stars, cigarettes, tea

Сехун никогда не считал, что есть хоть что-то, к чему применимы слова «нет» и «нельзя». В каждом деле, в каждом абсурдном запале найдётся лазейка, которая для начала отрубит совесть, а десертом подаст зелёный свет, разломав все эти правила, запреты, морали и твёрдое «нет». Курить вредно - жить тоже, не знали? Питаться фаст-фудом вредно - а придите и приготовьте парню нормальной еды, раз уж так обеспокоены наставлением молодого ума на путь истинный. Любить тех, кто одного с тобой пола, грешно, аморально, да как вообще можно - а вы попробуйте, отключите любовь, чувства, сердце. Что, не вышло? Сехун всегда был парнем упорным и, знаете, излишне уверенным в своей правоте. И спорить он любил, и чужие советы тут же из памяти выкидывал, и делал то, что сам считал нужным. Сехун всегда был приверженцем свободы - во всём. Не абсурдной, конечно, не фанат он анархии, но в адекватно-гигантских дозах ещё как привечал. Сехун, знаете, звёзды любит. Перенял привычку любоваться созвездиями и считать это действо чем-то прекрасным у Лухана. Сехун, знаете, и Лухана любил. Эгоистично, ревностно, безумно - любил, как умел. И звёзды представлялись чудеснее в сотни раз, когда Сехун прижимался поясницей к парапету, сжимал ладони на мокрых от дождя перилах и закидывал голову вверх, чтобы удвоить, утроить, довести удовольствие до грани сумасшествия. Потому как мягкий язык Лухана доводил до таких небес, что звёзды, казалось, сыпались на них одних, и явно не из-за того, что конец августа и им по законам природы положено. Знаете, как в нашем мире всё легко бывает? «Не вышло», «что-то не то», «мы разные» и подобная дребедень. В какой-то момент - когда звёзды терялись под облаком пара изо рта и отражались в снежных сугробах по тротуарам - Сехуну надоест искать причины, и он просто закинет телефон с почти севшим зарядом аккумулятора куда подальше, чтобы не видеть отсутствия новых сообщений и пропущенных вызовов. Сехун никогда не считал себя слабым морально, но что-то подкашивать стало чаще на бессонные ночи в куртке на балконе и с этими звёздами, что сейчас вообще поперёк горла, как и никотин тяжёлым дымом, впрочем. Сехун человек не особо влюбчивый, терял голову от любви всего лишь раз и практика такая ему не по вкусу. Но системы, как известно, частенько дают сбой, и разум в такие моменты давит рычаг анархии. Сехун забрал документы из инженерного и поступил, по советам приятелей, на педагогический; впрочем, плевать, ему лишь бы отдать отцу диплом и все остальные бумаги, а что дальше - неважно, придумал бы после. Новое место учёбы, новый маршрут автобуса и количество остановок до нужной, новые лица, а среди них лишь одно, что интерес вызывает с первого взгляда. Чонин. Ким Чонин. Парень, что имеет удивительно тихий нрав с таким-то дерзким взглядом и улыбкой надменной моментами. Парень, что ростом пониже на пару сантиметров, но принципами своими выше на добрые пару метров. Парень, что сходу говорит твёрдое «нет». Сехун, знаете, всегда был человеком упорным, а с годами развил в себе ещё и навык терпения. В каждом деле, в каждом абсурдном запале найдётся лазейка, что для начала отрубит совесть - с этим проблем нет, Сехун и вовсе не вносит совесть в список своих добродетелей, - а десертом подаст зелёный свет, разломав все эти правила, запреты, морали и твёрдое «нет». Этих самых моралей у Чонина просто сверх меры, зачем только людям столько даётся - но даже неприступные крепости можно захватить, сломать, подстроить под себя. В голове ведь один лишь дым, тяжёлый, с мышьяком и другими примесями, да звёзды эти, что вообще поперёк горла, потому как разделять любование таинственно мерцающими на бездонных небесных просторах созвездиями хотелось с Чонином. Курить вредно, а здесь ещё и запрещено - но ведь Сехуну, как известно, плевать на все эти «нельзя». Слушать лекцию (а тем более конспектировать) немного скучно и много - лениво, потому-то парень и выбирается на крышу университета. Зимой темнеет быстро, слишком даже, иногда кажется, что закроешь глаза на минуту, откроешь спустя ровно шестьдесят секунд, высчитанных мысленно - а небо лишь сильнее нальётся тёмной шалью над головой. Сегодня по прогнозу снегопад и ветра отсутствие, и ведь не врут, снежинки вон крутятся перед лицом, на ладонях оседают и парочка особо наглых - на сигаретном фильтре. Сехун пару раз трясёт зажигалку, прежде чем подкурить - мёрзнет, зараза. Мёрзнет, впрочем, не только она, Сехуну вон тоже холодно, ведь куртка в гардеробе на первом, а он тут в рубашке с выглаженным воротником выше четвёртого, наедине с бесшумно прогораемым табаком и вечерней меланхолией. Хочется, чтобы как в самой банальной дораме или самом дурацком комиксе со спины неожиданно подошёл Чонин, без этой своей едкой улыбочки и взгляда холодного, которым одаривает Сехуна в универских коридорах. Подошёл бы, положил ладони на усталые, но всё ещё синхронно ровные, плечи, улыбнулся бы устало куда-нибудь в шею и просто бы молчал. Тогда бы сигаретный дым на пару мгновений перестал быть таким невыносимо горьким, тогда бы и эти, едва-едва подмигивающие сквозь армию снежных туч, звёзды вмиг стали снова волшебными. Но Сехун в чудеса не верит, а потому через пару минут спускается к гардеробу на первом, оставляя два окурка крепких мокнуть под взбесившимся снегом. Сехун всегда был человеком открытым, хоть и невыносимым моментами. Эмоции, знаете, штука такая, управлять ими особенно сложно, когда рядом есть кто-то, кто вызывает в голове уже окончательный хаос. Сехун никак не ожидал, что как-то на первой паре совсем неожиданно за одну скамью с ним сядет Чонин. Невыспавшийся, зевающий и вызывающий желание ласково потрепать по челке Чонин. Такой, что умереть можно только от желания прикоснуться к коже или хотя бы одежде, ох уж эти глупые порывы. А Чонин спустя пару минут и вовсе с ума сводит, голову опуская на плечо Сехуна, и что-то бормоча еле слышно, слов не разобрать. Сехун считает, что причина «извините, но я не мог писать лекцию потому, что на моём плече спал сокурсник» для оправдания перед профессором вполне адекватная; профессор так не считает, а потому заявляет, что как-нибудь придумает, как заставит парня отработать промашку. Сехун и не слушает вовсе, ведь там, у двери, Чонин, что рюкзак на плечо закидывает и с улыбкой исчезает в толпе студентов. Ну, может, вера в чудеса на один процент повысилась - теперь их уже три. Сехун всегда был человеком открытым, а эмоциями управлять особенно сложно, когда за распахнутой дверью - Чонин. С улыбкой усталой и глазами прищуренными, да ещё со слоем снега на чёрной шапке. Сехун шокировано молчит, и гость этим пользуется - проходит вперёд, шапку на тумбочку бросает да куртку на вешалку вешает, аккуратно так, капюшон расправляя. И ещё по карманам ладонями хлопает, чтобы вытащить тетрадь - кажется, старосты их группы - и кивнуть. Сехуну смешно немного - ему не нужна эта лекция, да и препод уже наверняка придумывает каверзное наказание. Но рычаг адекватности спущен давно, так что на первый план выползает мысль о том, что, ого, он обо мне позаботился. Сехун предлагает чай - чёрный, зелёный, зелёный с жасмином, малиновый, с кусочками лайма, - Чонин смеётся, говорит «перестань перечислять», отбирает у парня из рук коробку обычного чёрного, даже без бергамота, и самолично кидает пакетик в кружку глубокую, молочно-белого цвета. И в точно такую же, только оттенком более в серый, кидает ещё один. Сехун безмолвно соглашается с выбором Чонина. Впрочем, ему сейчас вовсе не хочется спорить и чужой выбор исправлять. Сехун предлагает выбраться на балкон - «сейчас красиво», и ведь не врёт. Времени много, за полночь минут на двадцать, зима в этом году радует, снег пушистыми ленивыми хлопьями на перила плюхается, и город словно погружён в тихую сказку. Курить вредно, говорит Чонин тихо и без укора вовсе, когда Сехун уже докуривает почти до самого фильтра. Любить тебя тоже вредно, отвечает Сехун так же, тихо, словно подстраиваясь, и тоже - без укора вовсе. Чонин молчит добрых минут пять, а Сехун за это время успевает три раза взять чашку с пока ещё не остывшим, обжигающим губы и язык, чаем в руки и поставить обратно, на специально для таких случаев вытащенную сюда старую кухонную полочку. Сехун никогда не считал себя слабым морально, но сейчас ему кажется, что эта тишина, что прерывается слабыми порывами северного два-три метра в секунду и скрипящим под шинами автомобилей снегом на бесконечных лентах дорог, разрывает изнутри по кусочкам, по секундам, по вдоху. Тебе холодно, замечает Чонин, скользнув взглядом по удивительно бледным коленкам и икрам, а после переместив его на покрытые мурашками предплечья. Ах, Сехун просто не подумал о том, что зима на календаре и надо накинуть куртку, ведь его мысли заняты были совсем другим. Мне тебя согреть или просто пнуть в сторону комнаты? Сехун отвечает иронично поднятой вверх бровью и лёгкой улыбкой. Без слов ведь понятно, что второй вариант, хоть и рационален, но идёт к чёрту. Чонин задумчиво хмыкает, поднимает взгляд вверх на пару секунд - словно спрашивая у кого-нибудь там совета, может, у звёзд? - а после уже протягивает вперёд правую руку, чтобы зацепить худое запястье своими пальцами и притянуть к себе целиком. Парень, что сходу сказал твёрдое «нет», целует так осторожно и бережно, что Сехуну кажется это сказкой или, скорее, игрой больного воображения - а ещё вера в чудеса прибавляет в процентах, теперь их почти сто. А когда пальцы Чонина зарываются в каштановых коротких прядках на затылке, а губы становятся смелее, Сехун думает, что теперь самой вредной привычкой в его жизни будет не курение или походы в макдональдс. Теперь его самой вредной привычкой будет Чонин. Ведь у Чонина пусть нрав и тихий, но природная вредность штука такая, управлять ей особенно сложно, когда так и хочется выдохнуть что-нибудь саркастичное в эти губы, что с табаком привкусом и что улыбаются слишком уж довольно.