Там, где...

«Мы встретимся там, где нет темноты». Джордж Оруэлл «1984»

      Я не знал, где я. Вокруг меня царила сплошная тьма, беспросветная и безжизненная. Я отчетливо ощущал запах гари и дыма вкупе с человеческими криками и рыданиями.       Я был чертовски напуган. Куда бы ни шёл, что бы ни пытался делать, меня окружал только мрак — бесконечный, беспросветный, покрывающий с головы до ног.       Я закричал. Нет, завопил, как раненный зверь.       «Здесь есть кто-нибудь?»       Но лишь вой и всхлипывания были мне ответом.       Где-то вдали раздавались женские рыдания — пронзительные и непрекращающиеся. Словно эта женщина была рядом, так хорошо я слышал это.       Я снова звал кого-то. Ответом — лишь стоны. Ничего.       Но я не сдавался… и продолжал кричать, кричать, кричать, кричать в надежде разорвать эту тьму, увидеть так нужный мне свет в конце тоннеля, услышать хоть что-нибудь. Но безжалостная тишь не отвечала ничем, кроме всхлипываний и стенаний.       — Пожалуйста, открой глаза… Очнись… Не оставляй меня…       Женщина, в миг поседевшая от горя, сидела на земле вся в грязи и пыли. Казалось, она уже прожила всю жизнь в одно мгновение.       Бездыханное, но ещё тёплое тело юноши держала она в руках, тряся его, словно это могло помочь. Горячие слёзы жгли щёки, размывали видимость, но её будто это и не интересовало.       — Сынок…       Она не могла принять это. Не верила. Не хотела.       Их дом в считанные минуты превратился в жалкие обломки камней и осколки стекла. Огонь, жестокий, голодный, непримиримый, уничтожил их пристанище навсегда. Сколько воспоминаний связано с этим местом, а теперь от него остался лишь фундамент…       Но разве сейчас её беспокоила память о старом доме?..       Женщина, потеряв себя, гладила чёрными от сажи руками неподвижное лицо родного сына, целовала лоб, щеки, глаза, нос, шею, руки. Так надеясь, что её прикосновения вдохнут в него угасшую жизнь.       — Родной…       Я совсем один… Только холод и одиночество — мои спутники в этом месте, да всё те же звуки рыданий, что не прекращали звенеть, разрушая эту враждебную ауру, что меня окутывала.       Кричать больше не хотелось. Тщетно.       — Мне страшно… — прошептал я.       Но пустота не собиралась больше молчать. Чей-то голос выгнал меня из одиночества. Он был хриплым и низким, и поначалу до мурашек напугал меня, но вскоре я понял, что бояться уже нечего.       — Здравствуй.       Я не ответил.       — Ты уже понял, где оказался?       — Я… умер? — Жуткая мысль. Но иных мыслей больше не появлялось.       — Да. — Но верить не хотелось.       — Ты лжёшь мне! — закричал я. — Что тебе от меня нужно?! Кто ты такой?       — Я тот, кто видел все пороки человечества. Я вечный враг врачей и матерей. Я отец тьмы и спутник одиночества. Я тот, кто лишает надежды и веры.       Значит, я понял всё верно…       — Я попаду в ад? — Это всё, что я и мог спросить.       — А куда бы ты хотел попасть?       — Не знаю…       — Решай сам. И я отведу тебя.       И снова тишина окружила меня, но сейчас я был рад ей. Я думал о прошлом — о том, что было много лет назад и что уже давно казалось не просто далёким, но нереальным. Как там говорят?.. «Это было давно и неправда».       Но это правда.       В памяти всплыл один из тех дней, когда я был самым счастливым. Так ярко, точно я снова окунулся в прошлое, точно оно вовсе и не уходило.       Мне одиннадцать. Всё хорошо, ещё ничего, ничегошеньки не изменилось. Отец с нами, он не ушёл к другой женщине, не подал на развод и не стал видеться со мной раз в месяц.       День такой солнечный и яркий — так и хочется выбраться куда-нибудь. Вот мы и выбрались: в парк развлечений. У меня весь рот в мороженом, и мама ворчит и тянет мне салфетки, чтобы я «привёл себя в порядок». Мы наконец-то отстояли длинную очередь на карусель, и мы с отцом кружимся, как оголтелые, кричим, смеёмся.       С земли, что расплывается в глазах, уходит из-под ног, на нас смотрит мама — лицо её не знает ни горя, ни обид, а папа всё ещё любит её... Мог ли я, мальчишка, представить, что однажды всё это сгинет?       Но хриплый голос вмешался в моё воспоминание и разрушил его:       — Ты хочешь именно этого? Ну что ж. Пойдём.       — Стой.       — У меня нет на тебя времени.       — Я… Я хочу сказать кое-что. Я должен уйти с чистой душой.       — Хорошо, — вздохнул Он.       Мне хотелось набрать побольше воздуха в лёгкие, но я не чувствовал ни дыхания, ни биения своего сердца. Говорить было трудно, но, превозмогая тяжесть, я промолвил:       — Я сделал много ошибок за свою жизнь. И сейчас, в конце пути, я хочу сказать только лишь… Мне жаль. Слишком долго держал я обиду на отца. Я так и не простил его. И мне жаль — так сильно, что хочется рыдать от боли.       Всю жизнь я боялся открываться людям. Я боялся говорить правду о своих чувствах, боялся быть преданным. Я так и не сказал девушке, которую любил, что люблю её. Если бы я доверился ей, если бы только я открыл ей своё сердце, она бы никогда не ушла от меня. Но я был слишком труслив.       Но больше всего на свете я жалею о своей матери. Я пренебрегал ей. Я не хотел показывать ей свою любовь. Клянусь, я никогда так сильно ни о чём не жалел, как об этом…       Хотелось плакать навзрыд, как маленький ребёнок, но слёз не было. Только ноющая боль в груди, словно что-то жрало меня изнутри.       Он ничего не ответил.       Женский плач всё ещё раздавался, но с каждым мигом становился всё тише, всё слабее и глуше. И вместе с тем темнота стала медленно рассеиваться, как туман.       Ослепительно яркий свет ударил мне в глаза.       Схватившись за грудь, она поднялась с земли. Рядом с обломками валялась фотография, сохранившаяся каким-то чудом. Осколки стекла торчали из рамки, словно символ, что ничего уже не вернуть. Женщина осторожно убрала осколки и освободила смятое фото. С него смотрел её сын — он улыбался так счастливо, что ей снова захотелось разрыдаться. Но, казалось, она выплакала уже всё, и лишь тишина осталась в её сердце сейчас. Ей казалось, больше никогда в жизни её не случится ничего хорошего. Да о чём она… ведь больше нет у неё жизни.       Она спрятала фото в карман пальто. Развернулась и пошла прочь. Нет, не оборачивайся. Не смей. Уходи.       Ты должна.       «Мама!»       Она замерла. Может, она уже спятила?.. Но это её сын кричал ей сейчас.       Ты и правда сходишь с ума. Не оборачивайся. Не смей!       — Мама! — вновь услышала она.       Облокотившись на грязные камни, сидел среди обломков растрёпанный и чумазый юноша и улыбался.       — Мама! — вскрикнул он.       Она побежала к нему, не веря, что это и впрямь происходит с ней. Они потонули в объятиях друг друга, рыдая и смеясь.       Он жив, он жив, он жив, он жив!       — Мамочка, милая, родная… Мне ещё рано уходить. Я с тобой. Я люблю тебя.