Альтернативная надежда

Тошно. Перри было несказанно тошно, и он мог поклясться, что и не вспомнит, когда еще он себя так ощущал. Однако ему даже не стали затыкать рот как пленнику, потому что знали, что он все равно не будет ни шуметь, ни даже говорить. В какой-то мере это было уважительной причиной не бросаться таким зароком. И как бы он ни тешился страданиями, ощущая себя героем на эшафоте, самый тривиальный зуд в шее доставлял ему намного больше дискомфорта. Сомкнувшийся металлический ошейник стирал кожу, а наручники, сковывающие по рукам и ногам, не давали и шанса облегчить мучения. Старый извращенец. Нет, его Фуфелшмерц не был таким – у него были и дурацкие, и ставящие агента в неловкое положение ловушки, но ни одна из них не преследовала цели настолько унизить достоинство. Его Фуфелшмерц?.. Нет, все определенно катится к чертям здесь, даже он и его самосознание вкупе с приоритетами. От напряжения Перри закусил губу; щекоча, по его виску сбегала капля пота. Благо он не оказался закованным в энергонаручники – он успел увидеть здесь и такие, – а в обычные кандалы, но замок даже на них оказался в разы хитрее. Отмычка никак не хотела подцеплять язычка, и с каждым движением запястья стирались все сильнее. И все же Перри не жаловался, но в нем крепло желание лично поблагодарить на глазах майора Монограмма его старшего неоплачиваемого помощника. Карл, снаряжая агента на миссию, протянул ему самую обычную отмычку в виде зажима для галстука, но с покрытием, заглушающим магнитный сигнал от металлоискателя. Прежде чем роботы провели обыск, Перри успел спрятать во рту зажим. Очевидно, бунты в новом «Фуфелштатье» случались редко, раз доскональная проверка не была заведена в обычай. Щелчок – и кандалы опали, а почти онемевшие руки и ноги заворочались, с хрустом принося райское наслаждение. Какие уж там шоколадные батончики? – они обездвиженными с час не сидели! В это тяжело поверить, но только в тот момент, когда Перри растирал покрасневшие запястья, ему в голову пришло, что конкретно эти мучения его ничем не были оправданы. Зачем он освобождался, если сдался по доброй воле? Агент Пи не успел попомнить недобрым словом шпионские рефлексы и собственные привычки, потому как в этот момент дверная панель в его темницу поднялась и послышался лязг тяжелых шагов, перекрывающий гудение сервоприводов. Перри негромко сглотнул при виде своей альтернативной версии, приближающейся к клетке. Его мало что могло поразить, как он сам не раз мог убедиться, но Второе Измерение выбило из-под ног родную почву. Во многом, кстати, это удалось именно благодаря генералу «Перриборгу». Судя по всему, тот не знал, в каком виде его копия была помещена в изолятор, так как лишь скользнул равнодушным взглядом по фигуре в мятой пиджачной двойке цвета циана. Агент же успел укрыть снятые кандалы своей филейной частью и теперь принял самый благочестивый из возможных вид. Сейчас у Перри была возможность получше разглядеть другого себя – настроен тот был вполне миролюбиво. Но положа руку на сердце он куда лучше бы обошелся без нее. Урод. Урод он, этот альтернативный Фуфелшмерц, и творения его – уроды. Лучше бы убил – в этом Перри был уверен, обескуражено смотря на себя-киборга, от жизни которого у него осталась лишь голова и, кажется, левая ступня. Чертов «Робокоп»! А ведь его ждет то же самое, он как-никак сам пришел обменять жизнь воспитанников на свою. Искать его никто не станет – воспитанники прогнали «гувернера» прочь. Винить в грядущем, к сожалению, некого, кроме себя. Это была добровольная жертва. Перри не любил фильм «Робокоп» хотя бы потому, что сам выбрал для себя полярно другой идеал – наивных героев из фильмов еще более ранних времен. Кто-то забывает о мечтах детства, а Перри уже тогда являл собой почти что эталон целеустремленности. Вот и довел дело до конца, стал как они: благородные, милосердные, готовые жертвовать собой, с этим их обостренным чувством справедливости. Он не мог ничего сделать с осознанием того, что время таких людей прошло, и не хотел – так он верил, что в нем есть хоть что-то хорошее, хоть бы достоинство. А что теперь? Не выбрался вовремя из детства. Доигрался в героя. И все же Перри сложно было поразить. Даже о своей незавидной участи, возможно, в разы худшей, чем смерть, он пока судил с отрешенностью третьего лица. Он забудет о тех людях, которые за долгие пять лет стали его семьей, или будет ясно понимать, что это на их шеях смыкаются его стальные пальцы, и кричать от отчаяния, запертый где-то на задворках собственного сознания, глядя, как испаряется жизнь из еще сверкающих детских глаз? От него тоже останется голова с пробитой кабелями шеей и ошметок конечности или чокнутый от собственной жестокости ученый придумает что-то более изощренное и… ироничное? Ведь наверняка его альтер-версия тоже не любила фильм про робота-полицейского. Потом они уже вдвоем будут вот так же молча стоять и смотреть на плененного Перри из Третьего Измерения. Смотреть таким вот безжизненным глазом на исхудалом землисто-сером лице. Ведь не может же Перри и сейчас выглядеть таким отмороженным? Хотя это многое бы объяснило, в частности то, почему он оказался недостойным доверия собственных воспитанников. Агент Пи демонстративно медленно подтянул колени к груди и обхватил их руками. Зуд в шее, повинуясь проклятому закону подлости, к этому времени уже пропал. Киборг среагировал на движение и, подавляя одним только своим угрожающим видом, шагнул к клетке с Перри, а тот лишь невесело усмехнулся – чего в нем больше: его самого или выучки профессии? Вроде и с жизнью попрощался, да и профессору он до поры будет нужен живым, а ведь все равно осторожничает. Перри прямо посмотрел в изуродованное лицо с сузившимся в ответ визором на протезе, что заменял левый глаз. Левый – как и у альтер-Фуфелшмерца. Гребаный урод с комплексом неполноценности… А в остальном – это его же лицо. Секретному агенту даже несколько подурнело, когда он вблизи разглядел тоненький едва заметный шрам под губой – привет из апатичного, но неспокойного детства. Когда-то на этой голове, сейчас покрытой черной полированной пластиной на манер шлема, тоже красовалась коричневая фетровая шляпа «кладоискателя». Когда-то он тоже возвращался с заданий в оживленный по-уютному дом, целовал на ночь в лоб воспитанников, получал объятия и слышал слова беззаветной детской любви. В этом мире не могло же настолько отличаться все, правда? Быть может, альтер-Перри тоже не хотел этого забывать, как сейчас не хотел сам Перри. Может, он тоже понимал, что без них в нем просто ничего не останется, что для этого даже необязательно превращать его в полумашину? Что, ну что было бы у Перри-спецагента? Злейший враг? Нет, у агента Пи был и есть лучший враг, которого он знает всего, простого и наивного, и не хуже знает, что тот с ним никогда так не поступит. Но если все же следовать предположению об эквивалентности двух измерений, то… Альтер-Перри тоже это знал? Он тоже в это верил?.. Перри сглотнул, слез с нагретых кандалов и предпринял попытку приблизиться к прутьям решетки, однако киборг отмер, его взгляд выхватил снятые наручники, красный визор угрожающе сузился. Пленник замер, открещиваясь от желания вжать голову в плечи, но тут генерал «Перриборг» проследил тянущуюся от шеи цепь и, видно, счел ее достаточно надежным сдерживающим фактором. Перри даже не исключал, что на свое уникальное детище альтер-Фуфелшмерц не поскупился установить биометрические анализаторы, тогда ему и вовсе не составило бы труда понять, что в человеке перед ним нет сейчас никакой угрозы. Не хотелось тешить себя другими, более обнадеживающими, но менее реалистичными догадками. Агент посмотрел на тяжелый ботинок с массивной подошвой и лишний раз удостоверился, что окрещенный им «уродом» профессор не поленился заморочиться с жизнеобеспечением ступни. Странное и, сказать больше, извращенное любопытство охватило его, но он воздержался от попыток оценить внешний вид конечности. Сев перед решеткой, Перри снова вгляделся в собственное лицо. Он корил себя за свое непростительное простодушие, с которым он в глубине души желал увидеть хоть отблеск мысли на дне карего глаза, глубоко запавшего в череп и резко очерченного тенью. Стыдно было признавать, что какая-то человеческая часть сознания не позволяет окончательно смириться и ищет шанс на спасение: а вдруг он борется, а вдруг не все потеряно, а вдруг там – не конец? Пленник поднял руку с бессильной мольбой во взгляде, аккуратно просунул кисть за прутья клетки. Визор стремительно уменьшился, и агент замер, а, когда крошечная красная точка начала принимать свои прежние размеры, вытесняя черный обод, еще медленнее вновь продолжил тянуться. Он не пытался дотронуться – просто выставил навстречу раскрытую ладонь. Что видит своим единственным глазом, кого? Видит себя? Узнает? Есть ли хоть какая-то возможность? Какой-нибудь мимолетный, призрачный намек – он поймет, ей-богу, поймет. Ну пожалуйста… Перри показалось, что его сердце пропустило удар. Так или иначе, но в груди защемило, будто оттуда одним резким движением вырвали длинную нить, когда загудели составляющие эндоскелета. Альтер-Перри так же медленно приподнял левую руку и осторожно опустил ее на ладонь агента. Холодный металл обжег человеческую кожу, когда подушечки пальцев и кончики подвижной механизированной конструкции соприкоснулись. В такт охватившему трепету об ребра колотилось сердце. Неужто? Вот оно? То, что плескалось на дне глаза незамеченной… Одно нервное содрогание. Вспоровший барабанные перепонки лязг. Белая вспышка в свете люминесцентных ламп. Незамеченная чужая человечность по ту сторону визора. Агенту Пи потребовалась пара секунд, чтобы окончательно осознать, что в расстоянии меньше полудюйма от его правого глаза замерло острое, словно шило, лезвие, вырвавшееся из «кармана» на цилиндрическом предплечье. Если бы Перри в том состоянии мог подбирать аллегории, он бы назвал свою трахею краном, в котором перекрыли вентиль подачи воды. Он не мог ни вдохнуть, ни выдохнуть, остолбеневший с приоткрытым ртом, скосив глаза на острие. На лбу все отчетливее сверкала холодная испарина. Лицо «Перриборга» дернулось картинкой на телевизоре с плохим сигналом и безжизненно замерло снова, но теперь – с ухмылкой. Ее нельзя было назвать даже наигранной – просто наклеенная. Круговые мышцы рта и те, поднимающие уголки губ, как будто существовали автономно от прочих. Как будто бы им был дан приказ, которого невозможно ослушаться. Уже лезвие по сегментам втянулось в отведенный «карман», уже киборг тяжелым шагом двинулся на выход, но Перри отмер, только когда до его слуха долетел шелест опускающейся дверной панели. Он сначала мелкими порциями выпустил из легких воздух, потом судорожно втянул ртом новую целиком, и тогда, наконец, безвольно опала все еще бывшая протянутой рука, а сам секретный агент как сделался меньше ростом. Его потряхивали крупные волны дрожи, отдающиеся в губах, будто бы он что-то силился произнести, а по лицу скатывались капли пота, как в жару лихорадки. Снова раздался звук поднимающейся двери, и в помещение, плавно рассекая воздух, вплыли два робота, приглушенно урчащие антигравитационными движками. На них были нахлобучены улыбчивые головы Норма, и обманчиво-добродушный знакомый механический голос произнес: «Вы нарушаете установленные для пленных нормы заключения. Позвольте вам помочь». Магнитный замок на двери в клетку отозвался бодрым гудком, и Перри снова заковали в кандалы, изогнув назад несопротивляющееся тело. Лязгнула сначала одна дверь, потом опустилась вторая. Отмычку забрали так же, как и надежду агента. Шанс надеяться хоть на что бы то ни было. На то, что воспитанники еще не собрали агрегат, который отправит их домой, что ему еще есть, за что и кого бороться. Голова безвольно лежала на груди. Перри хотелось закричать, чтобы ухватиться хоть за что-то человеческое, что пока еще осталось в нем, но что скоро отнимут, в надежде прижать к себе и не отдавать, как бездомная собака насилу отбитую кость. И все же никто не услышал срывающегося крика в суматохе тишины.