Последняя сказка дневной стороны

В Сфинксе всегда горел огонь. Это ощущалось всеми без исключения жителями Дома. Сам он считал, что в день его первого крещения Ведьма вложила в него жаркий уголек. Лось лелеял его, закрывал от ветра. Волк будто подкидывал в него все новую пищу. А вот Слепого нужно было греть. И это уже была ответственность, которая, впрочем, совершенно не тяготила. А вот после его первого прыжка уголек перерос в бешеное злое пламя. Иначе было просто не выжить. Дом зашвырнул его в такие глубины, где можно было только убивать или быть убитым. И Сфинкс убивал. После смерти Лося он был просто не способен на что-либо еще. Будто порвалась та тонкая нить, что связывала дикого зверя-прыгуна с веселым мальчишкой Кузнечиком. Наверное, Дом позаботился о нем. Уж как умел. Дал ему необходимое. И вылечил. Выкинул из Леса, когда тот устал от крови и боли. Вот только прыгун уже забыл, каково это – быть человеком. Он утонул в жутких образах иной стороны. Потерялся в них. Его нашел Табаки. Подобрал на опушке дрожащее, беспамятное, окровавленное нечто. И с легкостью, поразительной для его не самой массивной комплекции на дневной стороне, утащил в реальность. Позже вернулась память и пришло понимание произошедшего. Они никогда не говорили об этом, но Сфинкс помнил всегда. И потому совершенно по-особому уважал Шакала. Он умел быть благодарным. И преданным. Хотя Шакал – совершено особая история. В самых глубинах памяти навеки отпечатался образ бесконечно мудрого Хранителя. Сфинкс любил свою стаю и друзей, защищал их с животной страстью человека, знающего, что такое ТЕРЯТЬ. А потом появилась Русалка, и ему показалось, что все неуловимо поменялось. Они прожили бок о бок много лет, но в тот момент, когда они встретились взглядами недалеко от четвертой, вокруг него обрушился весь Дом. А потом возник заново, совсем иной. Не было ни сомнений, ни колебаний. Она будет его. И никак иначе. В последнюю ночь Табаки рассказал, что Русалка пыталась его приворожить. Пьяный, обиженный на весь свет Шакал смотрел в окно и нес несусветную чушь про пшеничные волосы и вязаных человечков. «Сфинкс, вот знаешь, что обидно? – бормотал он, уставившись в потолок, - Она ведь даже если уйдет, то потом все равно вернется к тебе. Ей не нужна другая жизнь. Вечный ребенок, по сути. А жилетки все равно классные у нее. И колокольчики. И…» Он тогда не поверил своим ушам, честно говоря. Табаки оказался влюблен в Русалку. И с убийственной честностью выдыхал это вперемешку с дымом во вторую и последнюю Ночь сказок. Что ж, не зря она раньше называлась ночью, когда можно говорить. «А ведь и привораживать то смысла не было. Ты все равно ее. На многих и многих кругах. Я рад за тебя, мой юный падаван. Не прощелкай только, потом обидно будет.» Молчание разливалось по комнате, оседало на все мягким покрывалом. Табаки уже переполз на коляску и разворачивался к выходу, когда Сфинкс резко поднял голову. Напряжение, свернувшееся в нем после разговора со Слепым в Кофейнике обрело четкие формы. «А на этом?! Шакал! Стой, колясник чертов!» Тот, уже выезжая из комнаты, лишь криво усмехнулся. «Тут, друг мой, я тебе ничего сказать не могу. Сложное ты решение принял. И отвечать за него придется в любом случае. Она ходок. Дом просто так таких не отпускает. Да кто тебе сказал вообще, что она с твоего круга?» Тишина обрушилась гранитным монолитом. А Сфинкс, наплевав на всех, впервые, пожалуй, не думая о Слепом, пошел на девчачью половину, и, осторожно толкнув плечом тихо скрипнувшую дверь, уселся перед кроватью Русалки, положив голову возле ее руки. Девочка сразу же открыла глаза. - Привет. А еще ночь? - Да. За середину, наверное. Можно я у тебя побуду? - А как же твои…? – Русалка, кажется, до сих пор не принимала, что ее могут предпочесть хоть всему миру. - Я еще успею попрощаться. Так можно? Она знала, что он врет. Что именно в этот момент Слепой сидит на крыше на старом месте старших и ждет своего, пожалуй, единственного друга. Что Шакал лежит на полу в пустом классе, курит и смотрит то на потолок, то на не по-шакальи аккуратно развешенную на спинке коляски жилетку. Горбач сжимает в мокрых руках флейту, а напротив него сидит Крыса, живая иллюстрация определению «мрачная решимость». В запертой четвертой Лорд целует дрожащие веки Рыжей, прижимая ее к себе. Знала это. И медленно кивнула, потянув Сфинкса к себе. Тот осторожно лег рядом. «Обними меня, пожалуйста. Дай почувствовать, что ты реальна. Не ускользай», - Сфинкс мысленно шепчет, и звучит это непривычно беспомощно. Русалка внимательно смотрит на него. Она всегда была нереально чуткой к каждой его мысли. Поначалу это даже пугало. В это время Кошатница выезжает из комнаты. Что поразительно, молча и без ворчания. Она тоже уже не вернется. Русалка знает и это. А потом чувствует на своей руке прикосновение призрачной руки Сфинкса. Вздрагивает от нежности к этому сильному и по-настоящему хорошему парню. Пусть и совершенно незаслуженно, но он считает ее чем-то особенным. Важным. Она касается теплой ладонью его щеки. Сначала Сфинкс осторожно прикасается губами к ее запястью, потом тянется к ее губам. Он нервничает и боится чего-то. От него волнами расходится боль, от которой не спрятаться. Бывшая колясница, девушка, которой никогда не дают больше четырнадцати лет, кажется единственным оплотом спокойствия. Она не боится и не колеблется, она знает, что все у них будет хорошо. В конце концов ночь сегодня почти бесконечна. Ночь сказок - прекрасный повод поверить в вечность на двоих. Прикасаясь губами к виску спящей Русалки, Сфинкс слышит заполняющую весь Дом мелодию Горбача. Проникая в каждую клеточку тела, она обещает несбывшееся, медленно растворяясь на Изнанке, уводя за собой всех тех, кто хочет уйти. Тех, что не знают и не понимают, чего они хотят. Слушает и Русалка. Незаметно вытирая с уголка глаза слезинку, она обнимает Сфинкса и засыпает окончательно. А утром их мир рушится. Дробится на до и после. На друзей и на Спящих. Робко улыбаясь, Русалка уезжает с родителями. Навсегда.