мистер Дженсен

* * * Я никогда об этом не… Не я. Ты. Не просил, но получил. Чужое. Инородное. Оно теперь будет твоим, станет – тобой. И зеркало в ванной не виновато. Ты разбил его в клинике «Лимб», в чёртовой палате. Ничего, медперсоналу привычны психи пациентов. Вот сумел кое-как подняться с больничной койки и сразу помчался... поковылял, плечом по стене, смотреть на себя, красивого. Нет, ну свои чёрные клешни видел, конечно, такое сложно не заметить. Но они казались чем-то отдельным от тебя, привинченным, временным, как костыли. А зеркало отразило цельность с ними. И полную… безысходность, что ли. Кусок мяса, искусно насаженный на высокотехнологичные штыри. Проросший, как паразитирующий лишай, металл насадок вокруг глаз. Дыры под ключицами дизайнерским решетом. Впихни внутрь соломинку из больничного стаканчика – вполне поковыряешь сердце, как механик – карбюратор. И ты и врезал впервые по стеклу. Не кулаком, пальцы и кисть слушались плохо, требовали калибровки. Так что удар соскользнул на основание запястья. И не было боли. Которая могла бы отрезвить. Доказать, что ты – прежний. От чего ты осатанел ещё больше. Ни крови, ни порванной лопнувшим стеклом кожи, ни пульса, ничего! Аугментации передавали тепло и холод, шершавость и гладкость – на базовом уровне, но не выше. Вместо отражения густыми трещинами белела вмятина. Кран. Сенсор. Струя, ударившая в решётку стока. Вода скатывалась по чёрным блестящим фалангам пальцев бестелесными неосязаемыми каплями. По саднящей шкуре, по разбитым костяшкам. Подсказывала ощущения память. Живая, взбешённая, мечущаяся память. * * * – Адам, – неторопливо поинтересовалась доктор Маркович. – Адам. Что вы делаете? «Избегает говорить о себе «Я» и применять активные возвратные глаголы, вместо «Я» употребляет форму второго лица единственного числа: «Ты», – значился в карманном секретаре последний отчёт психотерапевта. – Не в контакте с собой, полагается не на свои чувства, а на интернализованные установки. Не справляется с обычной ориентацией в системе «я-другие», воспринимает себя глазами постороннего, как бы со стороны». Психологическая реабилитация проходила предсказуемо плохо, медленно, вопреки завышенным ожиданиям и требованиям Дэвида Шарифа. В отличие от физического восстановления. Аугментации приживались отлично, без осложнений. Цифровая настройка имплантов, тренажёры, процедуры – не вызывали нареканий. Только вот на имя этот молчаливый парень не откликался упорно. И не замечал, когда его пытались именем – позвать. Зеркало давно заменили. Больше не бил. «…сложность с эмоциональной идентификацией. Отстранение от ситуации и своих чувств. Воспринимает и себя и окружающих просто живущими телами в пространстве. Дистанцируется и не чувствует себя эмоционально вовлечённым в происходящее». Ответа и реакции на вопрос и имя не следовало. Женщина чуть поджала губы; максимум, что могла себе позволить. – Мистер Дженсен. Он поднял голову. – Что вы делаете? – терпеливо повторила Вера Маркович. – Зачем вы… нюхаете руки? Адам медленно, неловко, но аккуратно сложил протезы на коленях, как примерный ученик. Уже прогресс, раньше он оставлял аугменты как есть, и они висели вдоль туловища бесхребетными парализованными змеями, независимо от того, сидел хозяин, стоял или бежал на дорожке. – Они пахнут. – Чем, мистер Дженсен? – доктор Маркович подалась вперёд, не стесняясь, потянула носом. Не ощутила ничего. Даже характерной для новеньких синтетических мышц сухой отдушки. – Мне кажется, всё в порядке. Что именно не так, мистер Дженсен? – Вы человек, обоняние не развито. – И вы человек, Адам, – немедленно откликнулась Маркович, стараясь удержать внезапный контакт. – Никакого запаха нет. Но хотите, мы сходим вместе в лаборантскую и продезинфицируем ваши руки в кластере. Знаете, таким сухим паром, вместо мыла, Адам. Заодно, – она весело махнула короткой ладонью с аккуратным маникюром, – я могу почистить и свои, с вами за компанию. Он молчал. – Этот кластер, – мягко сказала женщина, – не для техники, а для врачей; полная стерилизация, вместо бактерицидного мыла. Эффективно и гораздо быстрее, особенно когда операция внеплановая, срочная, на столе умирает человек, и очень важно его спасти. Некогда намыливать по локоть. Вы служили в полиции, вы точно меня понимаете. На иссеченном неподвижном лице не дрогнул ни один мускул, как и полагается киборгу. Маркович одобрительно похлопала бывшего спецназовца по предплечью. – Вы хорошо пахнете, – сказала с лёгким упрёком. – Как любой нормальный мужчина. И, к моему сожалению, это не флирт, Адам. А констатация вашего физического состояния. Даже сие не вызвало реакции. Вера отвела глаза. В какой-то момент ей показалось, что сумела подцепить человека напротив, закрывшегося наглухо в своём горе, чуть приоткрыть его скорлупу. Убрала руку с блестящих пластин аугумента. Близоруко склонилась над планшеткой, масштабируя экран. – Доктор. Маркович вздрогнула, поспешно опустила карманный секретарь. И встретилась с внезапно живым, сфокусированным взглядом. Дженсен приподнял аугменты, последовательно перебрал пальцами, как пианист клавиши гаммы. Очень пьяный пианист. – С этими… со всеми ними, и снаружи, и… внутри, – с трудом произнёс он, – признает ли меня… мой пёс? Меня. Мой. Точкой фиксации стала собака? Не долг, не честь, не любимая, не инстинкт защитника, а… Пусть так. Пусть! – Это как новая одежда, Адам, – Маркович улыбалась. – Во что бы вы ни упаковались, собаку обмануть невозможно. Вам ли не знать! И увидела, как медленно смягчаются черты его замкнутого лица. * * * Ему снились его руки. Он сам, нерасчленённый, не повреждённый. Волосы Меган. Игрушечные глобусы в ладонях, нити жемчужного ожерелья, обвивающего шею, как белая спираль, весёлые собачьи глаза, стёкла, окна, за которыми солнце. Яркое, золотое. День следовал за днём, плотно цепляясь шестерёнками монотонного больничного режима. Доктор Маркович была вынуждена скорректировать график реабилитации: пациент брал нагрузки в двойном объёме, гнал себя, как лошадь под жокеем на финальном круге. Дженсен пёр напролом танком, с упорством, с холодной, нечеловеческой сосредоточенностью. Исполнял все тестовые задания, пил таблетки, принимал инъекции нейропозина, терпел сеансы психотерапевта. Про Меган Адам уже знал. Сообщили. Он сумел пережить её смерть. Переживёт и своё увечье. Его ждал Кубрик. Всё, что осталось от прошлой жизни, от его семьи. Когда мелкая моторика давала сбой, Адам представлял, как встретит его пёс, уткнётся восторженно в металлические колени под тканью джинс. Думал про шоколадный нос и смеющуюся пасть. Как заберёт его с передержки, как обрадуются они друг другу. Как погладит по лохматой башке, почешет за мягкими ушами. Вот этими неслушающимися железками. Становилось легче дышать. И появлялось терпение раз за разом повторять одни и те же упражнения на гибкость и концентрацию управления своими… клешнями. Адам тренировался не ради выплаты долга мести, как полагали некоторые. Не для того, чтобы вернуться под нетерпеливое крыло изнемогающего Дэвида Шарифа. Или сходить на кладбище к бывшей возлюбленной. Или уехать в Гималаи и стать отшельником. Ни одна сплетня не могла и близко подобраться к действительности. Адама ждал друг. Тот, кто нуждался в нём. Дженсен не мог подвести его. Не теперь, не после… всего. Он добивался ускорения выписки домой всеми способами. Любой ценой, до изнеможения своего физического предела, терпения Веры Маркович, стимулирования амбиций Шарифа. С последним было легче всего, глава «Шариф Индастриз» и так возомнил Адама настоящим Суперменом, Росомахой и Айронменом в одном флаконе. Ему снились его руки. Крылья. Солнце, много солнца. Каждый раз всё ближе. Как его убивают – никогда. * * * Когда грузчики занесли в новое жилище последние коробки со скарбом, Адам первым делом распаковал и подключил компьютер. Поставил возле монитора фотографии. Перестелил постель. И вот один из углов громадного необжитого пространства стал, наконец, походить на дом. Которого остро не хватало. Ещё в клинике Адам давно чётко составил пошаговый план, что и как будет делать именно у себя дома, как только выйдет из герметичной стерильной клетки «Лимба». Он написал письмо женщине, взявшей пса на передержку. И отправился присматривать, где в квартире у Кубрика будет его место, коврик, на котором станут валяться недогрызенные косточки и игрушки-пищалки с невыносимым звуком. Адам улыбался. Спать всё равно этот балбес будет на кровати. С ним. Храпеть в ночи, прижимаясь горячим, как печка, боком к ногам. На мгновение Адам помрачнел. Ноги. Сенсорное восприятие аугментов. Передадут ли живое прикосновение собачьего меха? Дженсен принялся перекладывать из ящика к стене стопки книг. Всё теперь иначе. Он сам, жизнь, условия. Но. С Кубриком будет – как прежде. * * * Ответ пришёл, когда Адам залез в душ. Инфолинк загрузил е-мейл от dgonzalez@si.corp.det напрямую. «Адам, слушай, мне так жаль, – начиналось письмо, – ...я забрала его себе. Но я не могла его у себя оставить. Никто не знал, очнёшься ли ты вообще… так что… не нашла другого выхода. Мне очень жаль. Он был отличным псом». В первый миг он захотел её убить. Размозжить глупой дуре череп. От ярости, от гнева, от… Адам механически переступил через высокий порожек душевой кабины. За спиной бесновалась вода, спущенная почти в кипяток. Отражение в зеркале повторяло каждое движение. Он был отличным псом. Был. Ты не уберёг никого. И осталось – никого. Ты один. Посмотри на себя. Не можешь? И правильно. Никто не вернётся из прошлой жизни. В том числе и ты. Тот, кто в зеркале – чужак. И мудак. Удар в стекло мог разнести и стену. Белая вмятина, пелена трещин. Как тогда, в клинике. Входит в тенденцию, вноси в секретарь. И как в прошлый раз – легче не стало. Добро пожаловать обратно, мистер Дженсен. Женщина умирала, пока ты лежал под обломками. Собака умерла, пока ты валялся в коме. Лучше бы и ты сдох, живучий сукин сын. Может, не было бы так… Сухой взгляд зеленовато-жёлтых глаз страшен. Не плачешь. Не можешь. Не потому, что, мол, бабье это дело, а ты мужик-стальные-яйца. Новые глазные импланты напичканы электроникой и фокусными объективами камер, но лишены слёзных желез: высокофункциональному киборгу они ни к чему. А человеку… Кто говорит тут про человека? Виски, сигареты. Затянуться. Сделать глоток. Зачем разбирать коробки, превращать пространство – в дом, если не для кого? В том числе и для себя. Пальцы рефлекторно сжимаются, стакан змеится паутиной линий, ещё миг – и лопнет. Как ты. Раздавишь? Короткий миг баланса на грани, на точке предела. Ослабляешь хватку аугментов. Янтарный виски плещется на дне. Пусто. Темно. Лента сигаретного дыма. В груди жжёт. В окружении тончайших имплантированных структурных нейросеток с лейблом «Sarif» стучит сердце. Не затронутое вживлёнными технологиями. Ты никогда… Не ты. Я. Вороны за окном. Я никогда об этом не просил. Сигареты вминается в пепельницу. Но я найду, с кого это спросить. По всем счетам.