Я вернулся

Его глаза почему-то не кажутся такими яркими, совсем не кажутся. Винс достает коробочку с разноцветными подводками, блеском и тушью, делающей ресницы пушистыми-пушистыми. Его губы красные, как кровь совы, убитой в полнолуние - так гласит надпись на упаковке готической помады. Его щеки белые, они не видели солнца этого лета, а скулы особенно острые в тенях. Но вот у глаз нет цвета. Они блеклые, уставшие и вовсе не сияют. - Ты какой-то бледный, - с тревогой говорит Набу, проходя мимо. - Взял бы выходной. А, Винс? И раньше это, наверное, было бы для него комплиментом. Но он понимает, что дело совсем не в коже, над тоном которой он так старательно трудится. Все в глазах. Все всегда в глазах. Винс выбрасывает все обводки и заказывает на ebay целый набор новых. Всех цветов радуги. Может быть, не совсем то, что нужно готу, но он надеется, что это поможет. Высунув мокрый розовый язычок, он подводит глаза черным, оттеняя веки лазурным. Но ничего не выходит. Давно не выходит. Дело не в туши, и не в обводке, как Винс с надеждой предполагал. Оно глубже, оно внутри. В самих глазах: в отсутствии блеска, казавшегося раньше таким естественным, в игривых искрах готового в любой момент нашкодить ребенка, в вызывающем взгляде (и куда он только делся?). Голубые глаза не желают сиять по-прежнему, они стали почти серыми. Со вздохом Винс стирает косметику, оставляя на веках смазанные дымные потеки. Он все еще обижен на Ховарда и пытается не показать, как рад, когда тот возвращается из этой своей Дании. Но Набу видит, что он рад. И Болло видит. Даже Адам, собирающий свои вещи, видит. И Ховард, каким бы недалеким и нечувствительным он был, это замечает. Винс похож на открытую книгу. По нему легко прочитать, когда он счастлив, а когда грустит. Он простой, и это в нем привлекает таких сложных личностей, которых он вокруг себя собирает. Он ни за что не скажет вслух, как ему было одиноко. Он не расскажет, как иногда, забываясь, забегал в их комнату и хотел поведать новую историю, которая с ним приключилась; как садился на пустую кровать, гладил идеально сложенное стопкой одеяло и вздыхал. Осознание того, что больше некому его слушать, было особенно тоскливым. Винс ничего не говорит, его губы не изгибаются в привычной улыбке, когда они остаются одни (Набу спешно уходит в соседнюю комнату, уводя за собой Болло). Неловкая тишина оплетает все вокруг, как паутина. Очень громко тикают часы на стене, а телевизор, поставленный на беззвучный режим, тихонько жужжит. Ховард, словно больше не боясь ненужных свидетелей, делает первый шаг вперед. Протянув руки - пробно, все еще опасаясь, что Винс отпрянет, - он осторожно притягивает его к себе. Винс не сопротивляется, и Ховард позволяет себе обнять его крепче. Так крепко, что тот запрокидывает голову и обвисает в его руках. Его тело мягкое и теплое, а волосы пахнут очень приятно, когда Ховард утыкается в них носом и смеется чуть грустно. - Я вернулся, - шепчет он вместо других желанных слов. Я скучал. Мне тебя не хватало. Я тебя, наверно, люблю. Винс отталкивает его, и Ховард замирает, как кролик перед удавом, напуганный, что сделал что-то не так. В его глазах мелькает страх и утекающая, будто в слив, уверенность. Но Винс не отходит он него. Он смотрит молча, словно с укором. Я тоже скучал. Почему тебя так долго не было? И я тебя. Винс приподнимается на цыпочках и целует Ховарда в губы. Сухо (на его губах нет блеска), со вкусом чая (который они пили по отдельности, грея о большие керамические кружки холодные руки) и надежды. Став на место, он тревожно заглядывает в лицо Ховарда, пытаясь понять, что тот думает по этому поводу. А он молчит. Но теперь тишина не страшна. Ведь Ховарду, как и ему, не нужно слов. Его глаза тоже умеют светиться.