Воспоминания, или Жизнь - это боль

Вдох, выдох. Поворот ключа в дверной скважине. И вот я вновь стою на пороге своей старой квартиры в Красноярске. Красиво отделаны стены и потолки, на кухне стоит аккуратный стеклянный столик, а вокруг не менее приятные глазу стульчики из кованной бронзы. Свет из всех окон освещал мой дом детства, придавал ему просторный, лёгкий вид. Раньше всё было не так. Стояла бы я здесь лет десять назад, на меня бы из бабушкиной комнаты смотрели старые пыльные фото-обои, а теперь там крупные розы и большая кровать. Красноярск - мой родной город, хотя большую часть жизни я провела в Москве. Мать увезла меня отсюда, когда мне было всего пять лет, но память о прошлом не покинула мою бренную голову. Вот и сейчас стою я здесь и потихоньку вспоминаю. А помню я совсем немного. Разувшись, я прошла в комнату, где в былые времена жили я и моя мама. Мой дедушка недавно переселился в эту комнату, потому что в своей комнате ему было тесно, как от сам сказал. Запах в комнате сменился - теперь здесь пахло дедовыми соленьями и грубым одеколоном. Вместо маминой косметики на тумбочке стояли разные бутылочки и баночки, от чего - я не знала. Скорее всего, от того же одеколона. Внутри вместо старых маминых пейджеров, фотографий и номеров "космополитана", датированных не позднее, чем 2003-им годом, лежали разные лекарства. В общем-то, наша комната - это комната, которая меньше всего подверглась ремонту. Голубые обои оставались на месте, шкаф, в котором в 2004-ом я спряталась от матери, и она так забавно меня "ругала" тоже никуда не делся. На месте маленькой голубой люстры в форме груши, на которую мама показывала мне перед сном, загадывая загадку: "Висит груша, нельзя скушать", а я весело отвечала: "Люстра!" теперь висела какая-то другая, жёлтая и пыльная. Дедушка в своих комнатах ремонт не делал, потому что денег на это тратить не хотел. И я ему сейчас была за это благодарна. А люстру сменил лишь потому что старая разбилась. Я плюхнулась на нашу с мамой кровать и перекатилась на "свой" край, ближе к стене. Вот моя тумбочка, вот моя голубая настольная лампа, причудливо изогнутая в сторону моего лица. А слева - мамино место. Здесь она лежала когда-то давно. Помню, как просила раньше почитать мне сказку, а она мне так ласково: "Подожди, Машенька, сейчас я нам английского чая принесу, а потом почитаю". И когда она возвращалась я была уже очень сонной и совсем ничего не соображала. Только пила этот чай и засыпала в материнских обьятиях. А потом, когда она уехала в Москву, искать жильё я ещё три месяца пыталась повторить этот мамин чай, да только название забыла. А делала она его вкусным-превкусным. И я сдуру подумала, что она его из сока и молока делает. И изо дня в день намешивала сок с молоком. Бабушка смеялась: "Глупышка, молоко свернётся же. Давай-ка, я тебе лучше чёрного чаю заварю". А я наивно утверждала, что раз у мамы получилось, то и у меня получится и от чая отказывалась. Я улыбнулась и встала с кровати. Есть ли тут ещё места, не тронутые ремонтом? Кухня - нет, зал - нет, моя спальня - нет, бабушкина - нет, а в старой дедовой спальне ничего интересного и не было. Но вот я заметила в коридоре шкаф, встроенный в стену. Неприметный. Я даже не могу с уверенностью сказать, что когда-то открывала его, хотя тот, вроде как, стоит на виду. Я сделала шаг и неуверенно коснулась маленькой щеколды подушечками пальцев. И открыв этот шкаф, отгородившись его широкими ставнями от всего нового: от плазмы, от евро-ремонта, от две тысячи четырнадцатого года, я попала в девяностые, если не раньше и ощутила всю горечь ушедшего. Изнутри старинный предмет интерьера был оклеен древними картонными обоями, шершавыми на ощупь. Я подалась вперёд и не ошиблась: от шуб, находящихся внутри, пахло чем-то кроме шкур. От них отчётливо веяло прошлым. И этот запах ничуть не ассоциировался у меня с мёртвыми животными, не вызывал отторжения и неприязни - слишком многое было с ним связано. Я вспомнила, что именно так пахла мамина лёгкая розовая шубка "в пол". Чаще всего она ходила в ней, когда купила - это около две тысячи седьмого года. Тогда я только пошла в первый класс. Мы жили в Лефортово, по телеку смотрели "Кадетов", а на будильнике стояли "Бременские музыканты", так нелюбимые мной в будущем именно по этой причине. Мы вдвоём битый час добирались пешком до трамвайной остановки, а потом ехали в забитом народом вагоне метро. И только сейчас я поняла, как мама меня любила. Она покупала мне всех "Барби" и цветных коней, которых я захочу, но я никогда не выпрашивала их, стоя над душой в магазине игрушек. Она водила меня по театрам и кино, по ресторанам и паркам. Была готова дать денег на любые интересные мне занятия, хотя бюджета еле хватало на оплату съёмной квартиры. Но самое главное - она всегда уделяла мне время: мама выслушивала меня, оказывала поддержку и помогала в трудных ситуациях. И чем я ей отплатила? Да если бы она знала, что я вырасту таким чмом, наверное, и не рожала бы вовсе. Я подумала: "Я ведь совсем ничего не умею! Скрипку бросила, пение и танцы - не моё, рисовать за деньги не хочу, а в серьёзных специальностях я не ориентируюсь и вообще полный ноль". Я уткнулась лицом в старую бабушкину шубу и на глазах у меня выступили слёзы. Из маленьких капель они быстро превратились в ручьи и потекли по моим гладким, чуть загоревшим после лета щекам. "Зачем всё это?" - в который раз спросила я у Вселенной. - "Зачем плазма? Зачем евро-ремонт? Зачем идёт время? Почему не могу я остановить его и остаться там, где меня все любят?! Где папа с мамой снова вместе, где я - единственная внучка своих бабушек и дедушек, а не одна из десяти, где мои рисунки, даже самые простые хвалят и вешают на стенку в красивой рамке, а спетая песня или станцованный танец вызывает шквал эмоций со стороны зрителей, кто бы то ни был? Почему время так беспощадно? И, если это только начало, то что же ждет меня впереди?" "Всё, я не могу больше себя сдерживать". Я пошла в свою комнату и открыла маленький кармашек в своей крохотной сумочке. Я достала оттуда найденную зажигалку и спёртую у дяди сигаретку. Фильтр давно отломался, но главная часть осталась невредимой. А вот зажигалка всё-таки неисправна. Бегаю по квартире в поисках спичек. Тут нет, там нет. Не может быть такого, чтобы тут не было одного-единственного коробка спичек! Я оказалась права. Порывшись в бабушкиной косметичке, я нашла спички и напряжённым шагом направилась на балкон, прихватив пару карандашей со стола. Кладу сигарету меж карандашей, коробка в зубах, спичка в руке. Удачно поджигаю спичку, пытаюсь закурить. Не выходит. Тогда я выплёвываю коробку и облегчённо вздыхаю, когда она падает мимо лужи, накопившейся на открытом балконе после дождя. Выкидываю спичку, делаю тяжку. И вновь облегчённо выдыхаю. Никотин опаляет мои лёгкие, но я же совсем не думаю об этом. Мне хорошо. Сколько я не курила? Три месяца? Или, может, больше? Рядом стоит новостройка, внизу толпятся люди, в том числе строители. С балкона дома, находящегося на окраине Красноярска видно машины, мчащиеся куда-то вдалеке. Кто-то, возможно, меня видит. Возможно, смотрит осуждающе и с неприкрытым презрением. Возможно, я знаю этого кого-то, ведь Красноярск - такой маленький городок! Но мне всё-равно. На четвёртой или пятой тяжке я закашлялась. Неудивительно. Мой организм отвык от табака. Табак, кстати, хорош. Хоть и без фильтра, курится легко, не какой-то там "Winston" или "Ява". Сигарета уменьшается, из-за отсутствия фильтра с другой стороны там, откуда я затягивалась, уже выходит дым. Закончилась. Какая жалость! Выкидываю окурок и сплёвываю остатки того, что бывает после того, как поплачешь. В общем, сопли. Захожу домой и машинально кидаю спички на стол, но, опомнившись, отношу их в косметичку и кладу на прежнее место. Косметичка лежит около зеркала, а рядом стоят какие-то баночки. Под действием никотина я неуклюже брызгаю духами с той полки на оранжевый и синий карандаши и на себя - на всякий случай. Я не хочу заедать приятный привкус сигарет, но вдруг понимаю, что во рту невыносимо сухо. Компотику, значит. В состоянии полной расслабленности отливаю из банки прошлогодний компот из диких груш в чашку и отношу в свою комнату. Впереди у меня вечер. Впереди у меня жизнь.