Thirty two shades of exposure.

Первый раз был колким, болезненным, жгучим, ноющим. Горячая вода и нестерпимая духота в сауне лишь подогревали к действиям. Удары, похожие на поцелуи, синяки как страстные засосы. Нагнуть и прижать к стенке приобрело новое объяснение. Жёсткие толчки; стоны, заглушенные злостным рычанием; крепкая хватка, больше напоминающая ремни смирительной рубашки; сильные руки, сжимающие запястья и придерживающие поясницу. Внезапное ощущение тепла внутри кажется не расслаблением, а поражением. Второй снова сопровождала неестественно высокая температура. Лихорадка от болезни не помешала Снейку встать с постели и трясущимися руками схватить блондина за шею, прижать его всем телом к столу неподалёку. Те же резкие толчки, та же стальная хватка, то же тяжёлое дыхание, слышимое за спиной. Всё это казалось чуть ли не изнасилованием. Третий был запоздалым. Не было объяснений первым двум и их причинно-следственным связям. Метис просто смёл всё со стола и перелез через него, усевшись на мужчине; не в силах сдерживаться от общего нервного и уже собственного сексуального напряжения. Сам расстегнул ремень на чужих брюках; сам снял собственные; сам устроился в удобной позе; сам уселся, куда нужно; сам двигался, с мучительно-сладостным стоном опускаясь и снова поднимаясь. Брал реванш за прошлые разы, делая вид, что сам Снейк ему даже и не нужен, что он всё сделает сам. Он и делал всё сам. Сам брал в рот, чувствуя расслабление; сам насаживался на отвердевший член, вскидывая бёдра. На эмоции, чувства и мысли временного партнёра ему было как до башни с верхнего этажа. Десятый раз был злостной ненавистью за вогнанный ствол во время работы. Миллер еле удерживался на дрожащих руках, чтобы не приникнуть мордой к панели управления и не нажать кнопку, после нажатия которой жизнь их вмиг стала бы невообразимой задницей. Первую же оприходовали со всей мощью, страстью и наслаждением, с такой упоённостью, что блондин пару раз не выдерживал и всё же хрипло выдыхал в микрофон, объясняя вышедшим на задание, куда им нужно направляться. Остальные звуки он прятал в себе, оглядываясь со взглядом, полным злобы; впивался ногтями в ладони, сжимающие его бёдра, как жёнушка шлёпает по рукам своего мужчину, чтобы не тянулся лапами к еде. Двадцать шестой раз был жадным, ненасытным после долгой разлуки, после долгих бессонных ночей, проведённых в компании с горьким кофе: правильно его готовить Миллер так и не научился. Запрыгнул на вернувшегося Снейка, осыпав его многочисленными поцелуями, нежно обнимал, негромко дышал на ухо, оглаживал крепкие плечи; прямо как юная девственница, дождавшаяся своего любимого с войны. Снова пытался всё сделать сам: сам спустил штаны, сам встал на колени, заглатывал, облизывал, пока его не подняли на ноги и не перекинули через стойку, заставив выставить зад. И всё равно пытался дальше делать сам: сам раздвигал ноги, сам насаживался, сжимался внутри и снаружи, кусал за шею, получая в ответ жёсткие толчки, ритм которых отдавался в самом нутре. Сам изворачивался и усаживался сверху, с заломленными руками тянулся к губам, исступлённо целуя их, продолжая двигать бёдрами. Сам слезал, подставляясь, ложась под Босса, сам громко кричал, обхватывал собой член, моля о беспощадности. Сам просил, чтобы в него кончили. Их тридцать второй раз был похож на свадебный: нежный и чуткий как к предстоящей потери девственности.