Лирия памяти

У меня много имен. Арес. Марс. Кандаон. Или просто Бог войны. Но был один древний народец – «вагнеры». Первые, еще не оперившиеся варвары. Забавные ребята. Они звали меня Хичиго, что в переводе с их языка означало «пустой». Весьма символично, ведь любое место, которого касалась моя нога, в итоге обращалось в пепел. За спиной оставался лишь выжженный пустырь. Мертвая бесконечность. Вечное отчаянье. Я тот, кто проливает кровь ради крови. Причиняет боль ради боли. Я живу битвой, предпочитая жуткие крики песням сатиров. Сатиры… жалкие существа, если подумать. Вечно охвачены похотью и желанием плясать. Их вино слишком сладкое, а музыка чересчур веселая. Шумные. Отвратительные. Бесполезные. Будь моя воля, их головы давно бы стали главной достопримечательностью Элизиума. Уверен, Гадесу бы понравилось. Он понимает мою жестокость. Хотя, не совсем так. Просто не замечает, как я прохожу мимо с очередным скальпом в руках, в то время как другие боги в отвращении кривят рот и отворачиваются. Остерегаются. Сторонятся. Оно и понятно, ведь однажды мой меч пронзил сына Посейдона. Без жалости или сомнений. Пусть и за правое дело. Как сейчас помню, до чего отвратительный вокруг него был ореол света. Такой есть у каждого бога. Я же от своего отказался. Раздражал неимоверно. Он похож на светящийся золотом туман – настолько яркий, что вечно болят глаза. Афродита как-то сказала, что они цвета амброзии. По стечению обстоятельств в этот же день пала Троя. Нечего было меня злить. Глупая женщина. Вечно у нее рот набит всякой дрянью – что словесной, что съестной. Именно «съестной», потому что съедобным это назвать никак нельзя. Конечно, бога не так просто убить, но однажды попробовав «виноград под хреном и соком морских огурцов», я перестал быть в этом настолько уверен. Дерьмо. И как меня только угораздило стать ее супругом? Кажется, соглашаясь на этот брак, я был слишком пьян. Даже по собственным меркам. Прошло уже несколько веков, а наш союз до сих пор ошибочно воспевают как последствие безудержной страсти. Чертовы поэты исписали кучу листов, во всевозможных красках описывая слияние любви и ненависти. Красоты и ужаса. Солнца и луны. Идиоты, не иначе. Единственной причиной, по которой я до сих пор терплю Афродиту, является возможность безнаказанно убивать, устраивая все новые и новые войны. Зевс слишком сильно любит людей, и потому грозится заточить меня в Тартар за то, сколько хаоса принесла моя жажда сражений. Однако пока я связан небесными узами с одной из великих богинь, сделать это невозможно. И все же, до чего раздражает. День напролет все говорят о том, какая она милая и добрая, но слыша ее голос, хочется заткнуть уши. Боги считают Афродиту прекраснейшим созданием, но каждый раз, возвращаясь с поля битвы, я иду к другой. Не помню, когда это началось. Просто однажды среди общей какофонии бессмысленных звуков до меня донеслись отголоски музыки – такой грустной, полной боли и отчаянья. И я пошел по этому следу, понимая, что никогда не слышал ничего более волнующего. Подобные чувства во мне вызывали лишь стоны раненых да звоны мечей. Эти мелодии были пропитаны такими тяжелыми и искренними чувствами, что заставляли плакать даже богов. Поэтому ту, что исполняла их, никогда не звали на пиры. Всегда избегали ее взгляда, источавшего какую-то безнадежность. Она была парией* в глазах других. Изгоем, самолично выбравшим такую судьбу. Прямо как я. Помню, как в первую нашу встречу стоял в тени дерева и просто слушал песнь времени. Упивался чистотой звука, не дрожащего от сдерживаемых эмоций. Наблюдал, как она оплакивает павших воинов. Многих из них убил я. Что-то в этой ситуации показалось мне забавным. Даже ироничным. И в этот момент она обернулась, одними губами произнеся мое имя – то самое, давно утерянное среди страниц времени. «Хичиго». Я усмехнулся. Вагнер. Как тесен мир. А ведь старики так старались, пытаясь сделать его необъятным. Я подошел и долго смотрел на нее – такую маленькую, не похожую на других. Рядом с ней серебряная арфа почти в мой рост казалась слишком большой. Просто до нелепости. Это заставило меня рассмеяться, пусть и в насмешку. Давно я так не хохотал над чем-то кроме трофея в виде очередного глаза. Так давно, что даже не помню подобного. Может, это вообще было впервые. А потом я лег на землю, положив голову ей на колени. Двумя пальцами взял это крохотное лицо за подбородок и резко наклонил в свою сторону, не забыв растянуть губы в привычном оскале. Она даже не дрогнула. Забавная. Как и все вагнеры. Я так долго считал этот народ умершим, что уже и забыл, насколько весело с ними было. Какой подарок судьбы. – Сыграй для меня мелодию пустоты, муза, – мой голос явно отдавал металлом, но в ответ я получил лишь грустную улыбку. С тех пор, каждый раз оказываясь на Олимпе после очередного сражения, я шел к ней. Весь израненный и покрытый ожогами ложился на колени. Убирал меч в сторону. Закрывал глаза. Слушал ее чувства, похожие на океан страданий. Вдыхал ее душу, что из раза в раз разлеталась на части. Ради погибших. Ради убитых богом войны. Моя кровь пропитывала ее хитон, из небесно-голубого превращая в грязно-бордовый. Она сжигала цветы и иссушала поля, в которых мы сидели. И она же рождала на земле дождь, несший за собой чуму. Каждый раз, как я приходил насладиться лирией* памяти. Однажды я спросил, есть ли у девушки имя. Сам не знаю, почему. Мне было все равно. Это как-то сорвалось с языка. Будто в одолжение за постоянные визиты. Никогда не делал одолжений. – Рукия, – произнесли ее губы, не издав ни звука. Она была немой. Поэтому ее музыка звучала так живо. Так всепоглощающе. Рукия отдала свой голос, чтобы ее скорбь могла становиться нотами. Буквально. Касаясь туго натянутых струн, муза распахивала собственное сердце, из которого лились мелодии чувств. Боль утраты. Отчаянье поражения. Неизбежность погибели. Своей игрой она могла передать даже то, как засыхает и трескается давно пролитая кровь. Арфа смерти. Вот что я могу назвать поистине божественным. Не знаю, в какой момент я для себя осознал, что Рукия раньше была человеком. Может, когда она впервые назвала меня по имени, а может, когда улыбнулась в ответ на очередное недовольство сумасбродностью богов, живущих лишь ради того, чтобы набивать животы и радоваться цветам. Ее улыбка всегда была пропитана печалью, а огромные глаза блестели от непрекращающихся слез. Лицо выглядело, как фарфоровая маска страданий. Сильных. Вечных. Возможно, именно поэтому мне не приедалось смотреть на нее. В этой девушке не было ярких красок, от которых хочется постоянно жмуриться. Это освежало, поскольку за весьма продолжительную жизнь я по-настоящему устал от подобного. Перед глазами вечно мелькали ужасно длинные и столь же ужасно пестрые волосы Афродиты. Руки так и тянулись отрезать их вместе с головой. – Кто же забрал тебя у Гадеса и сделал божеством, маленькая муза? Она нахмурилась и поджала губы. В какой-то момент я даже подумал, что ей хочется меня ударить. Сквозь печаль в этих иссиня-черных глазах горел вызов. Такой решительный взгляд мне довелось увидеть лишь однажды – на поле битвы с царем Леонидом. Один из немногих людей, кто действительно достоин своего титула. Кто без тени страха способен скрестить меч с богом смерти. – Что, ты теперь еще и глухой стала? Раньше она не показывала подобных чувств. Мне понравился этот взгляд. Такой волевой. Такой… возбуждающий. И это всего лишь из-за того, что я назвал ее маленькой? Что ж, надо запомнить. От легкого ветра короткие темные волосы закружились у лица. Я заметил за собой привычку иногда теребить их за кончики и сильно оттягивать вниз. Заставляя ее опустить голову. Почувствовать боль. Увидеть меня. Она прошлась пальцами по струнам, наконец отвечая на мой вопрос. На секунду я широко распахнул глаза, после чего закрыл их ладонью и расхохотался. Даже на Олимпе мой смех напоминал раскат грома. Пахло кровью и засохшей травой. У судьбы очень ироничное чувство юмора. – Сделать мне такой подарок… Оказывается, Афродита еще на что-то годна, – я не скрывал насмешки. Рукия лишь закрыла глаза, вновь оплакивая тех, кто уже никогда не вернется. А я все продолжал смеяться, понимая, что мой запах давно слился с ее собственным. Но однажды все изменилось. Я вернулся с поля битвы, позабыв, чью сторону формально держал. Как и всегда, собственно. На лице были многочисленные порезы, глаза слезились от пыли и грязи. Во рту ощущался вкус собственной крови. Все тело покрывали сквозные раны от мечей. Левое плечо не двигалось, будучи раздробленное пулями. Кто вообще придумал огнестрельное оружие? С ним все слишком быстро заканчивается. Крови столько же, но удовольствия никакого. Не думал, что смогу разочароваться в людях еще больше. И тут я понял, что не слышу звуков арфы. Воздух казался слишком теплым без мелодий отчаянья, ради которых я возвращался в это проклятое гнездо порока. Земля всегда нравилась мне намного больше. Там меня не окружала эта слепящая аура мнимого совершенства, которой так гордились боги. Бесстыжие лицемеры. От людей они отличались лишь бессмертием и парочкой фокусов. Но этого хватало для того, чтобы все их мысли были заняты новым способом, которым можно в очередной раз ублажить себя и свое эго. И я не исключение. – Рукия! – крик вырвался против воли. – Где ты, чертова мелочь! Я искал ее, но, не слыша боли, льющейся через музыку, не мог найти. Ведь всегда приходил именно по этому следу. Даже не задумываясь. До этого момента не замечая, насколько велик Олимп. Мне удалось найти девушку спустя несколько недель – на той самой поляне, где мы встретились впервые. К тому времени раны давно зажили. Но запятнанная кровью одежда осталась, напоминая рваные лохмотья. Никогда не носил брони. Разве можно получить наслаждение от сражения, если не боишься, что тебя пронзит оружие врага? Рукия сидела на коленях и закрывала лицо руками. Ее тело била крупная дрожь, а изо рта вырывались рваные звуки, смутно напоминающие всхлипы. Мятно-зеленый хитон был покрыт засохшими темными корками. С моего последнего визита она так и не переоделась. А ведь прошел почти месяц. Я смотрел на нее, понимая, что муза никогда не плакала так горько. Так отчаянно. Здесь было что-то личное. Что-то, заставившее позабыть о собственноручно выбранном пути. Вот только ирония в том, что, даже видя всю глубину этих страданий, я не мог их почувствовать. Ведь арфа молчала. И это выводило из себя. Я схватил ее за руку и, резко дернув, заставил подняться на ноги. Это хрупкое тело повисло, как тряпичная кукла. Покорно. Безразлично. Во мне вспыхнул гнев, какого я не испытывал уже давно. Воздух рассек звук пощечины, от которой ее голова резко повернулась в сторону. Но Рукия даже не моргнула. Не взглянула на меня. Проклятая упрямица. – Какого черта ты не играешь?! – мои пальцы сжались вокруг тонкой шеи, поднимая девушку над землей. Такая легкая, что аж смешно. – Мне не составит труда отправить тебя туда, куда твоя треклятая душонка должна была попасть с самого начала! Ты этого хочешь?! Этого?! Даже бессмертные чувствуют дискомфорт, если им перекрыть кислород. Однако ей как будто было наплевать. – Мне уже все равно, – медленно подтвердила она – как всегда, беззвучно. Не врала ведь. Сейчас ее глаза были абсолютно безжизненными. Пустыми. Безличными. Словно стекляшки, продолжающие смотреть куда угодно, но только не в мою сторону. Где манеры, спрашивается? Ведет себя так, словно… И в этот момент я понял, куда направлен ее взгляд. Ослабил хватку, а потом и вовсе отпустил. Обернулся. Отсюда открывался отличный вид на землю. На то самое поле битвы, с которого я вернулся. Которое даже некому убрать, ведь погибли абсолютно все. Посреди груды трупов выделялось тело взрослого мужчины с огромной сквозной дырой в груди. Именно на него и смотрела Рукия. А, точно. Тот самый юнец, ради спасения которого она отдала все, что у нее было. Включая жизнь. Как нелепо. Он ведь прожил всего на двадцать лет дольше, чем ему полагалось. Даже не смог стать нормальным королем. Слабак. Жертва была напрасной. Зато у меня родилась отличная идея. – Я могу его оживить. Она тут же повернула голову. Наконец-то. Смотрит прямо в глаза и не дрожит. Такая решительная. Не то, что остальные. Теперь узнаю мою музу. Усмешка непроизвольно появляется на губах. Клюнула. Остальное – всего лишь формальность. – Разумеется, не за просто так, – наклоняюсь чуть ближе, – ведь будет нарушен закон богов о невмешательстве в людскую судьбу. И даже я сделать это в силах всего один раз, понимаешь? Кивнула. Прищурилась. Всерьез обдумывает сказанное. Все-таки не глупая. Понимает, к чему я клоню. А задумка мне нравится все больше и больше. – Я оживлю его, но взамен ты и твоя музыка станут моими, – беру ее лицо за подбородок и задираю вверх, сокращая расстояние еще на пару дюймов. – Навечно. Все до абсурдного просто. Рукия осознает, что, обладая таким могуществом, я могу получить ее в любой момент. Стоит только захотеть. И для этого не обязательно идти на уступки или сделки. Ведь все боги эгоисты. Поголовно, что не говори. Однако я даю ей право отказаться. Дарю иллюзию выбора. Просто потому что это кажется необычным. Забавным. Она вновь кивает, не сводя с меня своего взгляда. Такой пронзительный. Дерзкий. А я лишь щелкаю пальцами, нарушая привычный порядок вещей. Дыра в груди глупца затягивается, а тело перестает гнить и источать запах смерти. Не знаю, почему меня так взбесил этот жалкий человек. Возможно, всему виной его тошнотворно-рыжие волосы, так похожие на лохмы Афродиты. Однако это больше не важно. Он сыграл свою роль. Обняв девушку за талию, в несколько молниеносных шагов оказываюсь у дерева, под которым стоял в день, когда все началось. Муза настолько маленькая, что приходится сильно наклониться, ведь она с трудом достает мне до груди. Да. Это тело уже давно пропахло кровью. До чего опьяняет. Лишь проведя носом по ее скуле, понимаю: подобный исход был неизбежен. С той самой секунды, как до меня донеслась эта чертова музыка. Рукия закрывает глаза и кладет руки мне на грудь. Из одежды на теле лишь свободные штаны и левый рукав накидки с куском плаща, поэтому прикосновение чувствуется более чем отчетливо. Ее кожа мягкая и теплая, в отличие от моей – грубой и холодной, покрытой бесчисленными следами прошедших войн. Такой контраст возбуждает. Оказывается, хитон очень удобно тянется. С легким щелчком расстегиваю резную брошь. Обеими руками обхватываю талию, приподнимая девушку и придавливая к дереву собственным весом. Теперь наши лица на одном уровне. Ее ноги обхватывают мой торс, чтобы не сползти вниз. Умная девочка. Зубами стягиваю широкую бретель, оголяя второе плечо. Целую впадинку между ключицами, в то время как руки касаются ее груди и внутренней стороны бедер. В этих местах кожа намного горячее и податливее. Хорошо. – Развяжи мой пояс, – не думал, что могу говорить столь хрипло. – Сейчас же. А она хитрая. Бесстыже медленно опускает руки к штанам, при этом фалангами пальцев задевая на груди и животе каждую мышцу. Каждый нерв. Развязывает проклятую полоску ткани, при этом не поднимая век. Я ведь не железный. Могу сорваться в любую секунду, даже не заметив. И тогда пусть пеняет на себя. Рукия морщится и кусает губы, когда я поддаюсь вперед, уничтожая остатки расстояния. Хм. Тоже хочу укусить эти губы – укусить до боли и немного оттянуть в сторону, наблюдая, как они разбухают, наливаясь кровью. Постепенно. Это выглядит так эротично. Так сексуально. – Посмотри на меня, – шепчу ей на ухо. Буквально приказываю. Такова моя суть. Ух ты. Так эти глаза способны и на такое. Подобный взгляд – смесь боли и наслаждения – будит во мне зверя. Наивная. Даже не понимает, насколько тонкая грань между этими ощущениями. А порой и вовсе неразличимая. Вот как сейчас. Она приоткрывает рот и начинает дышать чаще, обхватывая меня за шею. Зарываясь пальцами в волосы цвета снега. Я отвечаю тем же, только более рьяно. Варьируя на границе агонии и удовольствия. Черного и белого. Горячо, черт подери. Мне нравится. Стоит коснуться губами тонкой шеи, провести языком, как девушка издает рваный звук, похожий на стон. В этот момент я впервые жалею, что она нема. Что Афродита согласилась забрать ее голос, превратив в самую пробирающую музыку на свете. Поэтому у меня не выйдет вернуть его. Даже на секунду, чтобы услышать, как муза стонет от моих прикосновений. Как сдается в плен моих желаний. Со всей силы стискиваю ее бедра, раз за разом вжимая в дерево, пока по телу не проходит сладкая судорога. Мы настолько близко, что между нашими телами нет ни единого просвета. Кожа к коже. Губы к губам. Все сливается, покрываясь потом. Уверен, ее спина разодрана, а ноги болят. Но терпит ведь. Потому что теперь принадлежит мне. По собственной воле. Ради того, кто все равно умрет. Больше всего раздражает то, что она понимает это. Однако сглупила, не продумав все до конца. Я не говорил, что этот человек проживет долго. Или что проживет хоть сколько-нибудь вообще. Как повезет. Стоит Рукии отвернуться, отвлечься на секунду – я снесу королю голову. Или разрублю надвое. Слишком уж сильно меня раздражают эти рыжие волосы. ___________________________ Пария* - изгой, отброс общества. Лирия* - придуманное мной слово для обозначения того типа музыки, которую исполняет Рукия.