На Триллер Барке всё пропахло сыростью и формалином, а туман поглощал даже самые настойчивые лучи солнца. Это место было одним большим кладбищем для существ, что когда-то давно назывались людьми. Логово смерти с неправильной жизнью.
Брук поправил цилиндр, с которым ветер норовил сыграть злую шутку. Заиграл на скрипке незамысловатую мелодию. Этот остров идеально подходил для такого, как он. Живой скелет, разве не смешно звучит?
— Ё-хо-хо-хо, конечно смешно, — согласился со своими мыслями Брук. Говорить с самим собой было привычкой, чтобы не сойти с ума от одиночества. Хотя как груда костей может сойти с ума? Брук рассмеялся и заиграл мелодию веселее.
Он должен был вернуться на свой корабль и продолжить бессмысленный дрейф во Флорианском Треугольнике, только вот что-то удерживало его тут. И причиной была вовсе не украденная тень...
Триллер Барк, место, где ставятся ужасные эксперименты; души соединятся с мертвыми телами, рождая вторую жизнь. Отвратительную вторую жизнь. Брук считал, что лучше быть грудой говорящих костей, чем мертвой плотью с чужой душой. Тогда почему каждый день он играет свои лучшие композиции, приходя к полю засохших цветов? Чего или, может, кого он ждет?
Засохшие цветы хрустят под ногами. Брук оборачивается, видя перед собой еще одну мертвую жизнь. Именно такие моменты заставляют его чувствовать хоть что-то, кроме бесконечного одиночества и сожаления. Наверное, поэтому он будет играть на скрипке еще какое-то время.
— Вы заблудились, милая леди? — скелет внимательно оглядывает заблудившуюся зомби. Редко в это место забредали эти шедевры извращенного человеческого гения.
Девушка долго смотрит на него своими синими, как грязное море вблизи этого острова, глазами. Молчит. Зомби почти всегда молчат. А может просто Бруку не удавалось их разговорить. У нее желтые, наверное, как солома жесткие, растрепанные волосы. А тело выглядит так, словно ее собирали по кусочкам. Но она была красива. Брук знал цену мертвой красоте.
— Почему вы ушли из замка, вас проводить обратно? — Брук протягивает ей костлявую ладонь.
Она отступает на шаг, а на лице появляется чистая эмоция изумления. В глазах мелькнул страх, но после исчез. Девушка снова стала бесстрастной.
— Сыграйте еще. Мне нравится... — ее голос тих, а просьба звучит глухо, но Брук понимает ее. Костяшки-пальцы сжимают смычок и ведут по струнам, рождая спокойную мелодию.
Ее создали недавно. Душа еще сопротивлялась и сохраняла сущность бывшего владельца. Но это ненадолго. Брук вздохнул, немного жалобная нота родилась из-под смычка. Девушка вздрогнула, прикрыв глаза. Ее пальцы, что сжимали подол черного платья, дрожали. Она что-то шептала, словно подпевая. Но, возможно, Бруку только казалось.
Время в этом месте было чем-то абстрактным. Брук не мог точно сказать, сколько он играл. Он лишь слышал мелодию своей скрипки и чувствовал на себе осмысленный взгляд. Было непривычно, но скелет даже не думал о возможном продолжении, ибо это только мимолетная случайность. Но Брук умел наслаждаться такими моментами, копя их в памяти. Кто знает, когда у него вновь будет слушатель?
— Кто вы? — совершенно неожиданный вопрос. Смычок замер. Стало вмиг тихо, только трава шелестела.
— Мое имя Брук, — он снял цилиндр, склонив голову.
— Синдри. Мне сказали, что я Синдри.
***
Синдри возвращается на следующий день. Она плетет венок из осыпающихся цветов и улыбается, хотя лепестки ускользают сквозь пальцы.
Брук играет. И, наверное, сам улыбается. Он все еще хотел думать, что это — случайность, а она — рожденный от одиночества образ, но не получалось. Подобные мысли были даже более хрупкими, чем цветы в руках Синдри.
Скрипка издала жалостливый звук, а после затихла, отчего Синдри подняла свои изумленные грязно-синие глаза.
— Что-то случилось?
Брук опустил смычок, вглядываясь в ее лицо. Такие четкие эмоции вызывали непонятный трепет в его старых костях. Наверное, будь у него сердце, оно бы сбилось со своего привычного ровного ритма. Представлять это оказалось даже приятнее, чем осознавать, что его музыка все еще кому-то может понравиться.
— Почему вы перестали играть?
— Потому-что я начал слишком много думать.
Брук подходит к ней, опускаясь рядом. Разглядывает аккуратно сплетенный венок, смотрит на изящные пальцы и тонкие кисти ее рук. Все казалось слишком странным, особенно в этот момент.
— Когда вы играете, я могу не думать. Хорошо… хорошо, когда музыка заглушает мысли.
— Да, это хорошо.
Брук поднимается, вновь начиная играть.
***
Синдри приходит изо дня в день. Она говорит, что музыка делает ее немного человечнее. Брук отвечает, что она, Синдри, делает то же для него. Ее бледные губы дергаются в подобии улыбки. С каждым днем улыбаться ей все сложнее. С каждым днем она говорит все меньше.
— Вскоре твоя трансформация завершится, — Брук говорит это, а цветы хрустят и рассыпаются в руках Синдри.
Брук знает, что это случается слишком рано.
Слишком поздно. Брук не хочет представлять, как должно сейчас болеть его несуществующее сердце.
— Я знаю. Я...
— Не приходи больше, — Брук кладет скрипку и смычок. Он смотрит в грязно-серое небо. Он чувствует на себе взгляд грязно-синих глаз.
Синдри держит в руках венок, который она переплетала каждый день, заменяя гниющие цветы.
— Снимите, пожалуйста, свой цилиндр и наклонитесь.
Брук подчиняется. Если бы он мог закрыть глаза, он бы это сделал. Синдри вплетает венок в его волосы и целует бескровными губами его лоб, где по кости расползается уродливая трещина. Если бы они были людьми, их щеки бы покраснели, но... нет. Они никогда не станут людьми. Нет нужды в глупом воображении, которое причинят невыносимую боль.
— Спасибо...
Синдри пахнет формалином, но в последний момент улыбается так, словно в ее груди бьется настоящее сердце.
