Златые горы

Очнувшись снова, Том пожалел, что не остался без головы. Громче всех о себе заявила челюсть, боль в затылке ощущалась как пиявка, разбухающая с каждым ударом сердца. Голова беспомощно свесилась на грудь, сгустки засохшей крови забили ноздри. Из-за того, что приходилось вдыхать жаркий воздух ртом, горло высохло, и вместо стона вырвался едва слышный хрип. Стальная хватка Джаганара оставила на шее темное ожерелье, пародию на связку отбеленных клыков, что носил Клоп. Но шея почти не доставляла беспокойства, разве что затекла и шевелилась с трудом, а вот с руками было хуже. Том их не чувствовал. Риддл поднял голову, темнота под веками стала красной. Боль вместо того, чтобы прояснить сознание, увязла в жаре путанных лихорадочных мыслей. Глаза удалось разлепить с трудом, и Том почти сразу пожалел об этом. Ничего из увиденного не стоило того, чтобы терпеть боль в глазницах. Высокие стены, густые тени без прохлады, кусок неба над головой, прилепившиеся к обсыпающемуся кирпичу странное растение с большими белыми цветами плоскими, как блюдца. Все это он с трудом различал сквозь навернувшиеся слезы и цветные пятна, скакавшие перед глазами. Каждый поворот головы напоминал о камне брошенным Рэдом, каждый вздох о пальцах Джагнара, стиснувших горло. Попытка выругаться, доказать проклятому миру, что он еще не поимел Тома Риддла, и та обернулась очередным воспоминанием унизительным, как вкус чужого плевка. Том задышал тяжело и быстро. Мыслям в голове было вязко, топко. Они скакали как с кочки на кочку, промахивались, тонули. Разбитая голова…его Шалтай Балтай, который… вся королевская конница и вся кто? Кто там еще был? Риддл оборвал глупый стишок. Нет, не об этом ему нужно было думать, а о руках. Враги скинули его в один из дворов колодцев, где нечисть сжигала на солнце своих неугодных. Завели руки назад и привязали к тонкому столбу. Том прислонился затылком к гладкому дереву, и тут же снова наклонился вперед, потревоженная рана огрызнулась на прикосновение отрывисто, но резко. Сознание едва не свалилась в темноту. Нет, туда ему нельзя. Ни в коем случае. Колдун замер и попытался скопить немного слюны: смочить горло. Он бы не пожалел десять лет жизни за один глоток воды, а глоток воды не раздумывая отдал бы тому, кто развязал бы ему руки. Холод волшебной цепочки обхватывал запястья и предплечья. Казалось, при такой жаре это должно было стать облегчением, но нет. Здесь в пыточном дворе-колодце ничего не могло скрасить последние минуты приговоренного. Даже цветок и тот выглядел как издевка. Том шевелил затекшими пальцами, кривился, орал, потом хрипел, глотал горячий воздух, тошнотворный как суп, забытый в термосе. Да, из двора-колодца получился отличный термос, всем чертям на зависть. Ни сквознячка, ни окошка, но Том знал, где-то здесь есть люк. Он потерял терпение, по звериному подался вперед, магия зараженная его яростью, отчаянно забилась в груди… Без толку. Он только зря встряхнул ослабевшее тело. Каждая сраная секунда, что колдун провел, привязанный к столбу, превратилась в острую иголку, воткнувшуюся в мышцы рук. Но за болью он продолжал чувствовать спокойный стальной холод. В шесть лет его отметелили старшие мальчишки и спихнули в кусты, как мусор. Том плакал, но тихо, так чтобы рыдания не были слышны дальше прижатой к лицу ладони. Он надеялся, что кто-то найдет его, заберет от этой жизни, залечит раны и защитит от нового унижения. Тогда никто не ему не помог, но какое то время спустя, может через месяц, а может через два (в приюте трудно было отличить один день от другого) появилась она. Сначала робкая едва заметная, она проявляла себя мимолетным теплом в ладонях, захлопывала двери, скидывала со стола чернильницы, била посуду. Став сильнее, она защитила его, но не услышала «спасибо». Глупый мальчишка испугался и пожелал, чтобы она исчезла, отвязалась от него, нашла кого-нибудь другого. А чего еще было ждать от того, кто рос среди маглов. Взрослые вокруг не уставали повторять о ненормальности, странности, сумасшествии, а кое-кто упоминал и происки дьявола, но шепотом, все таки подобные разговоры не отвечали духу времени. Хорошо, что она была терпеливой, понимающей, заботливой, как настоящая мать и даже лучше. Она не ушла. Она не оставила его. Профессора в школе не раз отмечали, как тесно Том Риддл связан со своей силой, кто с удивлением, кто с подозрительностью, а кто с научным любопытством. Но близость была неизбежна, ведь кроме магии у Тома ничего не было. А теперь она сжалась под солнечным сплетением, будто ощущая за собой вину из-за того, что сначала убедила хозяина в неуязвимости, а потом подвела. Пот тек по лицу, Риддл хотел бы знать, откуда его тело умудрялось брать жидкость. Он спекся. Остатки сил ушли на то, чтобы расшевелить бесполезные пальцы. Впервые за долгое время магия ничем не могла ему помочь. В шесть лет он усвоил важный урок: не можешь шагать - ковыляй, падаешь – поднимайся, а не можешь подняться – ползи. Но что делать, когда не можешь ползти? Уродливая усмешка растянула губы, раскрыв ранки, и те тут же выпустили маленькие бисеринки крови. Риддл жадно слизнул их. Язык распух, точно уже начинал гнить и разлагаться. Колдун не забыл о времени, но боялся задать себе роковой вопрос, будто сама мысль о часах и минутах могла поторопить беду. В конце концов слова сложились сами собой: сколько времени у меня осталось? Как долго еще ждать того момента, когда голубизну неба сменит огонь? Снизу маленький квадратик казался куском декорации, намалеванной на дешевой холстине. Вспыхнет на раз два. Если не можешь ползти… Сознание медленно поднималось к лоскутку неба, чуть более светлого на фоне теней. Безжизненное тело колдуна сидело внизу, обмякнув, как чучело набитое тряпками. Том выхватил из густеющей серой хмари белое пятнышко – цветок, торчавший из нагрудного кармана мантии. Наверно, трупные шуточки Клопа. Однажды он отстрелил дохлому оборотню нос, чтобы потом сунуть в дырку свой грязный носовой платок. Цвета блекли, текли и растворялись в потоках серости. Свет померк, больше ненужный там, где не было ни проходов, ни дверей, ни стен. Том не хотел с ним расставаться, как с последним оставшимся другом. Но рано или поздно все друзья уходят. Серая хмарь скрыла тело Риддла, оставив душу одну, связанную с материальным миром тонкой серебристой нитью. Астральная проекция – слово, подходящее для учебников, но испуганному загнанному в угол сознанию, оно не давало ни крыльев, ни когтей. И Том сказал себе, что он сова. Он на охоте и с ночью у него старый договор. Нерушимый. Он несся вперед, сквозь холод застывших воспоминаний, сквозь старую боль, колючую как песок, сквозь страдания, оставленные мертвецами и сквозь их слабое едва заметное счастье. Он продирался сквозь чердак времени, загроможденный и заброшенный. Избегал водоворотов из кошмаров, вихрей, поднятых несбывшимися мечтами, и влажных топких болот свежей смерти. Отсюда живые существа воспринимались, как яркие искры, звезды. Том искал их в каждой тени, за каждым воспоминанием, в каждом пятне чернильной тьмы. Серебристая нить становилась все тоньше и тоньше, но пока он еще чувствовал, как где-то на другом конце едва слышно бьется его сердце. Вспыхнула маленькая искорка, поманив к себе. Том испугался – слишком далеко, не дотянется. Однако выбора не было, оставалось только рискнуть. Падение и вот вокруг жар и свет и шум, будто Риддл попал в гущу битвы. Под лихорадочную дробь сердца, кровь неслась по венам, рот жадно захватывал в плен воздух, а ненасытные легкие требовали еще и еще. Страх бежал вдоль позвоночника подстегнуть лентяев: работай, работай, дай больше сил рукам. Им ведь нужно поймать врага, сдавать его, убить его. Тело шаталось. Голова крутилась из стороны в сторону, глаза искали врага? Где он? Где? «Внутри», - Том зло радовался, умудрившись всплыть в потоке ощущений и мыслей. Он все еще был совой с огромными когтями. Темные тени наползали на чужое сознание, вытягивались. Оно дрожало, но сопротивлялось, билось, теснило его. Тело упало на пол, ступни стучали об пол, руки беспорядочно дергались вверх вниз, как у безумца, вообразившего себя птицей. Взмахи становились чаще, сильнее, прекрасная иллюзия полета обернулась падением в пустоту. В пыли на полу проступали контуры крыльев, не ангельских, а уродливых демонических. Хозяин боролся из последних сил, когти чужака смыкались, срастались, превращались в клетку. Инстинктивно он отдал единственный верный приказ телу – перекинуться. Том в ярости заглушил команду. Никогда! Злость обернулась острыми серебряными лезвиями. Они резали, кололи, без разбора отсекали любую нить, любую связь, что еще оставалась у хозяина с его телом. Из носа потекла кровь, глаза расширились, наливаясь красным, там тоже лопались сосуды, ноги и руки дрожали, между ног расплывалось темное пятно мочи. Горло выплевывало всхлипы, как испорченный фонтанчик плюется водой: беспорядочно, через рваные промежутки. Том продолжал гнуть чужое сознание под себя, смыкая прутья, опутывая прочной паутиной колючей проволоки. Они уже стояли на той черте, за которой любое действие в битве разумов, могло причинить необратимый вред телу. Но Риддл не мог остановиться, он скорее превратил бы чужие мозги в кашу, чем позволил бы выкинуть себя обратно в небытие. Враг дрогнул и наконец сломался, тело расслабилось, испытав что-то опасно близкое к смерти, и затихло. Пауза между криками «Король умер!» и «Да, здравствует король!» затягивалась. Чужак не спешил брать власть. Он надеялся, что победа придаст ему сил, но она не задержалась, подарила миг краткого торжества и растаяла, оставив его один на один с неподъемной, неповоротливой ношей. Риддлу ничего не оставалось, как прислушаться к своей злобе и та прошипела "Поднимайся!" На ногах он стоял неуверенно, его качало из стороны в сторону. Пятно на штанах воняло, мокрая ткань липла к коже, что тоже не помогало держать хвост пистолетом. "Если не можешь шагать - ковыляй" - пробормотал Том себе под нос. Он скривился, и кожа на лице натянулась. Живая маска. Следующий шаг едва не закончился падением. Другой человек на его месте вспомнил бы, как впервые сел на велосипед или встал на коньки, но Риддл все свободное время посвящал изучению магии и на глупости не отвлекался. На всякий случай он плотнее сдвинул прутья клетки, крепче запирая сознание оборотня. Колдуну повезло, ему попался молодой, неопытный волчонок, который еще не вошел в силу, зато привык подчиняться. Риддл мог бы узнать его имя, проследить его короткий жизненный путь, вытащить на свет причину, заставившую его задержаться в Шмарксшеде, но зачем… Чем меньше знаешь о противнике, тем легче причиняешь ему боль. Походка выравнивалась, шаги становились увереннее, четче, именно так и положено было двигаться молодому «волку». Добравшись до конца коридора, Риддл рискнул перейти на бег, нырнул под широкую арку, пересек галерею, чуть помедлил перед лестницей, а потом понесся вверх, перепрыгивая через две ступеньки. Тело слушалось, как родное, и даже лучше. Оно давало больше скорости, его ощущения поражали своей четкостью, а реакция - быстротой. Неощутимая нить тянула вперед. Из памяти волчонка Том выдергивал сведения о Шмарксшеде. Запутанные коридоры, пестрели тайными метками, и ориентироваться по ним было проще, чем по дорожным указателям. Да, он двигался быстро, но не настолько, чтобы страх, наконец, закрыл жадный рот и перестал грызть нутро. Риддл промчался сквозь столбы света, падавшие из окон под потолком. Шаги звонко шлепали по камню, звук эхом бился о каменные своды. Он мог привлечь нежелательное внимание, но Тому было все равно. Встань на его пути сам Мерлин, Риддл бы и на него бросился, готовый разодрать голыми руками. Сознание волчонка съежилось, стараясь увеличить дистанцию между собой и чужой яростью. Клетка, что была плодом чужой фантазии, ментальным оружием в битвах разумов, крепла, питаясь страхом пленника. Том торжествующе оскалился и рванулся к последней лестнице, что упиралась в тяжелый деревянный люк. В нос ударила вонь. Сначала Риддл не узнал собственный запах, но чему еще здесь было смердеть? Впрочем, стыд улетучился, не успев окрасить румянцем щеки. Беспокойство по поводу внешнего вида могло подождать, огненная кара Визенгамота – нет. Сильные пальцы вцепились в узлы и принялись их рвать. Кожу тут же закололо, но чары плелись для того, чтобы удерживать того, кто привязан к столбу. Для всех остальных они были такой же помехой, как шум кошачьих шагов или волосы из женской бороды. В тот момент, когда магическая цепь распалась, тело колдуна безвольно завалилось на бок. Том представил, что сейчас ему снова придется разминать затекшие мышцы, и вздрогнул. Тело оборотня покорное и уже обжитое представлялось ему теплым гостеприимным пабом, из которого так не хотелось возвращаться обратно в холодный заброшенный дом. Она почувствовала его и позвала. Том не мог не откликнуться на ее зов. Колдун закрыл глаза то, что он творил в голове вервольфа, нельзя было назвать магией в чистом виде. Его сила не шла дальше стенок черепа, она не крушила камень и не ломала дерево, подобно магической цепи она имела власть только над одним пленником, но эта власть была абсолютной. Перед тем как втянуть свои когти и убраться из чужой головы, Риддл сплел новую клетку. Все что он вытащил из чужого сознания и из собственных кошмаров пошло в дело: детские страхи и древние ужасы, кошмары, обещания, унижения, наивные мечты, тайные желания. Зачем кормить свою власть только дровами, да углем, когда можно добыть ей керосина и порошка из драконьей крови и джина, глотнуть на дорожку. Волчонок продержался недолго и признал нового хозяина. Может быть Тому не стоило устраивать целый спектакль ради того, кто сам готов был сдаться? Может хватило бы пары угроз да расплывчатых обещаний? Но если речь идет о вервольфе, лучше перестараться, чем потом валяться с разорванным горлом. Секунду повисев воздухе, Риддл осторожно проскользнул в свое тело. Так человек, заплутавший на дорогах потустороннего мира, переступает порог дома в страхе и сомнениях, узнает ли его родная мать. Конечно, она узнала и приняла обратно. А потом потянулись долгие минуты уязвимости. Том корчился на потрескавшейся шершавой брусчатке, отвоевывая у боли власть над собственными мышцами. Голова раскалилась и, казалось, ни одна мысль не протянет там дольше, чем лягушка в кипящем котле. Все вокруг туманилось, дрожало, рот наполнила кислая желчь. Риддл сплюнул. Он сел, согнул ноги в коленях, оперся руками о камни. Ему требовалась передышка, чтобы собраться с силами и встать. Его взгляд встретился со взглядом вервольфа. Не добитая гордость, вместе со звериной яростью заставляли волчонка угрожающе щурить глаза и готовить тело к прыжку. Но Риддл знал, чем лечить неповиновение. - Думаешь меня убить… - злобный оскал снова разорвал поджившие ранки на губах. Ноздри вервольфа раздулись, распахнувшись на встречу запаху крови. Том начал разговор шершавым хриплым голосом, он шел из пересохшего горла, но тот голос, который подхватил незаконченную фразу, звучал по другому холодно, спокойно, безжалостно. Окровавленные губы больше не шевелились, и все равно волчонок ясно слышал в своей голове каждое слово, даже когда крепко зажал уши. - Меня нельзя убить. Разорви на куски мое тело, я соберу его обратно и приду за твоей душой. Я заберу тебя во мрак, я брошу тебя в ад, я буду делать с тобой все что захочу, и никакая сила в мире не сможет меня остановить. Я – магия. Подчиняйся мне или сдохни. Оборотень упал на колени и согнул спину, подставив под удар беззащитную шею. - Хороший песик, - за смешком Том спрятал вздох облегчения. Блеф удался, и он хотел вознаградить себя глотком воды, но фляжки на поясе не было. Так же как и мешка с волчьими зубами, палочки и само собой револьвера… что ж в будущем Риддлу предстояло собрать немало долгов. *** Маглы умеют писать песни про огонь в небе, а колдуны умеют превращать слова в пугающую реальность. Наступил час Х и ветер поднимал вверх всполохи пламени. Одни реяли гордо как алые знамена на параде, другие в своем беспорядочном кружении напоминали бешеных лисиц, третьи выглядели невесомыми оранжевыми шарфиками. Огненные заклинания, возносясь в небо, принимали множество форм и оттенков, но для любого из них находилось место в пестрой мозаике, которая стала новым небом Шмарсшеда. Огромная туча, обжигающая уже одним своим видом, впитывала новые силы и продолжала разбухать. Она закрыла собой весь город, поглотила солнце, растянулась до самого горизонта. Больше не было яркого жалящего света горячего летнего дня, его сменили адские отблески багряные, лицемерные, зловещие. Они рождали тени, дерганые и мечущиеся, как крысы ищущие выход из загона для травли. Жар наседал на город, потрескивало сухое дерево, готовое вспыхнуть и без пресловутой искры, взрывалось тонкое стекло, вещи падали сами собой. И резкие звуки – всплески на сонной глади тишины, нарушали иллюзию остановившегося времени. Том с трудом оторвался от воды. Он пил из каменного полукруга, прилепившегося к стене. Пил и пил, стоя на коленях, вцепившись руками в край и опустив голову к воде, как животное. Он не удержался - окунул голову, с трудом выпрямился и, наконец, почувствовал, что больше не может сделать ни глотка. Тяжело дыша, колдун привалился спиной к каменной стенке того недоразумения, что служило поилкой, а формой напоминало половину куска мыла, дорогого мыла с мягкими округлыми боками. Холодные струйки щекотали лоб и щеки, ползли по шее. Мокрый воротник лип к коже. Риддл улыбался, как пьяный. Волчонок стоял перед ним, втянув голову в напряженные плечи. Он чувствовал, нечто беспощадное идет за ними. От близости смертельной опасности, нервы оборотня скрутились в тугой комок, и по телу пробежала дрожь, заметная даже со стороны. Том втянул воздух сквозь ноющие зубы. Сначала он решил, что их ломит от холодной воды, но тут же понял: дело в магии. - Началось. Волчонок вскинулся, подошел и, не дожидаясь приказа, помог встать на ноги. После того как они выбрались из двора-колодца, Том пытался идти сам, но земля выскальзывала из под ног, а в глазах двоилось. Тогда оборотень забросил его руку себе на плечи и потащил. Он собирался проделать это снова, но вода дала Риддлу новые силы. Колдун ощутил тягу к самостоятельности, сделал три шага, а на четвертом его согнуло и все выпитое хлынуло наружу. Мутная жидкость хлестала изо рта, из ноздрей, глаза заволокло слезами. Риддл рухнул на пол, поспешно выставив руки, чтобы устоять хотя бы на четвереньках и не поцеловать содержимое собственного желудка. Живот окаменел, но голова болела сильнее. Эта боль отупляла. Том позабыл все лечебные заклинания, которые в свое время зубрил в поте лица. Он мог лишь дрожать и ждать, что следующий приступ рвоты зальет пол кровью. Кожа покрылась липким холодным потом. Последние капли воды вылетели из носа и упали в большую грязную лужу. Риддл сплюнул, еще не веря, что все позади и его треклятые внутренности остались на месте. В носу щипало в горле тоже, он был бы только рад задержать дыхание, но тело не подчинялось командам. Оно требовало воздуха и брало свое, хотя каждый вздох грозил растревожить сжавшийся в комок желудок. Сморгнув слезы, Том краем глаза увидел, как волчонок тихо пятился - Нет! – заорал Риддл в два голоса, так что оборотень подпрыгнул. - Ты не уйдешь от меня. Ты принадлежишь мне. Понятно! Колдун ворвался в чужие мысли, чтобы снова бить, ломать, рвать, выкручивать, уничтожая любую надежду на освобождение. Магия растекалась по его венам и поставила обессилившее тело на ноги. Она же погнала его вперед. Ноги двигались дергано, как у заводного солдатика. Оборотень отступал, разворачивался и бросался прочь. В своих мечтах. А в реальности он стоял на месте, пригвожденный чужой волей, извивающийся, как червяк зажатый, между двумя страхами: потерять себя или сгореть заживо вместе с дьявольским чародеем. Том остановился и посмотрел на свою жертву. Лицо волчонка побелело, ужас сковывал как лед: ни пошевелится, ни даже моргнуть он не мог. Насладиться зрелищем в полной мере Риддлу мешало одно досадное неудобство: у него перед глазами все плыло. Жар горящего неба еще не добрался до нижних уровней подвала, но колдун пребывал во власти странной иллюзии, что все вокруг обращается в горячий дрожащий туман. – Помни: от моей магии тебе не убежать. Если я сегодня сгорю и отправлюсь в ад, твоя душа пойдет туда вместе со мной, – шипение перетекало из головы Риддла в чужую. Колдун сомневался, что у оборотней есть душа, но его спутник в это верил и трясся за свою бессмертную, как истинный христианин. Том победил. Магия оставила мышцы и свернулась в груди. Его второе сердце. Тело тут же обмякло, а ноги подогнулись. В последний момент волчонок успел подхватить Риддла. Без всяких церемоний он закинул колдуна на спину. Том обвил руками толстую шею и крепко сцепил пальцы в замок. Хотел еще обхватить вервольфа ногами, но те соскользнули и болтались бесполезные, как пара лампочек без электричества. Ридлл не удивился. После магии всегда было так, мышцы – вялые, кости по ощущениям будто стеклянные. Ничего, скоро все пройдет. Оборотень был моложе его лет на пять, но выше, шире в плечах и сильнее. Даже взвалив на себя взрослого колдуна, звереныш мог бежать без отдышки. Том закрыл глаза. Он слушал ритмичные вдохи выдохи и сам тоже старался дышать так же. Не получалось. Тряский бег отдавался в голове и в кишках. Он стиснул ноющие зубы, хотя и знал, новый приступ тошноты не сдержит никакая сила воли. Голова легла на чужое плечо, горячий лоб прижался к мокрой от пота ткани рубашки. Запах душил. Желудок недовольно ворочался, бурчал, но Том уплывал все дальше и дальше в туман, который почему-то совсем не хотел окутывать его прохладой. «Не честно», - думал колдун, облизывая сухим языком потрескавшиеся губы. – «Не честно». Огненная туча разбухала, а город съеживался. Магия дала ей силу и мощь. Воображение - стремление к форме и красоте. Пламя распростерлось в небе, став огромной бабочкой, переливающейся всеми оттенками великого делания. В подражании бабочке оно вытянуло алый хоботок. Огонь коснулся крыш и помчался по ним, на ходу перекидываясь в яростных коней, хлещущих воздух оранжевыми гривами. Они перескакивали с крыши на крышу, из оставленных ими следов, прорастал багряный ковыль. По ветру летело все больше и больше пылающих семян и все новые и новые побеги пламени, змеясь, тянулись вверх. Город утопал в нарастающем реве, в треске, в шуме падающих обломков, проседающих домов, проваливающихся крыш, в грохоте сыплющейся черепицы. Крытые галереи падали на мостовую, а за ними устремлялся вихрь горящих точек крупных и пушистых. Будто снежинки из мира, в котором все наоборот: солнце светит ночью, вместо воды пьют камень, а зима приносит с собой метели из огня. То были отдельные приказы, проверка связи, проба сил, а потом единая воля тринадцати колдунов обрубила все сдерживающие связи. Огненное небо упало на землю. Шмарксшед был подмят, распластан по земле, сожран. Пламя высовывалось из каждой щели, из каждого перекрестья обрушившихся балок и досок. Оно заполнило скорлупки зданий, пробиралось по коридорам и галереям. Между его языками будто черти, скользили тени. Воздух стал красным. Солнце, что секунду другую сияло в небе, скрылось, в этот раз за клубами густого черного дыма. А внизу продолжалось сражение, заклинания вступали друг с другом в реакцию, что заканчивалась взрывами. Огонь взмывал вверх, как из гейзера; осколки, обломки летели во все стороны, валились стены, на руинах пламя схлестывалось с пламенем. Вода обращалась в пар, тот спасался бегством из колодцев, из покореженных труб. И не было силы, которая могла бы остановить великий пожар, заткнуть его пасть, обрубить языки, загнать обратно в страну кошмаров. Когда огненное заклинание всей мощью ударило по городу, тот содрогнулся до самого основания. Оборотень споткнулся и упал, Риддл вместе с ним. Оба замерли, будто неподвижность была спасением от кучи камней, кирпичей и горящего дерева, что в любой момент могла рухнуть на них. Пока сверху сыпалась лишь пыль, да просачивался отдаленный неразборчивый шум. Свет в подземельях погас, но быстро вернулся. Чары испускали тусклое, мутное свечение и вполовину не такое яркое как раньше. Том сглотнул соленую слюну. Кровоточила прокушенная щека, кровоточили десны. Магия выворачивала зубы, проходя через них как неприятный вибрирующий звук. Риддл уже не раз приходил к мысли, что экономить на услугах лекаря-дантиста – не его вариант, но этот случай, пожалуй, был самым убедительным. Теперь не стоит даже смотреть в сторону дешевых магловсих пломб, только полное качественное магическое восстановление, чтобы вместо дыр в зубах получить дыры в кошельке. Напряжение в воздухе спадало. Риддл провел языком по деснам, потыкал передние зубы, не качаются ли? Вроде нет. Вокруг скакали голубые, золотые, красные искры. Их принесло вместе с ударной волной. Безобидные на вид они жалили как осы. Если попадало на кожу - еще терпимо. Словить же магическую искру на язык или в глаз – сплошное удовольствие, но только для твоего врага, который будет смотреть со стороны, как ты воешь и корчишься на полу. Том решил, что на сегодня с него хватит: голос он сорвал, и протер мантией достаточно грязных поверхностей, чтобы его одежда стала походить на тряпье. Он собрался с силами и заслонился защитным заклинанием. Искры гасли, но что толку, скоро на их место придет густой едкий дым, а следом прибежит огонь. Оборотень заворочался и прикрыл голову руками. Магический щит захватил и его тоже, они с колдуном все еще лежали рядом, вот только Том перекатился на спину и приподнялся на локтях, а волчок продолжал валяться мордой в пол, тихо поскуливая. Риддл выдернул из его сознания план подземелья. Между ними и выходом было еще три этажа. - Чтоб тебя! – Том не понял, выругался ли он в слух или только в мыслях. Впрочем, какая разница, оборотень услышал бы его и так и так. Волчонок поднял на хозяина измученный взгляд. В душе он уже смирился с тем, что не выберется наружу. Риддла его готовность сдаться взбесила. Слабак! Колдун снова позволил магии раскрыться, проникнуть в кровь. Она подняла его в воздух, а потом бережно поставила на пол. Язык латинских заклинаний, который Риддл выучил в школе, окончательно перепутался в его голове, но в нем не было нужды. Они с самого начала понимали друг друга без всяких слов. Том зажмурился, рисуя в голове картину: дыры в полу и спиральную лестницу из камней. Их короткий путь к спасению. «Сделаешь это для меня?», - спросил он, плюнув на все, что втирали ему самодовольные профессора. А ведь те не уставали твердить: взывать к магии напрямую нельзя, опасно, безрассудно, преступно. С ней нужно общаться лишь посредством замысловатой латиницы, символов вплетенных в круги и пентаграммы, от нее нужно прятаться за ритуалами, ее нужно запирать в артефактах, как дикого зверя в клетке. «Дураки! – крикнул им Риддл, хоть и с опозданием в четыре года. - Маглы в мантиях!» - Сделаешь это для меня, – теперь он не спрашивал, а просил и получил в ответ едва различимое «да». Его душа засмеялась счастья. За шумом крови в висках, за звоном в ушах, он не расслышал, как, пройдя через охрипшее горло, беззаботный хохот превратился в злобное карканье. Руки вытянулись вперед, ладони растопырились голодными пауками. Каменные плиты дрогнули, по ним побежали тонкие трещины, а потом они раскололись, до самого потолка наполнив коридор грохотом. Обломки встали дыбом, но магия удержала их на весу. Некоторое время они походили на льдины, лениво покачивающиеся в воде. Риддл встряхнул пальцами, и его сила скрутила из камней спираль. Света не хватало, чтобы разглядеть самодельную лестницу в деталях, и от этого она выглядела надежнее. Покосившиеся, разномастные «ступеньки» будто бы опирались на густую темноту под ними. Том ликовал, магия плясала вокруг него и ласкалась, как шлюха. Тело отреагировало самым предсказуемым образом, но в тот момент Риддл не стыдился своего возбуждения. Он был так близок к чему-то совершенному, вечному, абсолютному, что его уже ничего не могло испугать, удивить или тем более смутить. Еще он думал, что плата, которую высшая сила брала с тех, кто желал стать ее частью, была ему по карману. Его разум, его личность, его человечность… Человечность! На кой ему она? Человечность - это слабость. Человечность – это никчемность и смерть. Это грязь, одиночество, стыд и грех, а еще человечность – это глупая жажда любви и тепла. И по ней Том точно скучать не будет. В воздухе все сильнее и сильнее пахло дымом. Разум остался глух к надвигающейся угрозе, но инстинкты были на стороже. Они то и дернули колдуна, заставив отвернуться от заманчивого миража и посмотреть на реальный мир. Волчонок привалился к стене, пустые глаза таращились в никуда. Риддл нахмурился, оборотень не имел права сходить с ума до тех пор, пока не вытащит его из чертовой западни. Верный себе Том без всякого стеснения вломился в чужое сознание и вляпался в кошмар. Там его встретило чудовище: пугало в грязной одежде с горящими углями вместо глаз. Стояло оно неестественно прямо, будто во всем теле не было ни одного сустава, лишь палки да пустота. Лицо – серое от пыли и в нем ни кровинки, зато из темного рта бежала струйка блестящей слюны, а глаза застилало адское марево. И при более пристальном рассмотрении они напоминали не угли, а раскаленное железо. Черные лохмы торчали во все стороны непреступным частоколом, среди которого вши и вся их родня могли чувствовать себя как дома. Чудовище приоткрыло рот, моргнуло. Том охнул. До него дошло, кого именно он видел чужими глазами. Сознание волчонка послужило зеркалом, и собственное отражение стало для Риддла неприятным сюрпризом. Колдун отшатнулся и плюхнулся на задницу. Правый локоть ударился об пол. - Ах ты ж… Левой руке повезло больше, ладонь лишь проехалась по рваному краю дыры, чуть саднив кожу. Магия затаилась, усталость, слабость и боль снова вернулись в тело и во весь голос заявили о себе. Растерявшийся колдун не знал, каким из своих старых друзей он должен уделить основное внимание этим или другим – стыду, гневу, отчаянию, унижению. Но сильнее всего изводила мысль, что его опять одурачили, а точнее он сам себя одурачил. От дыма щипало в глазах, и дышать становилось труднее. - Пошли отсюда, - Том отряхнул испачканные ладони. Слишком много времени ушло на бесполезные размышления. Пришлось напомнить себе, что если он и дальше будет носиться со своими ранимыми чувствами, то станет не великим колдуном, а мертвым. Лестница все еще ждала их, ненадежная как проклятая жизнь. Беспомощный чародей снова висел на спине волчонка, и завидовал той легкости, с какой оборотень перемещался с камня на камень. Ни разу он не оступился, ни разу не покачнулся и при этом не мешкал, размышляя куда лучше поставить ногу. Самоуверенность, за которую многие заплатили бы ушибами, переломами, а то и смертью, не стоила зверенышу ничего. Даже секундной утраты равновесия и нескольких испуганных вздохов. До самого конца раздробленная, кривая лестница льнула к его ногам, как кошка к ласковой руке. Оказавшись внизу, беглецы вздохнули свободно. Воздух был затхлым, но не вонял пожарищем, хотя легкий запашок дыма уже проникал через дыру в потолке. Железную дверь Том приветствовал кривой усмешкой. Заперто - не беда. Колдун соскользнул со спины оборотня и остался стоять на неестественно прямых негнущихся ногах. - В последний раз, моя хорошая, в последний раз, - пробормотал он. Волчонок поспешил убраться в сторону, чуя, что сейчас начнется очередное грязное колдовство. Том тщательно составил в голове цепочку заклинаний и выбросил вперед руки. Дверь распахнулась: петли взвизгнули, а створка ударилась об стену. Камни над головой мага встали на место почти тихо. Они немного поскрежетали, заново притираясь друг к другу, и застыли. Сделанные магией дыры исчезли еще быстрее, чем появились. - Вот и все, - Риддл хрипло рассмеялся. - Мы выбрались. Но на его беду, пламя тоже умело искать быстрые пути. В подобных случаях говорят: «Не повезло». Не повезло. Обломки, горячих досок упали в трубу давно позабытого камина. Не повезло. Горячие искры вылетели из холодного зева в запечатанную алхимическую лабораторию. Осели на старых пыльных книгах, на хрупких пергаментах, на стеклянной посуде, на ковре из пыли. Не повезло – не все из них погасли. По комнате побежали тонкие ручейки пламени, выхватывая из темноты предметы, которые сто лет не видели света: колбы, реторты, перегонные кубы, череп гоблина… Будто ведомый злой волей, огонь устремился в угол к опрокинутому глиняному сосуду, к кучке шершавого красного порошка просыпавшегося на пол. Его было немного – кошке бы хватило один раз лизнуть и сдохнуть. Большая часть осталась внутри треснувшей бутыли. Определенно бывшему хозяину лаборатории стоило больше думать о технике безопасности и подобрать для взрывоопасной драконьей крови более подходящее вместилище, но… Тут какой-нибудь бесстрашный искатель приключений в очередной раз сказал бы «Не повезло». Демонстративное пренебрежение к собственным несчастьям, как говорили Риддлу, производит сильное впечатление на женщин. Но он не мог выпихнуть из себя треклятые слова. Произнести их означало – простить судьбе должок. А Том ни чуть не преувеличивал, когда говорил, что не умеет прощать. Взрыв пробил стену, огонь заполнил соседнее помещение и ударил по тонкой деревянной перегородке. Куски дерева и кирпича полетели в разные стороны, как слюна летит изо рта, когда взбешенный человек вопит во всю глотку. Риддл успел широко раскрыть рот, и тут огненный шар врезался в него, развернул и бросил на пол. Пламя вцепилось в спину, в лицо и плечи. Том катался, извивался, потом полз вслепую, напарывался на раскаленный камень, снова и снова обо что-то обжигался, давясь дымом и пылью. Он не понимал, горит ли еще или нет, движется или нет, кричит или нет. Нервы походили на дороги закупоренные армией, только вместо солдат, лошадей и обозов была боль. В сознании его держал адреналин, от которого кровь бурлила и пенилась как горный поток, а управляла телом древняя ящерица, что хотела лишь одного выжить. И хотела так сильно, что кусок мяса, когда-то бывший Томом Риддлом, продолжал двигаться туда, откуда вроде не тянуло жаром. Его подняли в воздух. На секунду боль оглушила, и сознание провалилось в темноту. Не глубоко, ведь тело продолжало выкручиваться и вяло сопротивляться. Оно не понимало, что его пытаются спасти, оно чувствовало, как чьи то руки елозят, хватают, мнут то, что уже трудно было назвать кожей: краснота, чернота, прилипшие остатки одежды. Грубые руки немилосердно давили вздувшиеся волдыри, и тело вздрагивало. Наконец все стало настолько невыносимо, что вытащило на свет магию. Она собиралась оторвать эти чертовы руки, но на счастье Риддла и оборотня, который пытался тащить его к двери, из пролома в стене вылетела новая вспышка пламени. Животный страх хозяина обратил магию против огня. Она растворила его, буквально стерла из воздуха, очистив путь и успокоилась, будто поняла, что все сделала правильно. А Том отключился вместе с ней. *** Жизнь распалась на куски, разделенные черными дырами, через них Том и путешествовал, а точнее сказать в них он проваливался, чтобы очнуться в очередном новом месте: в узком лазе подземного хода, в колдовском лагере, в больнице. Большой разницы он не чувствовал. Другие голоса вокруг, другой воздух, другие ощущения, что пробивались через горячий песок, втертый в кожу, другие прикосновения: рук, ткани, металла, магических пузырей, наполненных заживляющими зельями, которые обволакивали самые сильные ожоги, другие запахи… и все та же боль, иногда ослабляющая хватку, но никогда не отпускающая до конца. В больничной палате Том застыл, как муха в янтаре. Под повязками, под магическими пузырями, под паутиной заклинаний он лежал в оцепенении. Он выдыхал боль каждый раз, когда сокращались легкие, но ее не становилось меньше. Ему вводили морфий. Наркотик погружал сознание в тепло, будто в ванну, успокаивал магию, чтобы та не беспокоила наложенные чары во вред своему хозяину, но не возвращал ощущение времени и не помогал уснуть по настоящему глубоко и крепко. Сны, как щупальца, скользили, обвивались, душили. Риддл просыпался, задыхаясь и с колотящимся сердцем. Глаза закрывала повязка, и после пробуждения он еще несколько долгих секунд оставался один на один со страхом. «Я никогда оттуда не выберусь! Я умру!» - мысли колотились об стенки черепа, пока их не глушила боль. Том почти радовался ей, потому что боль была той единственной нитью, которая привязывала его к жизни. До того, как с глаз сняли повязку, бодрствование мало, чем отличалось от забытья. Только болело острее. Да и после видел он плохо, из-за лекарства, что сестра закапывала каждые три часа. А между приемами зелий, кормлениями с ложечки, обновлением чар, лечебными процедурами, переменой белья и купанием в ванне наполненной странным сухим электричеством, Том искал одно единственное слово. Но что-то все время шло не так: Риддл просил воды, а получал лишь пару жалких капель. То ли из-за того, что выбирал неверное слово, то ли потому что звуки перемешивались на языке. Он не понимал. И не помнил уже, каково это жить без жажды. Варево, заменившее еду, было жидким, но не как вода, а как жир - скользкое и отвратное на вкус. Им нельзя было напиться и жажда, как боль, продолжала мучить его наяву и во сне. Может, поэтому в его кошмарах заполыхали пожары. Однажды утром лежа без сна, но с закрытыми глазами, Том случайно услышал, как его пожалела молоденькая медсестра. «Бедный, - сказала она кому-то, наверно другой сиделке, - к нему никто никогда не приходит. Такой несчастный… Неужели у него совсем никого нет?» У Риддла чуть живот не скрутило от задушенного смеха. К нему приходили. Пусть только во сне. Огненный человек шагал через длинную палату с опустевшими койками и наклонялся над Томом. Его лицо заслоняло собой все. Языки пламени складывались в знакомые черты. А потом они распадались. И снова все вокруг горело, вот только в этот раз из огня не было выхода .