***
Чем Россия привлекал Людвига? Да ничем, собственно. Ну, много ресурсов и богатств. Ну и что? Только этим? Германия давно задавал себе этот вопрос, но не мог ответить. Может быть, во всем виноваты эти странные глаза? Он так и не определился, какого они точно цвета. Фиолетовые? Не совсем. Красные? Точно нет. И не бордовые, и не сиреневые. Какие-то… фиалковые. Так их прозвал Людвиг. А Англия всегда ворчал, что это глаза дьявола. Да, фиалковые. Может, это из-за холода, что постоянно окружает Брагинского с ног до головы? Даже в жару его кожа прохладная, а волосы мягкие и напоминают ледяной горный ручей. Голос глубокий, успокаивающий. Такой же холодный. Или это его рост и сила? Мощь, стать, выправка? Эта светлая шинель? Плотный шарф, в который он частенько прячет улыбку? А может, дело как раз в этой улыбке? Или в его умении заглядывать в душу? Может, все дело в тех словах, которые застряли в светлой голове Людвига зимой сорок второго? Когда со всех сторон эту фигуру обрамлял снег, на ресницы оседали хлопья, а изо рта вырывался пар. Когда одежды окрашивались в красный, выделяя дорогу смерти на снегу. Когда его уха впервые коснулся этот холодный кончик носа. И когда он впервые услышал эту фразу. «Не смей отводить от меня взгляд. Ты хотел меня подчинить? Так теперь смотри, как я буду грызть глотки своим палачам. Потому что мне надоело. Смотри и запоминай». А чем Россия привлекает Америку? Пожалуй, этот вопрос родился изначально без ответа. Ему не суждено быть раскрытым. Казалось, с самых первых дней своей независимости Америка, как клещ, вцепился в Россию. Его политика, его жизнь, его люди – Альфред интересовался всем. Альфред критиковал все. Гилберт как-то пошутил, что не будь Ивана, смысл жизни Америки резко исчез бы. Они достойные противники, достойные враги. Противоположные полюса этого мира. Два края, через которые опасно переступать. Потому что и там, и там, за гранью – лишь бездонная пропасть.***
- Приехали. Невысокое здание на окраине города, окаймленное зелеными кустами и цветущим газоном. Как раз в его вкусе. Уже темно, постепенно зажигаются редкие фонари. Россия всегда занимал самые неприметные места, словно желая скрыться. Альфред нетерпеливо рванул дверь, чуть не снес консьержа, практически уронил вазу в холле и успокоился только когда до смерти напугал милую старушку у стойки регистрации. Комната Ивана оказалась на самом верхнем этаже, практически под крышей. С каждой ступенью сердце бухало все быстрей. Америка метался все бешеней. Часы тикали все громче. Тихий скрип двери. Тусклый, почти интимный свет в комнате. Шторы задернуты, стол завален бумагами. Терпкий запах холода. Брагинский сидел в глубоком кресле, сложив руки в замок и подперев ими задумчивое лицо. Завораживающие глаза, отдающие фиалками и пенистой кровью, устремлены перед собой. Людвиг сглотнул. Каким бы сильным он не был, всегда приходилось признавать (пусть только самому себе), что он тонул в этих странных глазах. И отдал бы все на свете, чтобы этот животный взгляд с примесью безумия был адресован только ему, Германии, и никому больше. В общем, маразм первой степени. Словно из ниоткуда рядом возник Америка. Нос сморщился, на лбу пролегла глубокая складка, волосы прилипли к щекам. Ему никогда не нравилось такое задумчиво-замороженное состояние России – для Америки предпочтительнее была бы истерика или агрессия в лице Брагинского. Ну, на худой конец, просто привычная улыбка. - Россия, ты почему здесь сидишь? – Альфред решительно прошел вперед, вставая перед Иваном. Людвиг же остался у порога, предварительно захлопнув дверь. – Конференция уже давно началась, ты не можешь опаздывать. «Учитывая, что он уже опоздал» Ответа не было. Казалось, Россия даже не дышал. - Иван, - тонкие брови съехались к переносице. Америка выходил из себя. От беспокойства, - я с тобой, между прочим, разговариваю. Никакой реакции. Тяжелая ладонь с размаху ударилась о спинку кресла, взметнув пепельные волосы. Даже если Америка всегда казался придурком, хрупкой кисейной барышней он явно не был. - Прекрати устраивать этот цирк, Брагинский, - Альфред рычал, сдавливая второй ладонью заостренные скулы Ивана и пытаясь заглянуть в стеклянные глаза. – Ты должен отвечать, когда я тебя спрашиваю. Понял? Ты мой. Германия осторожно прислонился к косяку, хрипло выдыхая. За все время нахождения в этой прохладной комнате он не вымолвил ни слова. И если раньше просто не было желания, то сейчас это было не нужно. Сейчас бы это было безумием. «Ты мой» Нет. Это неверные слова, Альфред. Откуда они вообще появились в твоей ветреной голове? Германия как никто другой знал, что может последовать за этой фразой. Поэтому молчал. Поэтому не шевелился. И не дышал. На дне фиалок мазнула ярость. Сильная рука в темной перчатке бесцеремонно схватила охнувшего Америку за горло и сжала пальцы. Голубые глаза расширились в панике. Ноги оторвались от пола, взбрыкнувшись в воздухе, и бессильно повисли. Брагинский вытянул руку вверх, тем самым поднимая щуплое тело еще выше. Секунды до взрыва. - Иван, хватит. Нет, Германия знал, что Россия не выполняет чужих просьб, а тем более приказов. Просто надеялся, что голос приведет зверя в чувство. Такое иногда случалось. Редко. Фиалковая кровь медленно обратилась к блондину. Интересно, они все трое светлые. Но один грязный, второй кровавый, третий просто испорченный. И все они властные. Сильнее сжав пальцы, Иван безразлично отвел руку в сторону. Сбоку кашлял и хрипел Альфред, царапая короткими ногтями ткань перчаток. А звериные глаза были направлены на Людвига. Не смей отводить взгляд. Это наш закон. Америка с размаху ударился головой о спинку кровати. Матрац под телом взвыл пружинами. Альфред зашипел, хватаясь за пульсирующий затылок. Удар у России был значительным. Точным и безжалостным. Как и он сам. - Да что на тебя нашло? Что бы там не случилось, ты должен успокоиться. Ты слышишь меня, Брагинский? Иван отвернулся от Германии, полностью поворачиваясь к застывшему Альфреду. - Сгинь. Его первые слова. Непонятно кому адресованная фраза. Но, судя по тому, как Россия склонился над сжавшимся в панике Америкой, слово предназначалось Людвигу. Как и Россия, не желавшему слушать чужие приказы. Прикосновения Ивана обжигали. Его губы доводили до реально ощутимой боли. Альфред отлично понимал, куда ведет сброшенная шинель и перчатки, рычащее дыхание России и тоска в фиалковых глазах. Ему было немного страшно, потому что в таком состоянии он видел и ощущал Россию впервые. И присутствие Германии, вальяжно расположившегося в кресле, напрягало. Но чутье подсказывало, что так надо. Что сегодня конференция накрылась медной шляпой, а сохранность его неугомонной задницы и вовсе исчезла еще на подходе к порогу комнаты. России требуется сорваться. Брагинский кусался грубо и иногда до кровавых капелек. Потом сразу же зализывал метки, попутно проходясь по телу пальцами. Низ отвратительно ныл, требуя внимания, вот только палач отказывался подчиняться просьбам. Цеплялся за бедра, карябая нежную кожу. Был резким, и в то же время нежным. Подрагивающего ануса коснулась холодная жидкость. Разомлевший от грубых ласк Альфред резко выгнулся, хватая ртом воздух. Два пальца скользнули внутрь невероятно легко, вызвав недоумение у облизнувшегося Ивана. - Да ты уже растянут, - покусанные губы скользнули по соску, срывая рваный стон. – Игрался с собой? Щеки залил яркий румянец. Америке было стыдно. Стыдно, что он так привязался к России. Стыдно, что трогал себя, представляя его. Стыдно, что пришел сюда уже подготовленным. Потому что подсознательно ждал этого. Потому что подсознательно боялся его грубости. Иван обнимал крепко, до дрожи в коленках. Входил в податливое тело то рвано, какими-то кусками, то насильственно медленно, доводя Альфреда до истеричного крика и слез, желания продолжать. Иван был своего рода маньяком, палачом. Даря ласку, приручал и вместе с этим губил Америку. Так же, как в свое время приручил Германию. В качестве наказания за свою кровь. Людвиг тяжело дышал, смотря безумными глазами на выгибающиеся тела, слушая пронзительные стоны и ловя ртом накалившийся воздух. Отдающий запахом опаляющего солнца и обжигающего льда. Да, эти вещи тоже имеют свой, сводящий с ума запах. Вдавливался в спинку кресла, понимая, что не имеет права сорваться сейчас. Этот малец мог просто отвлечь Россию, его же миссия – успокоить Ивана. Вдалбливая покрывшееся испариной тело в повизгивающую кровать, Брагинский глухо рычал и запрокидывал голову. Он напоминал Германии дикого, матерого зверя. Гибкое тело, которого хотелось коснуться, животные глаза, в которых можно было утонуть. Пачкаясь в густой сперме Америки, размазывая жидкость по поджимающемуся животу, Россия безумно ухмылялся. Оба гостя видели, что он наконец-то расслабился. Немного отпустил себя, не скрывая истинную натуру. Вместе с громким стоном Альфреда внизу разлился невыносимый жар. Америка чувствовал, как потолок заплывает разноцветными пятнами, а по бедрам течет вязкая сперма Брагинского. Сверху, где-то в районе ключицы тихо фыркал Иван. Как большой домашний кот, получивший сметану, ей-богу. С очередным вздохом русского тяжесть с плеча исчезла. Груди коснулась прохладная влажная ладонь, явно не принадлежащая даже сейчас холодному Брагинскому. Пытаясь прийти в себя, Альфред расслабленно приоткрыл глаза. Он видел, как Германия обнимает тяжело дышащего Ивана; как сам целует его сначала в висок, потом переходит на щеку, подбородок, губы; как нежно, не торопясь, гладит вздымающуюся грудь. Людвиг улыбается, тепло и мирно, опускается спиной на мятые простыни, прямо между напряженной рукой и бедром, и тянет Брагинского за собой. Наклоняет Россию к себе ближе, цепляясь за пепельные спутанные волосы. Проводит пальцами по скулам и векам, заводя непослушные пряди за ухо. Охватывает Ивана за спиной, заставляя практически налечь на себя, и снова целует в нос. Так спокойно. Так по-домашнему. Брагинский молчит. Скользит взглядом по знакомым чертам Германии и молчит. С новым прикосновением настойчивых губ уголок рта тронула слабая улыбка. Америка замер, пытаясь запечатлеть этот момент. Эту улыбку. С ним Россия так не улыбался. Среди стран давно прошел слушок, что между Россией и Германией не все так просто. После Второй мировой войны их отношения стали такими спокойными и уравновешенными. Да, понадобилось время, но все равно остальных озадачивала такая стабильность. Появлялись подозрения. Но тут же затихали, стоило только взглянуть на сосредоточенного Людвига и беззаботно-настороженного Ивана. И вот теперь Америка невольно стал свидетелем этой странной связи. Словно привыкнув к этим домашним прикосновениям, Иван осторожно целует открытую шею. Германия отводит голову в сторону, позволяя России спокойно хозяйничать, и встречается взглядом с Альфредом. Широкий язык мазнул от ключиц до подбородка. Дыхание участилось, но еще не сорвалось. Глаза заволокло пеленой желания. Острые зубы прикусили тонкую кожу, вызывая судорожный вздох. Грубые пальцы, задевая соски, доводили до исступления. Америка осторожно сел, немного морщась от дискомфорта, и снова посмотрел на двоих. Видеть сильного и мощного Германию, выгибающегося под не менее мощным Россией, было крайне странно. А если учесть, что Людвиг прижимался оголенным торсом к чужой груди и нетерпеливо терся пахом о чужую ногу вполне добровольно, все происходящее можно было смело записывать в раздел безумия. Брагинский, действуя, словно в забытье, раздвинул чужие податливые ноги и осторожно коснулся колечка мышц. Людвиг выдохнул, не отпуская плеч любовника и не переставая иногда смотреть прямо в фиалковые пятна. Такие красивые. Такие грустные. Америка облизнулся, с опаской дотрагиваясь до себя. Смотреть на то, как Германия выгибается от движений уже трех пальцев, было невыносимо. Светлые волосы растрепались, прилипая к покрывшейся испариной коже. Светлое (но не такое бледное, как у Брагинского) лицо тянулось к шершавым губам, пытаясь захватить их в свой плен. Слишком интимно. Толчок. И стоны смешиваются воедино. Альфред чуть ли не плачет, кусая губы, и тянется к такому большому и сильному России. Их взгляды встречаются. Приподняв Людвига, входя в него глубже и слушая все более бесстыдные вскрики, другой рукой легонько толкнул Америку на спину. Голубые глаза непонимающе захлопали ресницами, смахивая прозрачные слезинки. Ситуация казалась странной до тех пор, пока Иван не положил Германию в ноги Альфреда. И до тех пор пока не двинулся внутри, остервенело и дико. Комната захлебнулась жаром. Широкая спина вздрагивающего после каждого толчка Германии щедро скользила по бедрам всхлипывающего Америки; налившейся кровью член зажало между разгоряченными телами. Хватаясь за мощные плечи стонущего Людвига, мальчишка путался в светлых прядях. Оба, захлебываясь желанием и оргазмом, искали фиалковые глаза, в которых трескалась тоска. Кожа липла к коже, волосы взмокли, мышцы болят и тянут, живот разрывается на пару с задницей, а член обессиленно пульсирует. На грани, на краю. Последний рывок, и Россия урчит, уткнувшись лбом в плечо Германии и живот Америки. Воздух разрывают пронзительные вскрики. - Вань, - губы еле шевелятся. Под спиной дергается подросток, после второго яркого оргазма теряющий силы, - ich liebe dich… Фиалки благодарно блестят и исчезают. За высокой бледной фигурой закрывается дверь. Он спокоен. Он вернется в норму. Германия может расслабиться. «Ты мой». Ему нельзя говорить такие слова. Потому что Россия никому не принадлежит. Потому что он сам свой. Только он может распоряжаться своими желаниями и мечтами. Своей жизнью и своим сердцем. Пройдет минут пятнадцать, не меньше, и он вернется к ним. От него все так же будет пахнуть холодом. Он так же будет безразличен. Просто уляжется на кровати, подтянув к себе ослабевшее тело Германии и устроив мелкого пацана у них двоих на груди. Накроет всех огромным коричневым пледом и тут же провалится в сон. Потому что устал. Устал улыбаться и притворяться, что все хорошо. Иногда России нужно позволять срываться. А Германия еще долго не сомкнет глаз, под довольное сопение Америки перебирая пепельные пряди и поглаживая бледные щеки и веки. Чувствуя крепкие объятия, наполненные странною всеобъемлющею русской любовью. И будет думать, во что вляпался. Что теперь делать еще и с Америкой. Что сказать завтра на конференции. А потом забудется чутким сном, вздрагивая от каждого дергания бледных рук. И будет благодарить Бога за то, что создал Россию именно таким. Юнец, желающий подчинить себе весь мир. Мужчина, который и был практически этим миром, древним, опытным, безжалостным. И он сам, который уже пару раз обжегся об это воплощение мира, ощутив острые зубы у себя на горле. Как бы ты не ломал лед на речке, зимой он снова затвердеет. Как бы ты не закатывал землю бетоном, трава все равно пробьется. Как бы ты не бил Россию, он все равно встанет. И посмотрит тебе в глаза. И запретит отводить взгляд. И сам не отведет. Потому что ему, в отличие от остальных, отступать некуда. Просто некуда. Все в этом мире нуждаются в поддержке и в опоре. Многие принимают то, что ими обладают другие. Но всегда есть исключения. Россией нельзя обладать. Россию нельзя сломать до конца. Россию нельзя понять. В Россию можно только верить. Германия снова закрывает уставшие глаза, ощущая под боком посапывающего мальчишку. Все верно. Эта депрессия ненадолго. Скоро все встанет на свои места. Людвиг верит в это. А пока они могли его только подтолкнуть. Дать сорваться и снова вернуть из глубины к поверхности.***
День второй. - О, Россия-кун, так это Вы! Я так рада Вас встретить. Представляете… И снова толпа, пестрые ткани, шум голосов и звон бокалов. Только теперь среди всего этого тихонько улыбается воплощение снега и холода. Теперь все наладится. - А она приставучая, правда? Так и хочется где-нибудь ее запереть. Франция как всегда появлялся неожиданно. И с эффектной фразой на устах. - Пожалуй, ты прав, - голубые глаза исправно следили за фиалками, стараясь не упустить из виду. Стараясь не допустить появления тоски. - Может, мне ее отвлечь на себя? А то вы оба скоро будете столовые приборы грызть, только чтобы она отошла от него. Бледное лицо чуть повернулась, улыбка скользнула на губах. И предназначалась она не неизвестной стране, старательно вытанцовывающей перед гордым русским. По спине прошел ток, в голове что-то щелкнула. - Т-ты что-то сказал? Франция лишь рассмеялся и понимающе похлопал Германию по спине. - Отдыхайте, не буду вам мешать. Вот только, Людвиг, - осторожно приобнял за плечи и ехидно прошептал. – Скажи Америке, чтобы так явно не прихрамывал. Да, пусть засос на ключице и покусанные губы чем-нибудь замажет. И тебе не мешало бы спрятать это яркое пятно на шее. Вдруг Англия с Италией будут ревновать? Под заливистый смех и издевательский крик "Самец!" вновь исчезнувшего Франции Германия покрылся краской. Старый извращенец. Три взгляда встретились. Спокойный, смущенный и полный желания. Три разных эмоции, три разных улыбки. Да, он наконец-то спокоен. Теперь все будет хорошо. - Черт, пойду тональник где-нибудь найду…