Дождь барабанит в стекло

Мама снова плачет. Мама снова не может сдержать себя. А Когтелап на соседней кухне судорожно сжимает в руке недомытый кухонный нож и отчаянно хочет убежать куда-нибудь далеко-далеко, чтобы только не слышать маминых всхлипов, стонов, причитаний – того, отчего не может защитить. Он пробовал – много раз, уже и не вспомнить сколько. Подходил, обнимал, грозно зыркал вокруг – вдруг невидимый обидчик уже подкрадывается? Да только вот это не помогало, и мама снова плакала, пытаясь выдавить из себя улыбку и утверждая, что просто соринка в глаз попала. Две прижавшиеся друг к другу тени в тёмной-тёмной комнате. И вокруг – сплошное отчаянье, слабо трепещущееся, будто посмеивающееся над тем, что его пленникам никуда не деться. Так всегда представлял себе эту картину Когтелап. Пока не понял, что вокруг него отчаянья нет – оно окружает только мать, скрывая её чувства и любовь к сыну. Заглушая их, придавливая сверху. Чтобы точно не выбрались. Сколько же раз, моя посуду и не зная, чем же ещё утешить, Когтелап жалел о том, что отчаянье нельзя увидеть и потрогать! Уж тогда бы он… И пальцы снова и снова судорожно сжимают нож, тарелку, всё, что подвернётся под руку, будто желая сейчас же, сию минуту, запустить предмет в ненавистного и самого страшного врага – того, что отнимает мать. И это даже не болезнь. Если бы мать простудилась, Пышноус немедленно вылечил бы её, правдами и неправдами вырвал бы из цепких чёрных лап. Вот только сейчас целитель может лишь печально качать головой и бесконечно давать матери маковые зёрна, которые ни черта, ни мышиного хвостика не помогают. Это не болезнь. Это намного хуже. Отца Когтелап почти не помнит. Вот только снова и снова драит до блеска деревянный дом, чтобы только заглушить едким запахом моющего средства неуловимый аромат папиного одеколона, впитавшийся в брёвна и оставшийся, кажется, навсегда. Отец ушёл, чтобы всем было лучше. Эти слова слышит Когтелап каждый день от всех. Твердит наставник, шамкают беззубыми ртами старейшины, ласково приобнимает за плечи новый предводитель, до противного сияющий и бодрый Солнцезвёзд. Только вот хочется спросить каждый день, каждый час: «Всем – это кому?» Разве маме лучше от того, что папы больше с ними нет? Разве ему самому, Когтелапу лучше? Разве лучше от этого его сёстрам? Мысли оруженосца спотыкаются, когда он вспоминает, что Ночки и Туманки тоже больше нет. Они всегда, сколько он помнит, были слишком слабыми. Но, к несчастью, помнит он ещё и слабые, дрожащие руки сестёр на своих слишком длинных волосах да две неровные косички разной длины, которые не прятал под шапкой, которых не стыдился, а за любую насмешку просто бил морду. А ещё помнит Зелёный Кашель – страшную болезнь, настоящую, только не менее злую. И две руки, которые не отпускал ни днём, ни даже ночью, засыпая рядом. Как пробирался тайными ходами в комнату к сёстрам, когда взволнованная мать выгоняла, как ласково жался к ним – ну совсем как перепуганный маленький рысёнок. Как поднял тревогу, когда проснулся среди ночи и увидел – не дышат. Как стоял у большого гроба, лежащего в глубокой яме, и думал, что не могут же просто так взять и закопать – просто потому, что не дышишь. Не думая, что ты мог просто устать дышать. Маленький тогда был – всего шесть лет, не понимал. Диким зверем кидался на старейшин с лопатами в руках, хотел спасти… Когтелап слабо усмехается и приваливается лбом к полированной деревянной дверце шкафа. Рука с ножом безвольно обвисает, сверкающая сталь попадает под струю воды из крана. Остатки пены уплывают в водосток, закручиваясь в красивый водоворот. Оруженосцу смотреть неинтересно, он видел это уже добрую сотню раз. По привычке поводит носом и чувствует приятный тёплый запах свежей выпечки. Заглядывает в духовку – точно, корж для фруктового торта со взбитыми сливками уже испёкся. Когтелап тихонько выскальзывает из кухни и робко стучит в закрытую дверь соседней комнаты, за которой вроде бы уже стихли рыдания: - Мама, корж готов! Слышатся торопливые шаги, плеск воды в специально стоящем на столе тазике ( Когтелап знает, сам наливал), и дверь распахивается. Мама выглядит явно неважно, под красными от слёз глазами залегли чёрные круги – метка бессонных ночей, но оруженосец не обращает на это внимания – привык. Обнимает мать за плечи. Видят звёзды, ему очень-очень хочется иногда почувствовать, что его хоть кто-то любит, хоть он уже и не маленький вовсе! Пестролапа рассеянно кладёт руку на плечи сына. Через некоторое время он сам отходит – знает, что она никогда не отстранится первой. Наверное всё-таки любит сына. Только вот за запахом успокоительной маковой настойки это очень непросто заметить. Мать спешит на кухню, стремительно, будто навёрстывая время, потраченное на объятья, берёт прихватки и открывает духовку. Аромат выпечки становится ещё сильнее, и у Когтелапа мутнеет в глазах – очень уж хочется сладкого. Пестролапа очень давно не пекла тортов. Наверное, с самой смерти дочерей. Мама наклоняется, хватает стеклянную форму обеими руками, вздрагивает, непонятно от чего… и роняет корж на пол. Слышится звон разбитого стекла, и Когтелап растерянно смотрит на то, как разлетаются по всему полу осколки формы с хрустящим тестом вперемешку. Жалобно морщит лоб и поднимает взгляд на мать. В её глазах снова слёзы, только вот Когтелап большой и прекрасно знает – это не из-за торта, а из-за той болезненной дрожи, пробежавшей по рукам Пестролапы. Оруженосец отлично знает, что это значит – мама снова вспомнила что-то из их с отцом общей жизни. Значит, снова запрётся и будет рыдать целый день. Когтелап тихо вздыхает и идёт за веником. Дождь барабанит в стекло, а где-то вдали вспыхивает молния, и вдогонку свету несётся гром. День, обещавший быть таким солнечным и ясным, безвозвратно испорчен. Хлопает дверь в мамину комнату, будто тоже маленький гром гремит в доме. И по мнению Когтелапа, он гораздо страшнее грохота за окном.