Меркурий

Вот уже вторую неделю я бесцельно блуждаю взглядом по ободранным обоям противоположной стены. Я страдаю от скуки, которая всегда раньше находила на меня каждый раз, когда передо мной не было хоть сколько-нибудь интересной задачи. Но сейчас это чувство — побочное. В кои-то веки меня раздирает изнутри водоворот эмоций, хотя внешне я всё в той же маске спокойствия. Уотсон, я был слишком самонадеян в тот день две недели назад. Я был уверен, что погибнуть придется мне, а не Вам. Я не разделял Вашего восхищения местной природой и даже повздорил с Вами поутру. Может, если бы я этого не сделал, Вы бы не предложили мне пойти по «столь живописной», как Вы сказали, дороге в Розенлау мимо Рейхенбахского водопада — и тогда бы ничего этого не случилось. Но нет. Вы шли, любуясь местными красотами, а я сетовал, думая, насколько сильно Вы увлечетесь их описанием в моём будущем некрологе, пренебрегая фактами. Я знал, что и Вы тоже в опасности, пока находитесь рядом со мной, и то и дело оглядывался, ожидая, что среди скал появится столь знакомая мне сутулая фигура. Профессор бы не стал банально стрелять в кого-то из нас из-за скалы или подкупать прислугу гостиницы с целью подсыпать яд в кофе, а устроил бы театрализованное представление. Но Мориарти так и не появился тогда. Впору мне бы и последовать Вашему совету и расслабить свое внимание, но я стал лишь сильнее искать подвох в этом неожиданном затишье. Слишком это было непохоже на не привыкшего к промедлению Мориарти, с которым мы вот уже столько месяцев вели заочный поединок. Я знал, что в конце концов должна была произойти встреча тет-а-тет. Не слушая Ваших доводов о пользе альпийского воздуха, я был поглощен поиском следа: какого угодно, хоть смятой травинки — предвестника развязки. И я принял желаемое за действительное. Узнав, что в Розенлау, в местной гостинице, ограбили двух англичан, по описанию отчасти похожих на нас с Вами, я не мог не заняться изучением этого происшествия, мучаясь от умственного бездействия. Я заглотил наживку и посмел забыть о Вас, мой друг. Я помню всё. Мы с Вами всего минут десять осматривали место преступления, как вдруг из окна я увидел Ганса, мальчика, подрабатывавшего в Майрингемской гостинице. Он передал Вам письмо от старика Штайлера, где говорилось о больной англичанке, приехавшей сразу после нас. Запыхавшийся Ганс твердил, что бежал всю дорогу за нами, и Вы, конечно, не могли не откликнуться на призыв умирающей соотечественницы. "Сантименты," — подумал я, но решил отпустить Вас с мальчиком обратно в Майрингем, условившись, что Вы догоните меня через день. У меня была версия, что это — подвох с целью разделить нас, но я был рад, что хоть Вы будете в безопасности — вернее, я уверил себя в этом — ведь главной целью Мориарти был я. Но полчаса спустя, осмотрев место преступления, я понял, что грабитель и не знал, что крал. Кто-то наспех влез в дом через окно, сломал замок на сейфе, схватил всё, что там было, и скрылся. Совершенно необдуманная кража ради кражи, словно на спор с кем-то. И я предположил, что эти двое ограбленных — Милвич и Строк, деловые партнеры, создали всю эту инсценировку ради страховки или отвода глаз. Но, приступив к расспросам, я понял, что они не лгали и мотива делать это не имели. И в это время внутри меня, где-то в глубине сознания, появилось ощущение, что Вы в опасности. Я подавил в себе эту необоснованную, бессмысленную эмоцию и отправился искать следы в саду. Проведя там почти час и наконец дойдя до ограды, я обнаружил записку, написанную на знакомом мне бланке гостиницы «Англия». «Хорошо развлеклись, мистер Холмс?» Мориарти имел наглость посмеяться надо мной. И, словно в подтверждение возникшим в тот момент у меня мыслям, у ограды вдруг появился сам герр Штайлер. — Мистер Холмс? Уже что-то расследуете? А я вот иду к своему кузену на именины его дочери. Вы с доктором так рано ушли, что я не успел Вам ничего рассказать... Холод пронизал меня, и я набросился на старика Штайлера с вопросами. Разумеется, ничего он не писал, и никакой больной англичанки не было. Только какой-то джентльмен справлялся о короткой дороге на Рейхенбахский водопад. Его описания мне вполне хватило для полного воссоздания картины спектакля, поставленного для меня одного. Не дослушав Штайлера, я стремглав понесся обратно, к месту, где дорога на водопад кончается обрывом над бездной. Никогда такой вихрь эмоций не владел мной ранее. И никогда я не ощущал таких отчаяния и беспомощности: буквально долетев до смотровой площадки, я увидел, что там никого нет. Недовольные Милвич и Строк вскоре догнали меня, раздраженные тем, что я внезапно прекратил расследование. Потом они осознали, в чём дело, один из них побежал за полицией. Мне задавали вопросы, много вопросов, я что-то отвечал, но впервые в жизни не хотел, ни за что не хотел верить очевидным уликам — следам на площадке перед обрывом. Не то эти лекарства, которыми меня пичкают местные эскулапы, не заботясь об их влиянии на психологическое состояние человека, не то осознание величайшей ошибки в моей жизни, но отчего-то я вижу всё так, как будто был с Вами тогда, когда должен был быть. Вы стремитесь навстречу больной вместе с Гансом, желая разделить последние минуты обречённой. Вы подходите к развилке с дорожкой к водопаду, и вдруг перед Вами вырастает как из-под земли чёрная фигура, глаза которой блестят презрением и коварством. Профессор направляет на Вас дуло пистолета и приказывает Гансу примерно так: «Ты больше не нужен. Иди», и под властью его взгляда мальчик, не понимающий, что происходит, в замешательстве и испуге убегает. Вы в недоумении, хотя и знаете, кто перед Вами. Вы, наверное, говорите Мориарти, что ему не победить, а тот лишь злобно ухмыляется и отвечает, что победить — значит не одержать верх, а заставить почувствовать поражение. Вы думаете, что нужны ему в качестве заложника, и утверждаете, что готовы умереть за меня, а Мориарти говорит: «Именно, доктор», и угрожающе надвигается на Вас, подняв дуло пистолета. Вы не робкого десятка, Уотсон: вспомнив время, проведенное в Афганистане, Вы пытаетесь выбить оружие и сами бросаетесь на противника. А он, схватив Вас своими тонкими руками, словно паучьими лапами, толкает Вас всё ближе к бездне, ловит мгновенный страх в Ваших глазах, а потом... Профессору нечего было больше терять, а смерти он никогда не боялся. Он погиб вместе с Вами, Уотсон. Но жертвой его мести были не Вы, мой несчастный друг, а я. Ведь, сразись я с ним один на один, мы бы оказались в равных условиях — это отмщение не в его духе. А теперь, когда он вместе с Вами на дне водопада, мне самому некому отомстить. Эта древняя жажда крови для меня отныне неутолима. Вот что Мориарти готовил мне — не скоротечную гибель, а долгие страдания. В довершение всего, по дороге обратно в Розенлау я получил револьверную пулю в ногу. Я догадываюсь, кто автор этого сомнительного подарка. Не думаю, что полковник Моран сделал это, чтобы я его не преследовал — ему ничего не стоило бы пристрелить меня сразу: он первоклассный стрелок и навряд ли мог промахнуться. Нет, для него приказ шефа, пусть и погибшего — закон. Строк и Милвич пытались определить, откуда был выстрел, нашли мне врачей. Но я сейчас всё это помню, как в тумане, и вовсе не потому, что терял сознание от боли и кровопотери. Теперь я в местной больнице с ранением, которое будет долго и мучительно заживать. Но нет ничего мучительнее чувства вины и провала. Тогда, в Розенлау, я погасил в себе мысль, что Вам что-то грозит, в надежде дёшево отделаться от скуки. Шерлок Холмс послушался своих эмоций, закрыв глаза на очевидные факты — где это видано?! Мориарти сыграл на всех моих слабостях, и я с прискорбием осознаю, что я проиграл не только ему, но и самому себе. Что я скажу миссис Уотсон? Этот вопрос преследует меня днём и ночью. Я тверд, по крайней мере, считал себя таким. Но я чувствую, что просто не смогу посмотреть ей в глаза. Я знаю, она сильно болела последней зимой, и Вы, Уотсон, боялись, что это первые симптомы чахотки — кто теперь позаботится о ней? Я пытаюсь заранее как можно четче представить этот неминуемый диалог, но понимаю, что всё будет гораздо тяжелее. А расследования? В них Вы были не просто моим коллегой — Вы отражали, как в зеркале, мою точку зрения, мне было с кем вести диалог — так легче всего дойти до истины. Может, Вам и недоставало способности рассуждать, но зато, как доктору, было легко разгадать эмоции преступников, их мотивы. Да и с нашими клиентами Вы вели себя обходительней меня. Я понял, Уотсон. Я лишился не друга. Я лишился части самого себя. Мы были как Земля и Луна... Почему такое сравнение? Ведь Вам прекрасно известно мое весьма прохладное отношение к астрономии. Не знаю точно сам — всё произошедшее словно помутило мой разум. Ведь я до сих пор мысленно обращаюсь к Вам, словно Вы живы. Я никогда не умел переносить потерю так, как большинство других людей: плакать я давно разучился, поэтому я просто смотрю в одну точку и чувствую себя, как пришибленный обухом. День, два, пять... Рядом со мной на соседней койке вот уже неделю лежит схвативший апоплексический удар старик, преподаватель астрономии из местного университета. Его не парализовало, но он не совсем адекватен. От скуки он бормочет вслух обрывки своих лекций, и я невольно слушаю. Теперь я знаю, что у Юпитера, Сатурна и даже у далекого Нептуна есть спутники, как и у Земли и Марса. А у Венеры и Меркурия их нет. Знаете, Уотсон, ведь это я теперь сам Меркурий, а не Земля, как прежде. Я буду вечно один терпеть холод и зной, не зная, как скоротать гнетущее время. А Венера... Наверно, теперь это Ваша Мери, Уотсон... Я силюсь избавиться от власти этой фантазии, но не выходит. Из окна мне видны серебристо-ртутного цвета склоны Альп, уже надоевшие донельзя. Милвич и Строк пару раз приходили сюда, но вскоре уехали — я понял, что у них на горизонте забрезжила весьма выгодная сделка. Теперь мне нечем занять свой разум, но я понимаю, что даже после выздоровления никогда не попаду в прежнюю колею. С горечью я вспоминаю Ваши метафорические сравнения меня с машиной — теперь я действительно смогу жить только по инерции, как заведенный механизм... *** Дверь в палату открылась. Санитар сказал Шерлоку Холмсу на ломаном английском: — Herr Holmes... К Вам приходить посетитель. На лице сыщика отразилось удивление. Оно усилилось ещё больше, когда гость вошел. — Майкрофт? Что ты здесь делаешь? С каких это пор ты стал так мобилен? — Приехал утренним поездом. Полагаю, ты понимаешь, зачем я здесь? Оживленность исчезла с лица Холмса-младшего. — Меня должны выпустить отсюда на днях. Я уже всё рассказал местной полиции. Если они связывались с их коллегами из Скотланд-Ярда, ты мог бы получить информацию от них... — Ты сам не доверяешь нашим лондонским блюстителям порядка, Шерлок, а я и подавно. А вообще я приехал потому, что если тебя скоро выпишут, а некоторые из людей профессора еще разгуливают на свободе, то тебе просто не следует оставаться одному вдали от Лондона... — Я и в Лондоне теперь буду один, — с сухой горечью ответил Шерлок Холмс. Майкрофт Холмс с некоторой неловкостью продолжил, желая хотя бы поначалу обойти тему гибели доктора Уотсона: — Мне стало известно, где могут находиться Моран и другие приспешники Мориарти. Кивок в ответ. — Думаю... Ведь ты не оставишь не доведенное до конца дело? — с той же неловкостью в голосе спросил Холмс-старший. Снова кивок. Разве это прежний Шерлок? Возможно, это мелочь, домысел... Но Майкрофт Холмс решил вытащить свой последний козырь: — Мои информаторы, между прочим, рассказали, что в нескольких милях от Розенлау видели рыжеволосого человека ростом чуть выше среднего, похожего на англичанина. Шерлок с сомнением посмотрел на своего брата. — Его след потерялся... Но они нашли это. Майкрофт протянул Шерлоку обрывок испачканного грязью платка с инициалами: первая буква была « J.», а часть второй можно было принять за «W.» Шерлок Холмс поначалу ничего не сказал. Возможно ли? У Уотсона был почти такой же... — Тебя ведь не было там тогда, — словно прочитав мысли Шерлока, произнес Майкрофт. — Значит, ты мог и не видеть, как всё произошло на самом деле... Шерлок Холмс знал, как опасно принимать желаемое за действительное. Это просто совпадение. На водопаде слишком гладкие, серебристо-ртутного цвета скалы без капли растительности, а две пары следов обрывались прямо у края бездны. Нет смысла гоняться за химерами — когда иллюзия развеется, будет ещё хуже... Может, платок вовсе и не Уотсона, а Майкрофт ничего такого и не слышал от своих людей. Просто ему хочется приободрить своего младшего брата. Всё со временем наладится, мы все через это проходим, Уотсону бы не хотелось, чтобы ты, Шерлок, страдал, нужно всё равно жить дальше, и так далее... Старо, как мир. И всё же... — Все планеты всегда двигаются по своим орбитам, никогда не изменяя траектории! — неожиданно оживился престарелый астроном, заставив начальника тайных спецслужб Лондона вздрогнуть от неожиданности. — На них действует сила гравитации Солнца, особенно на Меркурий. Если, по предположениям некоторых учёных, дальние планеты могут со временем сойти со своих орбит, то Меркурий никогда не изменит свой путь в Солнечной системе, несмотря ни на что! Было в этих словах нечто такое, отчего Шерлок Холмс вдруг улыбнулся и обратился к брату со словами: — Я не сойду со своей траектории... — Что? Что ты имеешь в виду? — не понял Холмс-старший. — Один или не один, я Шерлок Холмс. Жди, Майкрофт — через пару дней я вновь возьму след, — ответил Шерлок, зажав в руке обрывок платка. — Так-то лучше, мой мальчик, — с улыбкой ответил Майкрофт Холмс. "Не важно, правда всё это или нет...", — думал Шерлок. Важно, что плен скал ртутного цвета стал его отпускать. И он не отступится от своего решения. И не сойдет со своей траектории.