Черные камни

Шаги гулко отдавались под каменными сводами Нарготронда. Ородрет уже даже малость подзабыл об этом, а может, и не обращал прежде на это особого внимания. А сейчас – услышал и удивился, как звучат его шаги в подземном зале. В коридоре. И в зале ином. И во всех. Словно бы эти вырубленные в камне просторные покои были пусты, а не битком набиты всяческими вещами (надо как можно скорее провести опись; подумать, в каких словах изложить свой приказ, чтобы не создать впечатления, будто он подозревает дворцовых служащих в нечестности). Факелы на стенах горели ровно. Здесь не было сквозняков верхних жилищ, но под высокими, такими высокими, что они терялись во мраке, сводами пещер было холодно до озноба. Впрочем, Ородет знал, что это только кажется; дворцовые залы хорошо прогревались - знобило его самого. Как и ему одному чудились давящими каменные своды. И страшно пустыми – просторные анфилады. Особенно пустыми теперь, когда окончился первый, данный новым государем, прием. Показавший все то, что он и опасался увидеть. Он бессознательно потянул вверх рукав и тут же одернул себя: отвыкай! Да и все равно слишком холодно засучивать рукава. Шаги отдавались гулко, прокатываясь вдоль каменных стен. И слова прозвучали так же: - Мой государь! Перед Ородретом стоял высокий темноволосый эльф, один из офицеров дворцовой стражи. - Государь, прошу извинить мою дерзость, но бывши сегодня на страже у дверей тронной залы, я невольно услышал многое, - губы эльфа, с тонкой белесой полоской шрама, дернулись в полуусмешке. Ну да, странно было бы не услышать, когда Келегорм поднял такой шум, что тряслись стены, да и Куруфин, обычно более сдержанный, ненамного отстал от братца. – И потому хочу Вам сказать: знайте, государь, что в этом дворце есть те, кто Вам предан. Ородрет невольно вскинул на говорившего удивленный взор; приметив и истолковав это по-своему, офицер поспешил уточнить: - Я Тиндар, сын Гведорина, - он мог бы и не называться, Ородрет, конечно, узнал его, хотя до сего для и не ведал, что он во дворце, - бывший сотник гарнизона, - ночь, которую он столько лет старался забыть; его вина и позор, - Минас Тирита. Черные тени заполошно метались по стенам. Черные тени бились, корежились в страшной муке, и корчились сами стены, и даже в камне не найти было опоры, ни в небе, ни на земле, все смешано, перековеркано было жутью, черный вой хлестал с неба, сбивал с ног плетьми смертного ужаса, черные щупальца стен извивались бичами, и выли, и выли камни и стены, и небо само, извиваясь и корчась во тьме… …какие-то обрывки заклинаний – только обрывки, он больше не мог вспомнить, все было вырвано, перемешано в голове смертной жутью, только обрывки, и тех он не мог протолкнуть из сведенного горла. Не мог бы запеть, только завизжать или выть, как мечущиеся по двору эльфы, и воины, и растрепанные бабы, выть волчьим воем, как те, кого рядом корежило у бойниц, его душили щупальца тьмы, давили, хлестали и рвали в клочья, он рвался из пут черной жути, он дрался, он из себя выдирал эти обрывки, уже бесполезные, зная, что бесполезные. Ад творился вокруг. Черные тени метались, и камни, и щупальца, и эльфы вокруг корчились и метались, визжали, стонали и выли, лишенные слов, и ржали, срываясь с привязей, обезумевшие кони, безумные, так же, как эльфы… Магическая атака застала его у конюшен. Единственным не извинением, но объяснением тому, что начало атаки они проморгали, было лишь то, что всего несколько дней назад Минас Тирит успешно отбил серьезный набег, и следовало бы ожидать, что Саурон еще не скоро соберется с силами для нового штурма. Но, как бы то ни было, сам Ородрет не почувствовал ничего, и ничего не доложили с башен дозорные, пока не сделалось слишком поздно – он был наполовину уже обессилен чарами, и не мог теперь противопоставить врагу заклинательной песни. Что значит, что командиром он был никудышным. Он еще помнил это, еще понимал сквозь безумие, что должен был что-то делать, но черные тени и черные плети камней… сквозь муть мелькнуло перед глазами – какой-то воин перекинулся через стену. Ородрет невольно проследил взглядом…блестящая лента воды отливала покоем. Там… так прохладно… так хорошо… там забыться от черного ужаса… он дернулся, отрываясь от морока. Черные стены корежились, корчились в щупальцах страха. А там… под водой… он шарахнулся прочь, от стен, но стены хлестали, черным воем хлестали, бичами тянули к себе. Через стену, и там… - Стоять! – крикнул он, ему показалось, что крикнул, но голоса своего он не слышал, и голоса в вое стен не услышал никто. Искаженные безумием лица сливались в одно; их тоже тянули к себе черные стены, их тоже хлестало безумием, страхом, гнало и тянуло – за стену, туда… он вынужден был отступить; то ли от них, то ли к стенам; спиной оказался притиснут к стене, и склизкие камни извивались и корчились у него за спиной… они надвигались… затертые безумием лица, и черный морок в глазах… не надо будет и двигаться самому…только прижаться покрепче… и перекинет за стену само, в желанную милость реки… почти не видя, не думая – в глазах стоял черный морок – почти не соображая, что делает, он стегнул наотмашь хлыстом. Офицер вздрогнул от удара. Отступил на шаг, непроизвольно облизывая рассеченную губу. Но в только что мутных глазах блеснула какая-то искра сознания, и Ородрет, не теряя драгоценных мгновений, рявкнул: - Назад! От стены! Вокруг бушевало безумие, но сотник действительно отодвинулся вниз на ступеньку, потеснив воинов, бывших за ним, и те тоже начали отступать. Ободренный успехом, Ородрет… не скомандовал, черной жутью корежило и его, в глазах стоял морок, и горло рвало и давило, он попытался скомандовать, но слова не могли протолкнуться сквозь сведенное горло, смертной жутью хлестало наотмашь и было не заслониться, голос не слушался; срывая горло, он истерически заорал: - От стен! Все во двор! Но это было неважно, как именно. Что-то переменилось, что-то происходило, во всеобщем безумии вроде бы появился просвет. Услышав приказ командира, воины поднимали головы, через морок и жуть, содрогаясь всем телом, на непослушных ногах, но как-то пытались… Ему самому было не лучше. Но зная теперь, что делать, он делал, через силу, сквозь морок, шатаясь. - Нолдор! В каре – посотенно – раненых, жен и детей в середину – стройся! Привычные, отработанные до бессознательной четкости действия помогали прийти в себя; они были щепкой в пучине, маяком среди морока, но они помогали, и воины как-то строились, и женщины как-то сбивались в кучу, подталкивая перестававших визжать детей, вой утихал, стены выли, и выло, коверкаясь, черное небо, но эльфы смолкали, но эльфы двигались, пытаясь исполнить приказ… хотя то и дело кто-то срывался, но офицеры уже командовали, где-то десятник выстраивал сотню (Ородрет даже заметил и смог про себя подумать: запомнить и наградить), Тиндар с рассеченной губою, отплевывая кровь, выравнивал строй, отчаянно бранясь, и толкая, и встряхивая за плечи отставших. - Знамена развернуть! Посотенно – строевым шагом – к воротам – марш! Сапоги грохотали. Их четкий стук слышен был даже сквозь вой. - На месте стоять! Знаменосцы – два шага вперед! Четыре бойца первой сотни – ко мне! Черные тени метались, метались неистово. - Открыть ворота. Трубачам – играть отступление. Строевым шагом вперед марш! «Крепости, которую я сдал без боя…» - Где Вы спасли всем нам жизнь. При переправе через реку потеряли только троих, двух воинов и ребенка. За рекою сделалось чуточку легче. По мере того, как отряд уходил все дальше от крепости, напущенный морок слабел, и эльфы уже не шатались от жути, но теперь начинали сбивать шаг от усталости. И тем не менее он не разрешал делать остановки, и даже сменить шаг на вольный, пока вдоль горизонта не потянулась светлая полоса, и одновременно он не почувствовал, что все кончилось. Тогда наконец Ородрет скомандовал привал и, едва успев договорить, на полушаге запнулся и грохнулся наземь, в жесткую, как куча лезвий, траву. Дальше он мало что помнил. Кажется, у него горлом шла кровь. Из глаз кровило точно, потому что он помнил, как тер их рукою, стараясь избавиться от мешающей красной мути, но красное не уходило, а только размазывалось еще больше. Кажется, до Нарготронда его несли на чужом плаще… Ородрет потом отходил еще долго. Это и спасло его от суда и заслуженной кары, король решил, что он уже достаточно наказан самой своей долгой для эльфа болезнью, во всяком случае, так полагал Ородрет - брат не сказал об этом ни слова, а сам он на месте Финрода рассудил бы именно так. - И знайте, государь: все, кого Вы в ту ночь вывели из крепости, на Вашей стороне и готовы отдать за Вас жизнь. Тиндар говорил открыто и прямо, и у Ородрета ни на миг не мелькнуло мысли ему не поверить. Но посмотреть офицеру в глаза Ородрет не мог, не в силах был поднять взгляда выше губ с белесой полоскою… с отчаянным стыдом, чувствуя сам, как неподобно горят у него щеки, он с трудом выдавил: - Кажется, я тогда ударил тебя по лицу… - И этим ударом привели в чувство. Щеки все еще горели, но что-то как опустило, Ородрет наконец поднял голову и встретился глазами с темными живыми глазами воина. Нет, так оно и было, правда, действительно так… Король быстро кинул взгляд на свои руки, пожалев, что в отличие от брата не имеет привычки обвешиваться драгоценностями; да доселе не имел и особой возможности. Не янтарный, это память материнского рода… сняв с пальца кольцо с аметистом, он протянул его Тиндару: - Прими как данвэд за бесчестье. Тиндар, отступив, покачал головою. - Нет, государь. Если бы позавчера… Но теперь уже выкуп за кровь ни Вам не подобает давать, ни мне принимать. Эльф вдруг неожиданно улыбнулся, легко и открыто. - Я приму это как дар от моего государя.