Within and Without

Иногда война может быть необходимым злом. Но, вне зависимости от того, насколько она необходима, это всегда зло, она никогда не принесёт ничего хорошего. Мы не узнаем, каково жить в мире, убивая детей друг друга. Jimmy Carter

Война неумолима. Он видел трупы, лежащие на поле или спешно похороненные в неглубоких могилах прежде, чем они начнут гнить и разлагаться. Он видел, как люди падали перед ним, ударяясь о землю и утопая в грязи – без разницы, свои или чужие. В конце концов, здесь умирают все. Всё, что он мог – лишь покорно ждать и молиться о скорейшем окончании войны, о возвращении к нормальной жизни и попыткам прогнать из головы образы убитых и умирающих в этой величественной яме смерти. В один тоскливый вечер четверга Сорену была поручена одна из самых неприятных и пугающих для него задач: отправиться на поле битвы в поисках выживших. Он делал это раньше, один или два раза, и ужас от увиденного надолго лишил его дара речи и спокойного сна. Если и есть нечто более страшное, чем смотреть на этих людей, отчаянно цепляющихся за жизнь, то это только видеть их же на следующее утро умершими несмотря на все попытки их спасти. Так думал он, с тяжёлым сердцем пристёгивая к груди пистолет. "Это на всякий случай, на всякий случай, чтобы не беспокоиться", – шептал он сам себе, пытаясь хотя как-то подготовиться. Он плёлся в одиночестве: люди, которые пошли с ним, исчезли в нависшем над полем тумане, пропитанном запахом крови и разложения. Пока он тащился к границе территорий своей страны по грязи, не поднимая глаз, ему казалось, что ещё немного – и его ноги в грубых сапогах вот-вот провалятся сквозь землю. Теперь здесь лежали не только его братья, но и те, с кем они сражались, и он старался изо всех сил, чтобы найти своих товарищей среди этой путаницы тел. Сорен уже научился отличать живых от мёртвых и благодаря этому прошёл мимо нескольких людей, не останавливаясь, чтобы проверить, дышат ли они. Он знал, что они давно испустили дух. Не особо заостряя на этом внимания, он отметил, что нельзя понять, кто из них друг, а кто враг: униформа была заляпана грязью, и уже давно стемнело, поэтому он беспомощно щурился, пытаясь разглядеть форму солдат в темноте. Внезапно услышав слабый звук, он остановился. Возможно, ему просто показалось, или он сам наступил на что-то, но он всё же поднял голову, прислушиваясь. Услышав второй стон, он упал на колени рядом с человеком слева, лежащим на животе, и взял его за плечи, переворачивая его на спину в надежде, что он может как-нибудь ему помочь. Сорен быстро осмотрел его, чувствуя, как сердце сжимается при виде блестящих в слабом свете пятен крови на сером мундире. Он приподнял раненого и наклонил его голову назад, рассматривая его лицо, и в ту же секунду надежда в его груди резко упала, как подбитая птица. Он не был врачом и даже близко не имел медицинского образования, но он видел, что человек очень и очень плох. Он пролежал здесь несколько часов, истекая кровью, и его шансы на жизнь уменьшались с каждой минутой. Теперь, замёрзший и едва способный двигаться, он лежал на руках Сорена, который будто чувствовал, как жизнь солдата утекает сквозь пальцы. Отчаянно всматриваясь в его лицо, датчанин вдруг удивлённо выдохнул, поняв, что это не мужчина. Солдату, который хрипел и свистел на каждом вдохе, никак не могло быть больше восемнадцати. На войне детям не место, но этот мальчик сейчас был здесь, будучи в шаге от смерти, испуганно смотрит Сорену в глаза и не говорит ни слова, продолжая задыхаться. Вдруг Сорен понял, что не видел этого мальчика в датских войсках. Конечно, он должен был запомнить его, такого молодого на фоне остальных. Его подозрения подтвердились, когда он увидел, что их униформа различается. Инструкция была проста и понятна. "Если вы поможете врагу, любой из нас будет иметь право застрелить вас, – чётко сказал командир. – Он наш враг не просто так. Самое хорошее, что вы можете сделать для него – пристрелить, потому что он сам при первой возможности пустит вам пулю в спину". Сорена отправили искать только своих, остальных надо было либо проигнорировать, либо пристрелить, если, увидев размытый силуэт, они надеялись выжить. Все данные ему инструкции и приказы сводились к одному: сейчас он должен был бросить этого человека, этого раненого врага, и оставить его умирать в одиночестве на этом самом месте. Это было то, что он должен был сделать как настоящий, преданный своему делу солдат. Но вместо этого Сорен Андерсен взял руку мальчика в свою и крепко сжал. – Всё в порядке, – мягко пробормотал он, поглаживая большим пальцев тыльную сторону чужой ладони. Сидя на коленях, он положил голову солдата себе на руку и слегка приобнял его. Солдат наблюдал за ним, всё так же тяжело дыша и думая о чём-то своём. Недоверие в его глазах постепенно исчезало, и Сорен вымученно улыбнулся. – Я не должен этого делать. Но, глядя на тебя... Сколько тебе – восемнадцать? Человек не ответил. Его рука просто лежала в ладони Сорена, тело безвольно обмякло, и он только моргнул. Сорен нахмурился, сильнее сжимая ладонь. – Ты всего лишь ребёнок. Ты не хочешь умирать, как и все. Но я не хочу лгать тебе – тебя не спасти. Но ты уже знаешь это, верно? По лицу мальчика потекли слёзы. Сорен почти нежно вытер их пальцами свободной руки. – Мне очень жаль. Мне действительно очень жаль, – прошептал он, плотно сжимая губы. – Я мог быть среди тех, кто стрелял в тебя. Я могу быть виновен в твоей смерти. Но мне плевать, что мы по разные стороны баррикад: я не могу оставить тебя умирать или убить самостоятельно, ведь время битвы мы стреляем по людям вслепую, не видя, кого мы убиваем. Я не думаю, что могу убить человека, глядя ему в глаза. Это просто неправильно. Хотя остальные, должно быть, считают меня исключительно жестоким солдатом. Человек–мальчик–солдат по-прежнему смотрел на него, и по-прежнему слёзы стекали по его лицу. Сорен почувствовал, что его руку слабо, потому что сил у умирающего осталось мало, но сжали в ответ. Датчанин слабо усмехнулся, положив другую руку солдата на его худое, слабое, покрытое пятнами крови тело. – Может быть, в другой жизни... – тихо сказал он, поправляя руку, на которой лежала голова врага. – Мы могли бы быть знакомы. Мы могли бы быть друзьями, возможно, даже лучшими друзьями. Тем не менее, мы сейчас здесь, на войне, на разных сторонах, здесь, где ничего не стоит умереть. Но, как часто говорит наш командир, жизнь несправедлива. Говорит, будучи в безопасности, далеко от линии фронта. Держу пари, что у вас всё так же, да? Слабый кивок в подтверждение. Сорен подумал, что раньше не видел у людей такого цвета глаз – не королевский синий, как у него, а тёмный, будто бы бездонный, особенно в обрамлении светлых ресниц. Против своей воли он отметил, что этот солдат – наверное, норвежец – действительно красив. – Мы находим только двух-трёх выживших каждую ночь. Мои товарищи пока не ищут меня – начнут только через час или два, как я и просил, – тихо пробормотал Сорен, склонившись над солдатом и снова поглаживая его ладонь. Колени постепенно погружались в грязь, холод и влага просачивались сквозь ткань и жгли кожу, но ему было наплевать. Он думал сейчас только о человеке, который умирал на его руках, о человеке, чьи вдохи становились слабее и тише с каждой минутой. – Я могу остаться, если ты хочешь. Я бы хотел, чтобы кто-то был рядом, но... – Сорен не договорил: прижался подбородком чуть выше лба солдата, чувствуя мягкость волос; его шлем лежал в нескольких метрах от них. – Выбирай: да или нет? Какое-то время ничего не происходило. Сорен терпеливо ждал, и вскоре почувствовал, что умирающий снова слабо сжал его руку, а ещё через секунду прижался щекой к его груди. – Хорошо, – тихо сказал датчанин. – Я останусь. Всё в порядке. Я здесь. Он сделал всё, что мог, для мальчика, лежащего на его руках. Сорен сидел среди грязи и смерти, подняв глаза к небу и глядя на медленно появляющиеся там сверкающие звёзды. Он без проверки знал, что раненый солдат тоже смотрит на них, тихо лёжа на его руках и прислушиваясь к биению сердца Сорена. Андерсен не слышал ни единого слова от него, но тем не менее он уверен, что тот абсолютно спокоен в присутствии Сорена. Он держит его, пока на горизонте не разгорается рассвет, окрашивая тёмное небо над их головами в синий и красный. Сорен держит чужую руку, чувствуя, что его собственные пальцы уже онемели от холода, молча наблюдает за наступлением нового дня. Безымянный солдат, полностью доверяя ему, уже не шевелится, всё ещё не отпуская ладонь незнакомца. Несмотря на спутанные мысли в голове, Сорен от всей души благодарил жестоких и неумолимых богов за подаренный ими безмерно прекрасный рассвет.