Моя семья

Это было омерзительно. Несколько часов в полусне, в полузабытьи – только потому, что больше всего он боялся умереть, захлебнувшись в собственной рвоте. Несколько часов слабости – запредельной, жуткой от полнейшей неспособности управлять собственным телом, которое превратилось в беспомощную тряпку. Тряпка валялась в углу, скрючившись точно зародыш, и время от времени свисала с рук Кодзюро. Единственное, что тряпке удавалось сделать самостоятельно – это блевать. Сомнительное, но все-таки достижение. Пара глотков воды – и вперед. Несколько часов ужаса, не сопоставимого ни с чем, что ему когда-либо приходилось испытывать. Боль? Которая безжалостно раздирает внутренности, выжигает череп изнутри, выворачивает наизнанку? Как выяснилось, на этом свете есть кое-что пострашнее. Когда тело в муках вновь и вновь избавлялось от яда единственно доступным ему способом, он боялся только одного: что умрет здесь и сейчас. Умрет, не успев доказать – доказать ЕЙ, что отец был прав, когда передал ему власть над кланом Датэ. Умрет столь неподобающим образом, недостойным, постыдным... В очередной раз обмякнув на руках у Кодзюро, он провалился в темную пустоту, такую же холодную, как ее глаза. Это уже потом он узнал, что все это время его люди составляли живую цепочку – носили воду для него из колодца, чтобы точно быть уверенными: вода не отравлена. Кодзюро, который провел все это время рядом с ним, делал несколько глотков, и только потом заливал воду ему в рот – сам он пить был не в состоянии. Хотя, конечно, насчет живой цепочки – это была уже совсем излишняя предосторожность: она хотела именно его смерти, зачем ей было травить весь замок? Впрочем, он задавался этим, тогда уже не важным вопросом – потом. А сейчас – он пришел в себя. Мир открывался ему медленно. Постепенно накатывал, подкрадывался, наплывал. Сначала на мир реагировало тело, и только затем – сознание. Вечер. Мягкий, приглушенный свет. Равномерное дыхание. Кто-то рядом. Справа. Опасности нет. Он повернул голову – даже странно, что она немедленно не взорвалась от боли. Рядом с ним, прислонившись к стене, опершись на катану, дремал Кодзюро. Как обычно, справа. Ну, с Кодзюро точно все было в порядке, потому что он тут же подскочил, встревожено вытаращившись. - Господин Масамунэ? Господин Масамунэ, как вы?... Ответ дался не с первого разу. Сначала был кашель, потом хрип, потом сдавленный шепот. Кажется, с пятой попытки ему удалось, наконец, выдавить из себя: - Она… где она? Кодзюро, обрадовавшись было, тут же окаменел лицом, выплюнув: - Госпожа… Я велел запереть госпожу в ее покоях и приставил людей, чтобы она не смогла ни сбежать, ни наложить на себя руки. Ее охраняют. - А... а он? - Ваш… Господин Кодзиро также под нашей охраной. - Кодзюро… помоги мне одеться. Stand up and fight! Это уже потом лекарь говорил, что ему повезло. Его тело оказалось сильнее яда, смогло победить отраву, причем, невероятно быстро. Ну да, последний раз он серьезно болел только в пятилетнем возрасте – тогда оспа лишила его правого глаза… и материнской любви. Точнее, тогда он винил во всем оспу, из-за которой наполовину ослеп. А сейчас – сейчас все было совсем иначе. Наверно, если бы она умоляла, валялась в ногах, искала оправдания – все вышло бы иначе. Но – она забилась в угол, и взгляд ее был полон ненависти. Как обычно. Как всегда. И еще сильнее. Какая же мать не любит своего ребенка? Ну да, Ёси-химэ любила своего сына Кодзиро. Младшенького. А старшего, Масамунэ – ненавидела. - Я живой, видишь? Пересохшие губы растрескались в кровь, но он продолжал улыбаться. А точнее – ухмыляться. Криво, злобно, безумно. Попробовал смеяться – смех вышел похожим на лай, хриплый и прерывистый. Впрочем, ему это нравилось. - Я буду жить, слышишь? Я буду жить! Он откинул волосы со лба - чтобы она видела его правый глаз, его правый слепой глаз, который обычно прикрывала повязка, но сейчас уж точно не до нее, сейчас он хотел, чтобы она смотрела на него - такого. - Посмотри на меня, мама! Ты ничего со мной не сделаешь! Она молчала. Похоже, она его ждала. Безупречная прическа, роскошные одежды, даром, что вдова, тщательно накрашенное лицо – о да, она была красива, до сих пор была красива, несмотря на возраст, несмотря на недавнюю смерть супруга… Впрочем, она же не видела, как взятого в заложники Датэ Терумуне расстреливали – а его сын Масамунэ смотрел, смотрел - и выл от отчаяния, злобы и бессилия, потому что не успел, потому что не смог спасти, потому что было слишком поздно… Впрочем, Ёси-химэ наверняка была только рада смерти мужа, который добровольно передал правление своему старшему сыну – ведь теперь ей достаточно было только устранить ненавистного Масамунэ, чтобы сделать главой клана своего любимчика Кодзиро… - Пойдем, мама! Пойдем к моему брату, ведь ты же по нему так скучаешь! Он вцепился ей в волосы, рывком дернул – откуда только силы нашлись. И потащил за собой, не обращая внимания ни на трещащие перегородки и ширмы, ни, тем более, на людские взгляды. Люди разбегались с его пути, а он шел, в правой руке сжимая катану, а левой – левой волок за собой женщину, которая ненавидела его настолько, что решила отравить. А она молчала. Зато Кодзиро – Кодзиро орал, ныл, скулил, пятился в угол, судорожно дергаясь, таращил свои большие красивые глаза. Ну да, он пошел в мать – во всяком случае, лицом. У нее же было куда как больше достоинства и выдержки. - Ну что, мама? Посмотри на него! Кодзиро, да заткнись же ты, ты ведешь себя недостойно! Мама, ты решила, что вот этот слизняк… может быть главой клана Датэ? Вот это ничтожество? Мама, почему?! Почему? За что, мама?... Она была такая бледная – даже под слоем пудры заметно. Она продолжала молчать, только глаза ее, такие холодные, становились все злее и злее. Он отпустил ее – и смотрел, что она будет делать. Она… она просто молчала. И смотрела на него. Такая спокойная, такая красивая. Больше всего ему сейчас хотелось, чтобы эта ледяная маска спокойствия треснула. Любой ценой. Ему хотелось сделать ей больно – во что бы то ни стало. - Значит, покуда он будет жить – ты будешь пытаться поставить его на мое место, так, мама? Но только я – глава клана Датэ! Это воля отца, и я во всем следую ей! Значит, если не будет его – не будет и другого во главе! Потому что он никогда не будет моим наследником, слышишь? …с одного удара. Так легко и просто, ведь это так знакомо, ничего нового, просто с одного удара снести голову, чисто и красиво, как и подобает, одним движением оборвав жизнь, хоть это не бой, хоть враг – не противник, враг – безоружен, хоть… Она закричала. Первые несколько мгновений он даже не мог понять, что происходит. А она – она уже была рядом с обезглавленным трупом Кодзиро. Стоя на коленях, она выла и стенала, прижимая к груди его голову, не замечая, как его кровь пачкает ее одежды, раскачивалась над телом в луже крови. Невесть откуда взявшаяся сила, благодаря которой он смог добраться из своих покоев – к ней, благодаря которой смог притащить ее – сюда, благодаря которой смог… Сила покинула его, и он понял, что ноги подкашиваются, точно ватные, как и тогда, во время обеда, когда яд начал свою разрушительную работу. Он подумал, что некрасиво будет вот просто так упасть на пол, как уже было, и ему было за это стыдно, но – уже мгновенье спустя он ощутил такое знакомое прикосновение и понял, что Кодзиро, как обычно, рядом, и успел поддержать, успел поймать, удержать. И оставалось только одно – довериться ему, как и тогда, когда он уже не мог смотреть на тело отца – к которому не мог прорваться, не мог пробиться, и оставалось только смотреть, как он умирает, смотреть – и все, потому что больше ничего сделать нельзя… А Катакура Кодзюро, которого за спиной уже называли Правым Глазом Датэ Масамунэ, думал о том, что из песни слова не выкинешь. Истинный сын Ёси-химэ, Датэ Масамунэ, зубами вцепился в ворот его одежды, чтобы только молчать, чтобы не выдать себя и своей боли. Истинный сын Ёси-химэ, самая главная ее ошибка. Он мог бы стать ее сокровищем, но она выбрала другого, отшатнувшись от изуродованного болезнью ребенка, перенеся на него всю свою ненависть к безвольному супругу, неспособному справиться с бренемем главы клана… Она прогадала. Так пусть же расплачивается за свою ошибку. Вот только хозяин… ему больно. Ему плохо. Мало того, что она все эти годы отравляла его жизнь – вместо материнской любви он получал лишь холодное презрение и злобу, Ёси-химэ решила, в конце концов, лишить его жизни, пустив на место главы клана Датэ своего безвольного младшего сына. Кто знает, может, ею двигали интересы родного клана Могами, но… Это несправедливо. Это… неправильно. Это… Катакура Кодзюро был искренне благодарен покойному Датэ Терумунэ за то, что он позволил ему стать Правым Глазом его сына, который уже успел доказать, что способен вернуть клану былую славу и силу. А еще… еще он был рад тому, что может быть рядом. И будет рядом. Всегда. Что бы не случилось. А Датэ Масамунэ, зубами вцепившись в ворот одежды Катакуры Кодзюро, мог думать только об одном. У меня есть семья. У меня есть мой клан. У меня есть кланы, которые подчиняются моему клану. У меня есть мой отряд. И у меня есть Кодзюро. У меня… у меня есть семья. Моя семья.