Ave Madoka

В музыкальном классе немного душно, и танцуют облака пыли в карамельных лучах заходящего солнца. Мадока ступает по гладкому полу мягко и осторожно, стараясь не выдать себя случайным звуком шагов или слишком громким скрипом двери, но Хомура всё равно оборачивается к ней, да ещё так резко, что у девочки вмиг дыхание перехватывает. В комнате тихо-тихо, что, кажется, можно услышать шелест красных ленточек в собранных волосах, да едва уловимый свист ветра во дворе за окном. Белые ладошки чуть дрожат, сжимая ручку школьной сумки. Мадоке самой неизвестно, отчего же ей так волнительно, но она знает, что вскоре отвлечётся от этого чувства. И поэтому подходит немного ближе. Ей помогут забыться. Хомура снисходительно улыбается и, прищурившись, чуть наклоняет голову набок. У неё странный отчуждённый взгляд — будто одной лишь ей мир виден через неведомую туманную пелену — и маленький камешек в серьге скромно сверкает фиалковой искоркой в золотистом мареве заката. — Здравствуй. Мадока испуганно вздрагивает и прячет розовую прядку за ухо, в мыслях распаляясь в обвинениях самой себе; ну вот, опять она ведёт себя не пойми как — смущается почему-то, взгляд опускает, здороваться не решается, словно разом забыла все слова на родном языке. В самом деле, ведь не три же года жизни в Америке (которые, к слову, в памяти даже не отпечатались по своим непонятным причинам) заставили её забыть японский? Конечно, Канаме не без причины прослыла тихоней, но чтобы доходило до настолько абсурдной растерянности? Так не должно быть. А, может, дело в том, как до сих пор незнакомо ощущается мир вокруг? Как чужд и враждебен он маленькому человеческому созданию, но при этом утягивает в свою глубокую бездну безумия и точно специально делает всё для того, чтобы простые слова "здесь всё изменилось" навязчивой мантрой крутились в голове ночами и днями. А слишком доброе девичье сердце всё колотится запертой птицей в груди, да судорожно так, что порой страшно становится. Будто чувствует, что близко обман. Только вот какой, увы, пока не знает. Нет-нет. Мадока, нервничая, вздыхает и пытается прогнать осточертевшие мысли. Нужно об этом забыть. Потому-то она и пришла сюда, в это одинокое пыльное королевство, где царствует в полной гармонии уютная тишина вместе с музыкой. Не так ли? А ещё у Хомуры шикарные волосы цвета вороного крыла; они чуть пружинятся, когда школьница отворачивает голову от подруги и касается худыми пальцами новеньких клавиш, на что те откликаются тонкой россыпью сладких высоких звуков. В этот момент Мадоке хочется улыбнуться и позабыть обо всех тревогах. Так и случается — они, словно обретя прозрачные крылья бабочек, стройным рядом улетают прочь. Исчезают один за другим с каждой растворившейся в тёплом воздухе нотой, с каждым скромным шагом вперёд, ближе к волшебной мелодии, уносящей в забвение. Акеми сама по себе кажется одной такой сплошной тайной, но в подобные моменты ко всей загадочности в её образе прибавляется что-то магическое. И хитрое заодно. Она знает ведь, как трепетно Канамэ любит "Аве Марию". У Мадоки голос необыкновенный, хотя та всё никак признать это не могла. Он немного похож на звонкую грусть скрипки, а ей казалось, что куда больше — на визг несмазанных половиц или мышиный писк. И никто даже не старался переубедить её, потому что не слышали попросту — страшно открывать своё сокровенное кому бы то ни было, потому до недавнего времени девочка решалась петь только колыбельные на ночь братишке. Для неё было шоком неожиданное приглашение Акеми в музыкальный класс после уроков — краткое, прохладное и, ох, просто чертовски манящее. До такой степени, что единственный раз в своей жизни захотелось решиться. Простые слова не срываются, а льются с губ гладкой рекой; голосок — перезвон тысячи колокольчиков — как будто не свой. Всё вокруг вдруг приобретает свой цвет, становится ярче, нежная музыка из-под пальцев ласкает слух — когда только Хомура научилась так виртуозно играть? Мадока, чувствует, как внутри неё просыпается что-то неземное, как расцветает душа, как розовые лепестки уносят её ввысь, в бесконечность. Светлая пустота обволакивает сознание пуховым одеялом. Всего лишь один момент — а Канамэ уже больше ничего не слышно и ничего не нужно, кроме чудесной, убаюкивающей песни. И не доносятся до пленённой Богини отголоски молитв из миров прошлого, где волшебницы свято верили во всеспасительный Закон Цикла. Всё это не воспоминания вовсе, а дурман. Значит — неважно. В одно мгновение девочке-без-способностей кажется, что она наконец нашла своё место. А потом, когда звучит финальный аккорд, и эфемерная магия рассыпается в воздухе, малышка тесно обнимает Акеми и, смущаясь, говорит слова благодарности. Ей отвечают спокойной улыбкой и целомудренно целуют в лоб. — Я рада, что ты обнаружила что-то выдающееся в себе. Хомура с упоением слушает заливистый смех и, распуская тонкие хвостики, перебирает в руке локоны цвета рассветного неба. Она искренне надеется, что пение навсегда останется единственным талантом Мадоки.