть может, он и впрямь сделает что-то хорошее для этого мира. - Почему мне кажется, что ты хочешь со мной попрощаться? – невинный вопрос, заданный под одеялом ночи. Мы все так же жили в одной комнате и спали рядом, как будто цепь просто стала невидимой, но не потеряла свой вес. – Это настораживает. - Лайт, мне осталось совсем немного. Ты и сам должен это понять, - а я знал, что даже три недели по результатам последнего обследования – удача. - Но… Рюдзаки… Так странно: Лайт выглядел действительно расстроенным, когда подбирался ко мне и усаживался рядом, смотря не мне в глаза, а в окно. Впервые Лайт действительно поступал как друг. Молчание повисло на тонкой нити крови, сочащейся у меня откуда-то изнутри. Было почти жаль. - Я… я думаю… - выдавливая каждое слово, сжал простыню в кулаках, хотя лицо казалось безмятежным - насколько я мог уловить это в темноте, - …что я буду скучать по тебе. Лайт говорил мне что-то подобное и раньше, но никогда – искренне. И мы оба это понимали. - Знаю. Где-то в Токио мерцали огни, сновали люди, такие разные, такие непохожие. Мне впервые показалось это важным и даже чуть-чуть красивым. Не заметил, как лег, пока Лайт слегка не тронул мою руку. - Ты спишь? - Нет. Я размышляю. И, раз уж ты мой единственный друг, - в этой точке вселенной, при раскладе судьбы, разложенном слепой старухой, - думаю, могу тебе открыться. - А? Так смешно это было, видеть твое удивление и понимать, что это не более, чем игра. - Меня зовут Лоулайт. Лайт чуть вздрогнул – наверное, от смеха. И достал из часов, которые постоянно носил с собой, кусок линованной бумаги. - Давай лучше ближе к вечеру, когда все в штабе точно соберутся рядом с нами. Только Ватари не трогай, ладно? Я ему ничего не рассказывал. Лайт записал и вздохнул, после чего спрятал листок обратно в потайной карман часов. - Мы должны попрощаться. Мне почему-то показалось, что в этом он был искренен как никогда в своей жизни. Мы попрощались так, как и следовало. На следующее утро я составил завещание, в последний раз вышел на крышу – как раз под проливной дождь – и доиграл свою роль до конца, как и предписывалось. Но по-настоящему умер я еще ночью.