IT'S NOT OKAY, THAT'S DO KYUNGSOO

      Ким Чонин ненавидит свою работу, ненавидит отражающее стекло хромированных небоскребов из возвышающейся на сотни этажей в небо стали. Ненавидит просыпаться в большой по размерам квартире совершенно один и не завтракая уезжать в издательство, где из творчества делают деньги. Извечная конкуренция авторских идей и перенятых стилей, незатихающие скандалы о плагиате и каждый день сменяющиеся пароли на компьютерах с данными.       Секс ради попытки проникнуть в чужое сознание, секс для того, чтобы выхватить чужую мысль и напечатать ее под своим псевдонимом, потому что у таких людей нет имен, только напыщенные самодовольством «Леди Генрих» и... Его издательское имя Ким Кай. Имя, которое врезается в каждую страницу как денежная валюта; оно крутится в обиходе на языках таких же, как он сам. Имя, которое вызывает фурор на всех мероприятиях, тогда как Ким Чонин оказался бы не более чем незамеченным никем официантом с подносом дорогого виски на потных ладошках под автографом мнимо-звезды. Он - писатель современности, яркая точка на небе и просто предмет для ненависти, обожания и... желания убить. Убить, переехав горло колесами автомобиля, затрахать до беспамятства или просто унизить так сильно, чтобы он погиб как мистер-холодное-неприкосновение, обдавая чужую грязную шею сладостными стонами наслаждения. Вот, что мечтают сотворить с ним его же фанаты. Это и является причиной к тому, почему Чонин одержим идеей господства.       В своем личном офисе, рядом с компьютером на рабочем месте, он находит папку с бумагами. Денежные подсчеты - высокие числа с продаж неумеренно растут. Медицинские справки, необходимые обследования и завернутый в полиэтиленовый пакет полароидный снимок с подписью на обратной стороне - я всегда буду любить тебя, твоя мама. И, когда он уже собирается убрать папку на полку с другими точно такими же обертками из пластмассы, фотография его матери выпадает и с тихим щелчком приземляется у ног. Чонин хмурится и наклоняется, чтобы поднять ее, когда каталог ненужности из его рук выпадает, и черные буквы заполняют все видимое пространство, с тихим шелестом осыпаясь на Чонина безликим дождем на белой бумаге. У носа его туфель лежит черновик новой книги, но он не помнит, чтобы писал его. Становится ясно - это не его работа, но он собирается присвоить ее себе, когда заливает полный бак своего Maserati, потому что вряд ли в глуши, в которую едет, встретит заправочную станцию.       Гравий шуршит под колесами, когда автомобиль съезжает на обочину дороги, а старые BMW с шелестом морских волн проносятся за его бампером. Чонин матерится, когда приходится ехать несколько миль по полному бездорожью одинокой деревушки в поисках хрен-знает-какого-дома; черная кожа в салоне Maserati нагревается как фольга. ------ 156 street.       Чонин не понимает, как здесь уместилось столько улиц и уверенно давит на газ. Эта 156-я - нужная.       Он выходит из прохлады автомобиля, и ноги его подкашиваются, когда перед глазами все разом темнеет, а тело теряет тягу и на мгновение тряпичной куклой повисает на ниточках плотного и горячего воздуха. Он отдаленно слышит детские голоса, которые разом врываются в него, приводя в чувства.       Когда фокус восстанавливается, он видит Кёнсу. Но он не спрашивал его имени.       Большие глаза испуганно смотрят на него, губы подрагивают в немом вопросе, когда особо не хвастающиеся своей длиной ноги медленно пятятся назад, - Чонин выше его на полголовы, это точно.       — Ты один здесь живешь? — спрашивает Кай, а собственный голос вызывает отвращение. Он подходит ближе к напуганному парню, когда тому уже некуда пятиться, и он вжимается спиной в забор собственного дома. Ведра, до этого находившиеся в его руках, падают на землю. Вода разливается по кожаной обуви писателя, брызгает на штаны и шипит на выжженной земле. Кёнсу даже не шевелится. Чонин тоже.       — Я не знаю, как мои зарисовки попали к тебе. Должно быть, твой менеджер взял их у меня, когда пригласил к себе на чай, потому что заинтересовался моими словами. У него здесь да---       — Да, я знаю, что у него здесь дом. И меня совершенно не волнует, кто у кого что взял, - это твои проблемы, мне же нужен только полный текст. Я готов заплатить столько, что тебе не придется больше жить в этой дыре.       Кёнсу опустил взгляд на свои руки. Его пальцы были не такими длинными и ухоженными, как руки Кая, но он все равно ответил твердое, пусть и неуверенное «нет».       — Я не нуждаюсь в деньгах.       — А в чем ты нуждаешься?       — В любви... - Чонин не мог не заметить, как щечки Кёнсу на последних слогах собственных слов смущенно покраснели, потому что его холодное сердце слегка закололо от чувствительности брюнета на такие нелепые вещи. Рядом с ним Чонин казался каким-то вкраплением высветленной до белой соломы на четком фоне темных волос и выразительности лица. Уже тогда он понял, что застрял здесь, потому что его Ким Кай не привык довольствоваться не достигнутым, а Кёнсу пообещал писать в день по несколько глав, плата за которые - самые искренние объятия, которые только может Чонин подарить ему.       Кай согласился.       Солнце медленно выплывало из-за горизонта, скользило по обнаженным ногам на белых простынях, бережно грея их, когда теплый ветерок еле заметно скользил по смуглой коже пробуждающегося Чонина. И, когда парень открыл глаза и приподнялся на локте, то наткнулся взглядом на холодную спину Кёнсу; клавиатура под его пальцами хрустела кнопками с буквенными разметками. И ему вдруг захотелось забрать его холод, потому что, должно быть, Кёнсу пишет уже не первый час и порядком утомился, а Чонин... А Чонин пообещал дарить ему любовь.       В следующую минуту Кенсу мог ощутить тепло чужих рук на своих плечах, и его тело дрогнуло от испуга.       — Ч...Ч...Что т... ты... делаешь?       — Дарю тебе любовь, разве не видно?       — Т... Ты напугал меня...       — Ну, извини, сам же просил, — в его голосе отчетливо слышалось раздражение, когда тепло его рук отпустило Кёнсу. Второй неуютно повел плечами с желанием вернуть это приятное покалывание, но мерные шаги по полу унесли Кая прочь из комнаты.       Ближе к тяжелому вечеру, давящему на виски Чонина головной болью, они сидели на жестком диване Кёнсу и открыто ненавидели друг друга. Су говорил о том, что Чонин - потерянная ветвь человечества и что творчество не продается, тогда как Кай, мистер-всея-лживая-холодность, закрылся пледом по самый нос и украдкой пихал Кёнсу ногой в ребра - он был уверен в том, что тот не потрескается, как фарфоровая кукла.       Им нравилось вот так вот: без света в комнате и с шепотом телевизора на заднем плане; Кёнсу нравилось разбирать, а Чонину - обсуждать.       — И, все же, мы очень похожи, — самодовольная улыбка расплылась по губам Чонина. — Мы оба писатели; талантливое поколение, девятилетние дети, пишущие триллеры на заднем сидении автомобиля, когда родители забирают из школы. Мы - это мертвая ветвь, люди без будущего и настоящего, и все, что у нас есть - это отголоски прошлого, которые мы усердно пытаемся вписать в новую книгу, произведение искусства и напечатанное безумие. Каждая новая работа - дни, прожитые в одержимости идеей и сюжетом, ее публикация - повод начать новую историю. Поэтому я торгую чужими произведениями, размениваю чужие жизни, сохраняя свою, и зарабатываю на этом деньги. Для кого-то творчество - это неотъемлемая часть жизни, для меня творчество - это сама жизнь. И когда ты совершенствуешься в своих метафорах, я покупаю небоскребы. Вот единственная разница между нами. Мы оба эгоисты.       — Торговец искусством значит... И ты выбросишь меня как недоработанную главу, когда я закончу твою книгу?       — Ты получишь свою долю прибыли от продажи. Как думаешь, это удачная сделка? Публикация под именем «Кёнсу» не принесла бы такого ажиотажа, как очередной бестселлер от Ким Кая, мастера слова, который кричит о спасающей души любви и забытой дружбе? Я делаю ставки на выгоду, печатаю деньги как тысячу экземпляров чужой души, по двадцать страниц за секунду в разных уголках света с переводом на многие языки мира. Слышишь, как звенят монеты? Я приглашу тебя в свою квартиру в Голливуде, если эта работа разорвет небо на части.       — Каждой трагедии есть свое объяснение. Ты ведь почему-то стал таким. Уверен, в девять лет ты и подумать не мог о том, чтобы работать на равнодушие населения земного шара.       — Потому что я понял, что в этом мире иначе не выжить. Грести чужое говно и писать целыми днями для того, чтобы потом оказаться неуслышанным? О, да с кем я говорю вообще? С парнем, что купил любовь?       — Потому что это то, в чем я нуждаюсь больше всего... И мне все равно, какими способами этого добиваться. Но деньги... Это не то, в чем нуждаешься ты, правда?       — Да. Мне нужно всеобщее признание. Моя мать лежит в больнице. Уже давно. Денежные неоплаченные чеки стопками сложены в папке с документами. Богатый сын не обеспечивает свою мать нужными лекарствами. Почему? Потому что я не хочу ее выздоровления. Тогда я не буду чувствовать, что кому-то все еще нужен. Она - моя цель двигаться дальше, когда цепляется за меня, любит, ведь знает, что я могу стать ей как спасителем, так и убийцей.       — Синдром Бога? Да, а в тебе и вправду нет ничего человечного...       — А ты сгораешь от желания уничтожить меня, правда? Но тогда никто не оплатит лекарства первой важности, и она умрет. Я неприкосновенен, Кёнсу, когда мы с тобой на шаг ближе к вечности! — Кай истерично рассмеялся, когда Кенсу поднялся с жесткого дивана и вышел на улицу, впуская в дом ветер. Дверь за его спиной бесшумно закрылась, и Чонину стало внезапно холодно находиться здесь в полном одиночестве, ведь у него боязнь остаться одному, брошенным котенком под скамейкой в дождливый вечер, а Кёнсу столкнул его лицом к лицу со своей фобией, разделив их массивной входной дверью. Проблема в том, что Чонин не хочет быть спасенным.       — Почему ты ешь одни мюсли? — Чонин появился за его спиной совершенно внезапно, и чашка из рук напуганного Кёнсу выпорхнула бабочкой, разлетаясь от удара об пол миллионами несуществующих жизней. Звук разбивающейся посуды напомнил Чонину об автомобильной аварии, об острых осколках под его пальцами и напуганных, мертвых глазах в отражении разбитого зеркала. Он моргнул, и воспоминание рассеялось, сменяясь на грустного Кёнсу, чей взгляд безмолвно повис в воздухе. — Я уберу.       — Я... Боюсь порезаться. Кровь плохо свертывается.       — О...       — А еще, — он зацепился пальцами за края домашней футболки и, когда поднял ткань до уровня сосков, Чонин увидел не зашитые шрамы на его молочной коже, — Это следы ножа. Я защищал мать от подвыпившего отчима, ведь он всегда кидался на нее, хотя она ничего плохого не делала, защищая меня. Я не знаю, где она сейчас, - постоянно меняет место жительства, но с ней точно все хорошо, это я узнаю из писем, что она пишет мне с обещаниями обязательно забрать меня с собой.       — Выходит, ты просто боишься острых предметов?       — Да. В этом доме нет даже игл... Поэтому я ем сухие завтраки с молоком. Хочешь?       Чонин кивнул, и грустное лицо Кёнсу осветилось легкой дрожащей улыбкой.       А потом они сидели за одним столом, и рука Чонина могла касаться руки Су, и это не вызывало дискомфорта, оно казалось чем-то обыденным, к чему оба как будто привыкли. Как будто Чонин не составляет любовь из театральных этюдов, а на самом деле что-то чувствует к Кёнсу, усердно ковыряющемуся в своих черт-знает-каких-хлопьях в тарелке под белоснежным молоком, залившим их как море. Кёнсу на мгновение замирает и поднимает свои большие глаза на него.       — Но ты же писал книги раньше? Почему больше не пишешь?       — Ты бы жeвал шустрее, и меньше лез не в свое дело.       — Все дело в конкуренции, да?       — Какой проницательный. Да. Я сломался, когда осознал, что люди вокруг меня делают это куда лучше. Люди, такие, как ты. Но я даже не могу вас ненавидеть, потому что вы приносите прибыль. Наверное, я очень жалок, да?       — Не то, чтобы... Я думаю, ты очень добрый, просто маска Кая не позволяет говорить то, что тебе хотелось бы сказать на самом деле. Как тебя вообще зовут?       — Знаешь, мы - отвергнутые писатели, музыканты, художники, мы даже не замечаем, как одеваем маски. Улыбаемся, потому что так принято, потому что нам сказали смеяться над собственным провалом и лизать ноги в портьере журналистам, которые могут взрывным скандалом погрести нас под собственными же сказками о счастливой жизни или же поднять к небесам. Людям нужно зрелище, экшн, разорванные тела на рельсах в метро нагих и изнасилованных женщин, романы с печальным концом в виде смерти одного из влюбленных или, что еще лучше, сразу двоих. Мы живем в веке тупых клипов и фильмов, в веке, когда любят жалких и сломанных, когда каждый стремится разрезать вены для того, чтобы его полюбили. Почему бы людям просто не выйти на улицу и не закричать о том, что все вокруг - тупая ваниль и бессмыслица, что человечеству нужно быть проще, чтобы быть понятым?       — Я не понимаю, о чем ты.       — О том, что мне больно натыкаться на меланхоличные лица, на человеческое безразличие к себе самому. И в очередной раз, когда я хочу вытащить себя из дерьма, я не вижу руки, готовой помочь - все в шрамах и спрятаны в теплых карманах осенних курток. Поэтому я сдался. Поэтому я - Кай, который похоронил свое настоящее имя где-то на страницах своих первых произведений, самых лучших, что неаккуратным почерком выводила детская рука девятилетнего ребенка.       — И стал таким же, как те, кто безразличен к себе самому? Тогда какое право ты имеешь к тому, чтобы обвинять их?       — Заткнись. Ты, супер-талантливый-паренек-из-деревни, да что ты можешь знать о моей боли?!       — То, что деньги сделали из тебя чудовище и заполнили твои уши своим шелестом. Когда ты в последний раз пытался понять других? Когда был наивным девятилетним мальчиком? Да ты даже свою мать спасти не пытаешься, а еще требуешь этого от других! Кёнсу имел ввиду вечное «сколько отдаешь, столько и получаешь», когда удар кулака раскрошил его подбородок на песчинки счастья из отблесков надежды в глазах наивного ребенка. Кёнсу был проще, Кёнсу мог спасти, но Чонин не захотел его слушать.       — Ну и тони в своем дерьме! - закричал Су, когда дверь с громким хлопком разрывающегося на части сердца закрылась за спиной Чонина. На пальцах - кровь, под головой - холодная подушка из линолеума, а на ребрах не зашитые шрамы, и Кай еще смеет говорить что-то о боли, о которой Кёнсу ничего не знает.       Чонина не было несколько дней, а когда он вернулся, то наткнулся на табличку «продается», вбитую гвоздями в старый забор, к которому прижимался напуганный его приездом Кенсу, кажется, не так уж и давно. Но земля под лужей разлитой воды сухая, а двери заперты на все имеющиеся засовы, когда Чонин обнаруживает в щели оконной рамы белый конверт с флешкой в нем. Он сразу понимает, что на ней - книга, скорее всего недописанная, потому что ни один человек не способен к тому, чтобы вытягивать из головы по двести страниц за пять дней. И он громко матерится, когда понимает, что его в общем-то кинули, и что теперь ему предстоит доделывать чужую работу, ведь он не собирается опускаться до того, чтобы идти искать этого зазнайку-писателя, который покупает чужую любовь как явление нормальное.       Но костяшки пальцев под тонкой кожей все еще помнят этот удар, и Чонин садится на землю, не желая верить в реальность, которую он сам себе и построил. А потом он стучится в каждую дверь соседних домов и спрашивает о невероятно милом и непривычно добром парне с большими наивными глазами, который жил здесь и, может быть, они что-то знают о том, куда он перебрался, но все отрицательно мотают головой. Все, кроме одной старой женщины, которая сообщает, что он раньше работал на овощебазе, и что писателю стоит поискать его там. Чонин загружает маршрут в свой gps и без раздумий уезжает.       Вокруг жутко воняет протухшими овощами, туда-сюда скитаются грузовые машины, и Чонин думает о том, что, блять, он забыл в таком месте на отражающем солнечные лучи Maserati, злобно рычащем на любопытных зрителей, но покорном под его пальцами. И, когда он замечает пропащего Кёнсу, безучастно сидящего на бордюре с пустым взглядом, застывшим в песчинках асфальта, то спешит поторопить его сесть к нему в машину, опустив тонированное стекло до минимума.       Кёнсу ярко улыбается и бежит к нему; Кай выглядит безупречно и пытается казаться недовольным.       А потом Чонин везет его к себе на квартиру в Сеуле и при переключении радиостанций на магнитоле как бы случайно касается бедра Кёнсу внешней стороной ладони. Тот делает вид, что не замечает этого, но придвигается ближе, когда Кай чувствует отдачу своей кожей под его теплом. Кёнсу рассказывает ему о том, что его выселили из дома за неуплату жилья, и ему ничего не оставалось, кроме как уйти оттуда. Чонин же равнодушно кивает и не собирается извиняться за то, что ударил его, но Су и не злится, когда говорит, что «все в порядке» и осторожно убирает смуглую руку со своего бледного лица.       Кёнсу все равно, куда ехать; Кёнсу равнодушно смотрит в окно и просит остановить на поле, собравшем все солнечные огоньки в листьях зеленых растений. «Он такой странный», - отмечает про себя Чонин, когда темноволосый парень выпрыгивает из автомобиля и бежит вперед, визжа и радуясь, как девчонка, что становится до болезненного завидно за то, что Кай так не может. А позже теплые ладошки Кёнсу утягивают его с собой, и Чонин поддается. Чонин - вкрапление высветленных волос на фоне искреннего Кёнсу. Чонин - чертов перфекционист в черной обтягивающей рубашке, заправленной в черные укороченные штаны над кожаными ботинками с высокой платформой. Чонин, который вложил в мокрую ладошку Кёнсу трепещущее крыльями бабочки вдохновение. Любовь, что купил Кёнсу. Кёнсу - подобранная с помойки беспородная собачка на фоне грациозного Ким Кая. Кёнсу, который умеет улыбаться так, как не может Чонин, утонувший в его неидеальности и непривычно больших глазах. Чонин, который вместо обещанных объятий поцеловал его, когда Кёнсу не ответил. Испугался, покраснел и отвел взгляд.       — Раскрой ладонь, — попросил Чонин, и Кёнсу осторожно отогнул пальцы. На его молочной коже сидела, расправив свои разрисованные цветом шоколада крылья, темная бабочка. — Она похожа на тебя, не так ли? Ее легкость подобна мягкости твоих губ, светлые пятна - твоя молочная кожа, легкость взмаха крыльев - светлая душа. Темный цвет - твои волосы и бездонные глаза, беспечность и грациозный полет, а еще она тоже нуждается в тепле.       — Она нуждается в ромашках... — щеки Кёнсу пылали, как будто по его коже разлили бензин и подожгли - костер из чувств, наполнивших его тело. А Чонин рассмеялся. Пусть это вышло и грубо, но все же Кёнсу улыбнулся.       Он привел его в свою квартиру на черт-знает-каком-этаже, и Кёнсу очень испугался этой высоты, с которой видны крыши сияющих огнями многоэтажек, и машины кажутся еле заметными точками, плывущими по бесконечным дорогам города без людей, потому что тех и подавно не видно. Кёнсу сравнил обитель Кая со звездным небом, до которого он и не мечтал дотянуться, когда Чонин бросил ему в лицо полотенце и сказал пойти принять душ. Он попросил его не одеваться после этого и зажег свечи, когда наивный Кенсу с улыбкой на губах верного пса растворился в ванной комнате. В квартире его ждал уже холодный и властный Ким Кай, растянувшийся в кресле с запертым возбуждением Чонином внутри себя. Красное вино блестело в тусклых подрагиваниях свечи, и ее жар опалял его пальцы, играющие с огнем. Кёнсу вышел в одном полотенце.       — Ты... Дашь мне во что можно переодеться?.. — Су неловко мялся в дверях, когда Чонин подозвал его к себе. Он удобно развалился на диване, в то время как город светился за его спиной; он переливался огнями в глазах Кёнсу, устремившем в смущении свой взгляд на больших размеров пластиковые окна, минуя темного Кая на фоне кожи черной мебели на мягком ворсистом светлом ковре.       — Обязательно. Но ты еще недостаточно высох для того, чтобы одеть мою одежду. А пока чувствуй себя как дома. Давай выпьем, — он снова позвал его, и Кёнсу послушно сел на другой край дивана. Он в волнении теребил свои пальцы, когда Чонин пересел ближе к нему и протянул бокал завораживающей красной жидкости, сияющей в отражении городских огней. Он видел хищную ухмылку Кая на дне этого стеклянного сосуда, а потом чужие губы полностью поглотили его.       Кёнсу думал, что этим все обойдется, но Чонин целовал слишком напористо и властно. А потом Кёнсу начал задыхаться с попытками оттолкнуть его от себя, убрать чужие руки со своего тела; с мечтою убежать, чтобы не догнали. Но он был довольно слаб в опьянении, ведь это был их третий, или может быть даже четвертый выпитый бокал, заполненный до краев чониновским желанием трахнуть невинного писателя из еле как сводящей концы с концами деревушки.       Руки, обтянутые тонким слоем смуглой кожи, ловко стянули с парня длинное полотенце, и он оказался совсем голым и беззащитным под губами Чонина, мягко прикусывающими возбужденные соски слабого в его руках Кёнсу. Брюнет жалобно скулил от каждого его движения по своему телу, когда Кая это заводило еще больше, ведь Кёнсу был таким жарким под ним на его черном диване из фальшивой кожи, желанным и сводящим с ума, каким не был в своем небольшом доме. Чонин даже был немного разочарован тем, что не заметил этого раньше.       — Тебе идет быть голым. Мне очень нравится, — пухлые губы сжимали его соски, когда Кёнсу, не способный вырваться, смущенно сводил ноги, защищая свое достоинство. — Тебе понравится, я обещаю, — этот голос заставлял бабочек в животе разрываться на части. Кёнсу ловил себя на мысли, что, черт возьми, он возбужден, когда дрожал под прикосновениями чужих пальцев по своим ягодицам, когда Чонин вливал в него алкоголь через поцелуй. Брюнета резало от новых ощущений; кровь внутри него казалась горячей, как лава.       — П... Пожалуйста... — почти скуля, позже попросил его Кёнсу, раздвигая свои ноги в подчинении властным рукам Кая. Смуглые пальцы обхватили его член, и с губ Кёнсу сорвался истошный стон, вырванный откуда-то из самой глотки. Его тело дрожало и отзывалось на каждое прикосновение, и потом Чонин сказал, что он лучший из тех, кому он забирался в трусы.       Свеча - единственный источник света, не считая городских огней за окном - мерно дрожала на столе, обивка дивана неприятно впивалась в нежную кожу, когда Кёнсу стонал, забросив ноги на шею Кая, склонившегося над его членом. Казалось, Чонин может вобрать его в себя полностью, потому что Кёнсу двигался слишком резко, как будто умело трахал его в рот, а не поддавался на длительные ласки. В этот момент в дверь кто-то позвонил, а Кёнсу застонал еще громче от нахлынувших ощущений, кончая.       Чонин проглотил всю его сперму, когда послышался второй звонок, уже на телефон. Кёнсу улыбался под ним и с инициативой в руках притянул его для сладкого поцелуя. Готовый на все, пьяный и раздетый, мокрый и такой развратный. Только его.       Когда Кай уже собирался проникнуть пальцем в пульсирующее колечко сжатых мышц Кёнсу, тот попросил его открыть дверь тому, кто так сильно хочет его видеть. Он сказал, что сам растянет себя для Кая, что ему нужно немного времени для того, чтобы приготовиться, и Чонин поверил. Он отвернулся, когда цветочный горшок пронес режущую боль в его голове; в глазах потемнело, и он упал на ворсистый светлый ковер, не чувствуя совершенно ничего. Как будто бы это было запланированное убийство, совершенно незаметное, и острая боль уже не пульсировала в висках.       Кёнсу отбросил первое попавшееся под руку орудие в сторону и поднялся с дивана. Ему не нужно было смотреть в глазок, чтобы понять, кто стоит за дверью, - он просто открыл ее, вместе с искусственным желтым светом впуская в квартиру парня в черном костюме.       — Матерь божья, что у вас произошло?!       — Чонин умеет делать так, чтобы его хотели. Должно быть, в его взгляде утонули целые миллионы, — Кёнсу был спокоен, как будто бы Чонин сейчас не валялся в отключке на полу, как будто бы это не он ударил его глиняным горшком по голове. Он вальяжной походкой вернулся в комнату и сел на корточки возле торговца искусством.       В его руке были светлые и как будто бы мокрые волосы Чонина. Голова поднята, глаза закрыты.       — Он хоть жив?       — Конечно. Очухается через пару часов. Нам хватит времени, Бэкхён.       — Ты бы хоть оделся...       — Хочешь сказать, что я тебя смущаю? После того, что произошло в твоей машине?       — Не напоминай, ладно? Я уже сказал, что это было ошибкой. Я люблю Чанёля, и ты знаешь э--       — Понял, понял, я понял! — он выпустил голову Кая из хватки своих пальцев, и тот ударился скулой об пол. Кёнсу, ничего не заметив, сел на диване. — А знаешь, я ведь даже почувствовал что-то к нему. Но мудаки никогда не меняются.       — Тогда как месть разрушает людей...       — Что?       — Я говорю, что ты очень изменился. Я не узнаю тебя. Это не тот Кёнсу, которого я знал...       — Правильно. Это "D.O", новый писатель современности, который впервые в истории раскрыл все карты ничтожности Ким Кая. Ты был прав насчет того, что он скупает чужие произведения и выдает их за свои. Ты был чертовски прав, малыш! Наши разговоры записаны на диктофон, и теперь он не отвертится от достойного его ничтожества позора.       — Конечно, я был прав. Я знал это, я же его менеджер...       — Зависть разрушает людей, да? Я не ошибся в том, что мы похожи, Кёнсу, — голос Чонина звучал тихо, слова разбивались о стены собственной спальни, долетая до Су осколками холода. Его голова болела, а мозг пульсировал в беспокойстве. Второй сидел в кресле в ожидании его пробуждения и писал что-то в телефоне. Спальня в светлых безликих тонах: большая двухместная кровать, тумбы и маленькие диванчики, плазменный телевизор, компьютер, толстая ткань занавесок. Кёнсу поднял на него глаза и больше не улыбался.       — Проснулся? А ты умеешь сохранять равновесие даже тогда, когда прикован к собственной постели и раздет.       — Мне больно. Может снимешь наручники?       — Больно, это когда твою книгу называют плагиатом на работу величайшего Ким Кая, а то, что сейчас произойдет с тобой - это еще не больно, Чонин.       — Кто ты на самом деле?       — "D.O". Знакомо?       — Не совсем...       — «Молодой писатель, который нагло украл сюжет у Ким Кая, и все это в своей дебютной книге! Это каким ничтожеством надо быть, чтобы поступить так?», — цитировал Кёнсу статью из газеты, датированной ушедшими годами, приближаясь ближе к писателю, что не мог встать с постели.       — До Кёнсу? Мы как-то пересекались в агентстве...       — Тебе было слишком все равно, чтобы узнать меня. «Откуда я знаю его имя?» Правда, ты думал об этом? Нельзя забывать тех, кому перешел дорогу, Ким Чонин, — пальцы Кёнсу мягко скользили по смуглой коже бедер Кая. Второй дернулся.       — Что ты собираешься делать?       — Изнасиловать тебя и заснять это как снафф-видео. Не волнуйся, я буду стоять спиной и никто не увидит, кто это рядом с тобой, неприкосновенным и божественным творением родителей.       — Ты не посмеешь сделать это...       — Ну, вообще-то, я уже посмел, — Кёнсу сел на край постели и провел рукой по ягодицам парня. Чонин зажмурился. Они как будто поменялись ролями.       Губы Чонина под его пальцами были очень мягкими и желанными, но Кёнсу подавил в себе желание оттрахать его в рот - слишком мало времени, он просто не успеет закончить к приезду Бэкхёна, который, в общем-то, и не подозревает об этой странной затее, да если бы он и знал - был бы строго против. Это же вселенская доброта Бён Бэк, наставляющая пропащего Кёнсу на путь истинный, хотя и сам не так чист, как выставляет себя. Кёнсу подозревает, что, наверное, виной всему Пак Чанёль, для которого первый так старается держать нужный уровень, чтобы никто ни в коем случае не сказал, что они не подходят друг другу - этот человек слишком легко поддается сомнениям. Впрочем, Кёнсу это не касается и все, что сейчас должно волновать его, - это Чонин, мечущийся по постели от движения чужих пальцев внутри себя. Слишком узко, и Кёнсу заводится еще больше.       — Почему… Ты так поступаешь?       — Ты знаешь, что люди не любят просто так? Или ты всерьез думал, что пара комплиментов растопят во мне актерскую игру? Думал, что если вдруг станешь хорошим, то все сразу же забудут ту боль, что ты им причинил? За свои грехи надо уметь расплачиваться. А ты слишком грешен, Ким Чонин, что достоин смерти, но нет, я не убийца, я не опущусь до твоего уровня, — пальцы проталкивались слишком глубоко, и Чонин не мог подавить в себе нарастающее возбуждение. — Убийца моей мечты. Мечты многих начинающих писателей. Улавливаешь связь? Я отомщу за всех нас.       Чужие пальцы превратились в пустоту, и у Чонина было всего мгновение для того, чтобы осознать масштабы собственных разрушений, а потом его тело заполнил член Кёнсу, и громкий крик сорвался с губ Кая. Он не мог извиниться, когда впился пальцами в шрамы на теле D.O., когда собственный голос звучал настолько ужасно, что хотелось прекратить слышать, чувствовать, видеть. Это – отвращение к самому себе. И сейчас Кёнсу выбивал из него его же ничтожество; он говорил:       — Даже если меня посадят, я буду гордиться тем, что сделал.       Чонину же нечем гордиться. Он был настолько увлечен безразличием к происходящему за пределами его жизни, что не заметил фальшивой улыбки на губах До. И, в конце концов, да, он мог легко рассекретить его, если бы, блять, не был так зациклен на том, что чужое его не коснется.       Это мир, построенный на деньгах. Высотные здания из хрома на зарплату простых горожан. Стеклянные глаза смотрят на тебя с периферии вселенной. Они не скажут, если ты ошибешься, но они укажут на тебя, если будешь слишком покорным под кнутом правил, придуманных для поддержания внутренней войны и внешнего спокойствия. Пан или пропал. Люди делятся на два типа: тех, кто отбирает свое, и тех, кто отбирает чужое. Власть прикрывает вторых. Чонин не исключение. Кёнсу – не вершитель судеб. Он был и прошел, как дождь по мостовой. Возможно, оставит что-то после себя, но лишь до тех пор, пока солнце не растопит лужи. Так и с людьми. Люди проходят. Ты остаешься. Чонин остается. Кёнсу – лишь небольшой опыт в его жизни, человек, который потом будет убит посреди большого города. Может быть. Но не сейчас. Сейчас он делает то, что мечтают сделать миллионы. Он насилует Ким Кая. Писателя современности, яркую точку на небе и просто предмет для ненависти, обожания и... желания убить. Убить, переехав горло колесами автомобиля, затрахать до беспамятства или просто унизить так сильно, чтобы он погиб как мистер-холодное-неприкосновение, обдавая чужую шею сладостными стонами наслаждения. Это то, что мечтают сотворить с ним его же фанаты, ненавистники, фальшивые друзья, и те, кому он перешел дорогу, те, кто учил его жизни путем собственных падений.       У Кёнсу не так уж много времени и пора бы поставить точку. Чонин извивается под ним. Толчки рваные и резкие. Метко по простате. Кай тает, как мороженое на солнце, пока Чонин рассыпается по кусочками и чувствует себя ужасно, а невозможную пульсацию возбуждения на члене усиливают пухлые губы Кенсу. Он хочет кончить, но не может. Кёнсу закрывает глаза и толкается сильнее. Что самое смешное – им нравится это. Нравится, но когда все закончится, они будут снова ненавидеть друг друга, потому что красные ссадины от наручников будут болеть, а униженного человека никакая победа уже не вытащит из-под плинтуса.       Домашнее порно со звездой. Чонин стонет. Кёнсу говорит:       — Я правда хотел оставить это между нами, но ты оказался еще большим уродом, чем я думал.       Чонин не может сказать, что «поздно ты решил извиниться», и наконец кончает. Он знает, что сейчас все закончится, но он не хочет, чтобы все кончалось. Через пару завершающих толчков Кёнсу выходит из него. Пустота резко заполняет все внутри, и Чонин окончательно захлебывается в ней, когда руки падают на простыни. Освобожденные и красные. Кёнсу одевается быстро; открывает окно, и шум города заполняет образовавшуюся пустоту фальшивыми деталями. Город гудит, машины проезжают мимо. Мимо, мимо, мимо… Звонок в дверь. Чонин моргнул, и образ Кёнсу растворился.       Солнце, тусклое под стеклами солнцезащитных очков. Асфальт, горячий и мягкий под его обувью. Люди – лишь черные точки на его мертвенно-бледном фоне растрепанных и осветленных до белой соломы волос. В руке – пистолет, в другой – разрешение на убийство и согласие на последующий арест. Ким Чонин - всего лишь вкрапление на четком фоне До Кёнсу, который сейчас завтракает в кафе напротив здания редакции, высотки в несколько десятков этажей из хромированной стали. Он заказал себе двойной эспрессо и музыку потише, когда на другой стороне дороги заметил приближающегося Кая. По радио айдол-группа exo, под пальцами смяты страницы книги, а к его столику так не вовремя подходит девочка лет шестнадцати на вид и просит общую фотографию.       Две минуты до катастрофы, и До Кёнсу улыбается в кадре, думая о том, что ненависть действительно разрушает людей.       Кай идет прямо к кафе, и в его походке отражена полная разбитость и липкое безразличие - это не читаемое издалека fuck you anyway на запястье.       Он кладет палец на курок. Девочка улыбается и уходит. Спокойные глаза Кёнсу, широко распахнутые и блестящие от выступивших слез, смотрят прямо на оскорбленного писателя.       Чонин улыбается и чувствует соленый привкус. Он запоздало понимает, что плачет вовсе не Кёнсу, а он сам. Черт возьми, он переживает за него сейчас больше, чем за себя, как будто бы они - одно целое. Но на последних страницах книги уже давно зачеркнут хэппи энд, потому что так захотел ее автор. D.O., который как будто бы заранее знал, что месть не удовлетворит его обиженное в прошлом достоинство.       Солнце... горячее под мягким асфальтом. Улыбка, скрывающая слезы. Машины – катализатор мыслей, их отвлекающее большинство в великолепии небоскребов. Курсивом на пустой странице - одиночество. Город из конкуренции авторских идей и перенятых стилей, неутихаемых скандалов о плагиате и каждый день сменяющихся паролях на компьютерах с данными. Это то, к чему мы все стремимся, то, что мечтает оставить Ким Кай и то, что получил До Кёнсу.       «Убить, чтобы не мучился», - смеется Чонин, но наводит дуло пистолета на фигурку за призрачным стеклом кафе из-за желания отомстить за себя. В глазах Кёнсу на мгновение загорается ужас, а потом кровь брызгает на белоснежные скатерти, и страх, промелькнувший в глазах Кёнсу, сковывает уже Чонина.       Скорая помощь, полиция, охрана. Журналисты пытаются прорваться внутрь кафе, потому что «это взорвет прессу». Солнце застыло где-то в жидком бетоне, а время для них остановилось на девяти двадцати шести вместе с воспоминаниями - горячими под мягкими пальцами: о забытых поцелуях, о том, что не сказали, о том, что меланхоличное «нам пора» прозвучало не так, как каждый из них планировал. ------ Книга «it’s not okay, that’s Do Kyungsoo» была озаглавлена Чонином и вышла под авторством скончавшегося D.O., а так же содержала исповедь Кая между своих строк.

http://vk.com/ig_ns благодарности оставляю the neighbourhood, hollywood undead, Renni_ и Чаку Паланику.