Сезон момиджи

      Оставшееся праздничное время пролетело и закончилось незаметно. Первый день после новогодних праздников для Хисаны, проводившей Бьякую рано утром, начался с того, что она продолжила начатый пейзаж их небольшого гостиничного садика, стараясь при этом отодвинуть и поглубже упрятать в памяти образ отдыхающего в их открытом источнике мужа: откинутую на полотенце темноволосую голову, широкие обнажённые плечи и расслабленно лежащие на камнях разведённые в стороны руки. И Бьякую, тихо смеющегося. Бьякую, лежащего на футоне, задумчиво подперевшего голову и наблюдающего за тем, как она рисует. Умывающегося или принявшего душ. Прогуливающегося с ней. Улыбающегося. И спящего рядом. Бьякую, пристроившего голову у нее на коленях… Кажется, за те выходные навязчивых памятных картинок в её голове стало значительно, на несколько порядков больше. Это и впрямь походило на ханэмун.       С работой всё оказалось более чем благополучно: Хисана позвонила в художественную студию, и перед ней долго извинялись и чуть ли не слёзно просили подождать ещё буквально пару месяцев — до того, как уволится предыдущий сотрудник: какие-то семейные проблемы, он очень просил доработать до своего переезда в другой город. Хисана подождать согласилась, испытывая странное ощущение, что участвует в непонятном, неподвластном ей сценарии, но действующем почему-то строго в её интересах. Да что скрывать, оказавшись в Биэй и поселившись в старинном, очень красивом и уютном рёкане, который совершенно не был похож на поместье Кучики в Сейрейтее, но почему-то отдалённо, смутно и неуловимо Хисане напоминал именно его, ей захотелось остаться здесь надолго. Она и сама толком не могла себе этого объяснить, мысли про Общество Душ теперь пресекала, стремясь ради мужа не растравливать душевные раны сильнее и быть благодарной за то, что у неё уже есть. В этом плане Бией стал для неё тем самым равновесием и балансом на лезвии ножа — оказалось, что здесь это принимать и следовать решениям проще всего. Небольшой, умиротворенный и тихий, практически сельский городок, окружённый далёкой цепью гор. А до этих гор, сколько хватало глаз, простирались бескрайние поля и огромные холмы – сейчас они укрыты снегом, а весной и летом — Хисана знала по фотографиям — усеяны до горизонта, словно разноцветными лентами, широкими полосами ярких цветов. Эти виды дарили вдохновение, восхищение природой, поддерживали удивительное чувство спокойствия, даже какого-то внутреннего обновления. Наверное потому, что последние годы она совсем никуда не выезжала из Токио. А ещё потому, что здесь Бьякуя явно чувствовал и вёл себя совершенно по-другому, гораздо свободней и непринуждённей. Только ради одного этого Хисана готова была остаться здесь сколь угодно долго.       Жизнь в рёкане потекла даже слишком вольно и свободно. И дальше – от выходных до выходных — Хисана жила размышлениями и подготовкой к предстоящей выставке. И воспоминаниями: о прошедших новогодних праздниках, о субботних и воскресных днях, — завораживающих, ярких, но пролетающих так стремительно, словно росчерк падающей звезды в ночном небе.       В рекане её старались лишний раз не беспокоить, работать никто не мешал и чаще заходила даже не Ясу-чан, а сама Анеко-сан – позвать на общий завтрак, обед или ужин, спросить, не нужно ли чего доставить из города, поинтересоваться, всем ли Хисана довольна? Но в город она ходила сама, а обо всём нужном, включая краски, мольберт и другие необходимые вещи из квартиры в Токио, заботился Бьякуя.       Большинство гостей из рёкана разъехались после праздников, новые постояльцы появлялись, но буквально на пару-тройку дней. Для Хисаны, проживающей в самой удалённой комнате в глубине сада, это осталось практически незаметным. Когда она не бродила по городу и не рисовала на природе в хорошую погоду, то продолжала дорабатывать картины и наброски в своём номере. И даже начала дневник с описанием их встречи с Бьякуей, когда вспомнила, что обещала Маи когда-нибудь, пусть и в далёком и необозримом будущем всё рассказать. Хисане не хотелось ни с кем общаться или знакомиться, и она так и продолжала ужинать в номере и благодарить гостеприимную Анеко-сан за заботу, — время обедов и иногда даже завтраков стараясь потратить на прогулки и поиски зарисовок. Хотя у неё складывалось ощущение, что хозяйке поручено было следить за тем, хорошо ли она, Хисана, питается. Кажется, и здесь без участия Бьякуи не обошлось.       Конечно, несмотря на все старания вести обычную жизнь, было нелегко: ей не хватало его тепла, его улыбок, внимательного взгляда серых глаз, не говоря уже об объятиях сильных рук и ласковых прикосновениях, да и просто самого ощущения присутствия рядом, но она усердно загружала себя, чем только могла. Голубой Пруд стал источником вдохновения, да и сам рёкан был настолько живописен, что можно было, не выходя из него, написать работ на целый выставочный зал, было бы время и желание. А как раз и того, и другого у Хисаны было сполна.       Но мысли — вот от них избавиться было сложно. Ей всё чаще размышлялось о том, как непохожа была её жизнь в Сейрейтее на нынешнюю. И как трудно, практически невозможно будет когда-нибудь там, в нереальном и далеком будущем, устранить эту разницу между жизнью свободной художницы и размеренной, чуть не по минутам расписанной жизнью хозяйки большого Дома. Она не создана ни руководителем, ни домоустроителем, ей с большим трудом и множеством усилий приходилось тогда, уже очень и очень давно, соответствовать своему статусу. Хисана успокаивала себя тем, что пока эта проблема слишком далека от неё, и напоминала себе, что даже подумать страшно о том, как сложилась бы её жизнь дальше, без Бьякуи. Вся эта напряжённая внутренняя работа, почти борьба с самой собой и своими мыслями порядком выматывала её, но ближе к выходным любые размышления и сомнения перекрывались радостным волнением и предвкушением.       Бьякуя, как и обещал, приходил на субботу и воскресенье. Иногда чуть раньше, в пятницу вечером или ночью, изредка чуть позже — в субботу днём. Уставший или спокойный; выдержанный и предельно собранный; довольный; сдержанно-раздражённый; задумчивый; вымотанный до крайности — после дежурства ли, кучи ли бумажных дел или обычных, дополнительных и внеплановых неприятностей на работе и в Доме. Он постепенно смягчался, успокаивался и расслаблялся под тихую, ненавязчивую и заботливую возню Хисаны вокруг: из взгляда уходили лёд и сталь, из движений — скупость, в голос возвращалась мягкая бархатистость. Хисана, подмечая эти изменения, чувствовала себя бесконечно счастливой. Всё становилось просто хорошо, без оглядок и оговорок, их обоих всё устраивало почти полностью, это очень походило на настоящую, нормальную семейную жизнь. Очень походило, если бы… Дальнейшие мысли Хисана обрывала на корню. Незачем. Жить тем, что происходит в сегодняшнем дне, оставляя завтрашние заботы на завтра, а вчерашние – вчерашнему дню и глубине памяти – теперь её жизненное кредо. А прекрасные и сладостные мгновения и моменты, сохранённые в душе, помогут ей – потом, когда станет тяжелее.       В первых числах февраля они с Бьякуей всё-таки выбрались на Фестиваль Снега в Саппоро. Город предстал ярким и праздничным, словно Новый год и не думал заканчиваться, да и зиме ещё не скоро конец. Они полюбовались на крохотные, маленькие, большие и просто огромные снежные и ледяные скульптуры, фигуры и фигурки, громадный снежный замок, в два метра высотой разноцветный снежный торт, карету Золушки и героев мультфильмов и книг – особенно Хисане приглянулись Муми-Тролли и Крокодил Гена с Чебурашкой. Они даже слепили снеговиков и оставили их среди множества таких же, сделанных приехавшими туристами и гостями фестиваля.       Саппоро на каждой улочке был полон праздником, а к вечеру город расцветили огни, фонарики и гирлянды; и высокие и прозрачные уличные витрины изо льда с фруктами или рыбой и морепродуктами – кто из магазинов или производителей во что горазд, кто веселее и лучше придумает вот такую своеобразную уличную рекламу в глыбах льда — подсвеченные яркими огоньками, они выглядели совершенно сказочно. Что уж говорить об открытых чайных домиках и беседках, призывно и уютно заманивающих золотыми огнями, и катках и горнолыжных спусках всех мастей – от малюсеньких горок для детей до вполне серьёзных трасс для взрослых с весёлой подсветкой. Так что в результате этой поездки получился безумно красивый вечер, в каждой своей минуте наполненный легким весельем и непередаваемым зимним очарованием.       Заранее договорившись, они встретили Маи с мужем прямо посреди одной уличной выставки снежных фигур. Юу Томору тоже был с ними, в сопровождении девушки, немного похожей на Хисану внешне, но весело и задорно смеющейся по любому поводу и явно пребывающей в уверенности своей власти над спутником. Впрочем, тот не сильно и сопротивлялся. Хисану это порадовало. Как и то, что он, дружески с ней поздоровавшись, больше не бросил в её сторону ни взгляда. Мужчины были представлены друг другу. Бьякуя повел себя обычно сдержанно, с оттенком привычной морозной холодности, но с видимым внешним спокойствием отпустив Хисану к подруге. Маи тут же утащила её «в сторонку» от мирно беседующих мужчин, чтобы пошептаться «о своём, о девичьем».       - Ну, я вижу, ты всё хорошеешь. Так и не скажешь, кто он? – снова попыталась насесть на неё подруга, краем глаза наблюдая, как неспешно Бьякуя отвечает на какой-то заданный её мужем вопрос. Впрочем, обычной мёртвой хватки в её вопросе не почувствовалось, что дало Хисане повод расслабиться и отнестись к последующим расспросам не слишком серьёзно.       - Сомневаюсь, что ты не перерыла уже весь интернет в поисках истины, - улыбнулась она.       Официальная версия для бланка заполнения регистрации брака, полученная, опять же, с помощью всеведущего и практически всемогущего господина Урахары, упоминала мужчин из рода Кучики до седьмого колена, местом проживания обозначала один из старейших районов Токио и звучала примерно так: «Кучики – род самураев, ведущий свою историю от императора Камму*». Пока что она могла поведать подруге только эту версию, пообещав себе обязательно, ну просто обязательно когда-нибудь объясниться.       – Его семья древнего рода, живёт закрыто и не любит вторжения. Он – самурай и наследник Дома Кучики. И я не подхожу ему ни по каким статьям, но его это не останавливает. Большего пока рассказать не могу. - Хисана улыбнулась и тоже перевела взгляд на мужчин.       На этот раз она даже волноваться не стала, как воспримет Маи этот скупой обрывок информации. Может потому, что Маи была как-то слишком расслаблена и спокойна? И причин этому могло быть несколько, но Хисана, перебрав в голове возможные и важные - от повышения у мужа на работе до удачно завершённой картины, и пришла к выводу, что… А не в скором ли прибавлении в семействе дело? Хисана, чисто по-женски ухватив пока ещё невидимые глазу изменения во внешности подруги, сделала правильные выводы. Но любопытствовать не стала – если она захочет, то расскажет сама, ведь скрывать вечно Маи не будет. Да и вдруг пока ещё это тайна?.. Но подруга быстро вернула Хисану в русло нужных именно ей размышлений.       - Да, не густо, госпожа Кучики. - Маи усмехнулась, но взгляда от беседующих мужчин так и не оторвала. - Хотя, подозреваю, что если покопаться и разобраться, то про вас можно целую романтическую и душещипательную историю, что-то вроде Ромео и Джульетты, написать, - покивала, с любовью глянула на своего мужа и перевела взгляд на Бьякую, который принимал минимум участия в разговоре, но вёл себя безупречно нейтрально. Маи слишком хорошо помнила их первую встречу, чтобы отказать себе в удовольствии понаблюдать за ним со стороны. – А он не изменился, - констатировала она, когда Бьякуя кивнул на очередной вопрос и тут же задал свой, переводя тему, и кинул на Хисану спокойный и внимательный взгляд. – Иди к мужу, а то, если он посмотрит на меня, чувствую, я сгорю, и останется только осыпаться пеплом в знак раскаяния. – Маи, поцеловав Хисану, легонько подтолкнула её в сторону супруга. – Я скоро приеду к тебе в Биэй по поводу картин. Заодно и на Голубой пруд гляну, устроишь мне экскурсию, дорогая.       - Хорошо. У меня почти всё готово, я буду очень и очень ждать. – Прощаясь, Хисана сделала шаг обратно к подруге, поцеловала в щеку, не нарадуясь на умиротворение и легкий свет в глазах той, и подошла к мужу. «Будет девочка, определённо. Но Маи об этом пока не стоит говорить».       Они с Бьякуей ушли, вежливо отказавшись от совместного ужина, вдоволь набродились по вечернему, совершенно очаровательному во всех его праздничных огнях городу. И Хисана искренне удивлялась тому, что буквально через три недели здесь будет весна и вовсю зацветут сливы. Совсем скоро ханами — в этот раз эта мысль не принесла ничего, кроме радостного ожидания. Даже возвращаться в Биэй не очень хотелось, но пришлось, а праздник ярким пятном надолго осел в памяти.       Почему-то именно после этого фестиваля Снега в Саппоро у Хисаны занозой застряла мысль, насколько же тяжело здесь, в Генсее, Бьякуе. И как он старательно делает всё возможное, чтобы ей было легче об этом не думать… Она решила больше не пересекаться с Маи без необходимости, чтобы не доставлять мужу неудобств, и пореже вытаскивать его в места, где ему нужно будет общаться — он и без того привлекает много внимания. А она вполне может потерпеть, ведь не выезжала же никуда столько лет, да сейчас для неё это вовсе не обязательно, а выбирать для поездок и экскурсий интересные, но малолюдные места вполне в её силах.       Но вот одинокими поздними вечерами и ночами, перед тем как уснуть, в полнейшей тишине и покое решимость Хисаны давала сбой, и она, свернувшись клубочком на слишком широкой для неё одной постели, признавалась себе, что чем дальше, тем меньше ей хватает вот такой жизни. Сильнее, отчаяннее хочется быть с ним, рядом, совсем, ближе – так, чтобы можно было хоть среди ночи встать и любоваться им спящим; чтобы даже вещи, даже предметы и их тени напоминали о его присутствии и скором возвращении домой; чтобы она хоть иногда могла получить от него адскую бабочку и просто услышать его голос; чтобы можно было проснуться рано утром и увидеть его; среди сна или белого дня прикоснуться и почувствовать его тепло. Она корила себя за жадность, но поделать с этим ничего не могла. И уже казалось совершенно неважным, где это может быть: Сейрейтей, Токио или любая другая точка любого из миров. По сути, успокаивала она себя, всё уже именно так и есть. Поэтому ответ на вопрос «где мой дом?» со временем не изменился, а только утвердился окончательно: там, где Бьякуя. Можно жить и сделать уютным любое место, но настоящим домом его сделает только присутствие мужа. Только рядом, где бы и когда бы он ни был, вместе с ним, она сможет создать то, что называют «мой дом». В глубине души Хисана уже понимала, что подстроится и перестроится под любой ритм жизни, найдёт выход и не потеряет себя, но сможет, как любая любящая женщина, влиться в жизнь любимого мужчины, если на то есть его пожелание и воля. Бьякуя ни разу не дал ей усомниться в том, что его воля на это есть. Да, сейчас он слишком редко бывает рядом. Но ведь многие современные жены видят своих мужей исключительно по выходным, да и то не всегда. Но, по крайней мере, у её мужа есть такое желание – видеть её рядом с собой. А что может быть важнее взаимно совпадающих желаний? Ими можно сдвинуть горы. Особенно если помнить, каков её муж.       Но мысль о том, что «когда-нибудь», может быть, через много-много лет ей предстоит возвращение назад, в глубине души её откровенно пугала. Беспокойство приносили и размышления, как воспримут в Доме её повторное появление и чем аукнется это для Бьякуи, но больше всего: как и что случится, когда она увидится с сестрой. И Хисана вынуждена была признаться себе, что встреча с Рукией — самый сильный её страх. В конце концов, госпожой Кучики когда-то давно, но она всё же была, значит сможет вспомнить, научиться и справиться, а вот сестра… Эта мысль довела её до нервной бессонницы в одну из ночей полнолуния.       Хисана ворочалась с боку на бок на рядом расстеленных, слишком широких для нее одной, футонах, а потом, не выдержав, всё же встала и вышла на энгаву. На небе, удивительно чистом и почти чёрном, сияла круглая луна, морозный воздух был сух, и поэтому Хисане было обманчиво не холодно. Но всё же, помня о том, как беспокоится о её здоровье муж, она вернулась в комнату, подхватила одеяло и, завернувшись в него, снова вышла на воздух, задвинув сёдзи, чтобы не выстудить теплую комнату. Ночная тишина завораживала. Россыпь удивительно далёких и холодных звёзд в безоблачном небе, замершее в лунном свете пространство создавали иллюзию застывшего мгновения, отрезанности от всего мира и сопричастности со всей этой темной, загадочной ночной красотой. Вот сейчас Хисана была уверена, что именно из таких ночей великий Куинджи и черпал свое вдохновение.       Чем больше она смотрела на сияющий диск луны, серебром окрасивший уголок сада в снегу, энгаву и её саму, тем быстрее улетучивались, словно слетала ненужная шелуха, любые суетные мысли, оставляя самые-самые важные: «Что же ты скажешь мне, сестра?.. Как ты там, Бьякуя?»       Она простояла так довольно долго, пока не почувствовала, что ступни на деревянном холодном настиле застыли совершенно. Подумалось, не пора ли уже и в постель? - когда за задвинутыми сёдзи, из комнаты раздался голос мужа:       - Хисана?.. Так и думал, что ты не спишь.       - Бьякуя! - Хисана ахнула и обернулась, и Бьякуя проступил сквозь сёдзи - в домашнем кимоно, без кенсейкана, с Сенбонзакурой в руке. Она радостно кинулась было к нему, но замерла. - Почему ты здесь?.. Что-то случилось?       Бьякуя, улыбнувшись уголком губ, покачал головой:       - Нет, не волнуйся. Работал допоздна. - Взгляд упал на её босые ноги, и он нахмурился. – Быстрее заходи в комнату, простынешь.       Хисана послушно кивнула, отодвинула сёдзи и вернулась внутрь - вот такой озабоченной и строгой интонации именно сейчас от мужа слышать не хотелось. Испытавшая от его внезапного появления вспышку удивления и радости – этого не должно быть, но он пришёл! – пробежавших мурашками с головы до самых пяток, она попыталась незаметно и быстро смахнуть предательски выступившие слёзы - слишком резкая и сильная смена эмоций для неё. Ночная тишина только подчёркивала и усиливала нереальность происходящего, но муж здесь – закрыл вторые сёдзи, положил Сенбонзакуру, – и это не обман. Не могла же она знать, что привычные и любимые ночные прогулки по Руконгаю Бьякуя теперь перенёс в Генсей, и регулярные ночные посещения рёкана стали теперь неотъемлемой частью его жизни. Если ей было плохо без него здесь, то ему было плохо без нее там — и сильный мужчина поддавался слабости, приходил в Генсей и любовался своей спящей женой. Он поправлял ей одеяло, кончиками пальцев касался завитков темных волос на подушке и таял, таял от своей любви к ней. Замирая, почти не дыша от мысли, что одно ее присутствие наполняет его жизнь смыслом, и одного прикосновения достаточно, чтобы он почувствовал себя живым.       Её первое желание - обнять и прижаться - никуда не делось, и она, как только муж опустил меч на подставку и разогнулся, прижалась к его груди.       - А что случилось у тебя? - Он обнял в ответ, чуть улыбнулся, погладил по волосам и поцеловал макушку, но голос остался серьёзен: – Снова заработалась так, что теперь не можешь уснуть? - Он мягко, но безапеляционно развернул Хисану к футону: - Бегом греться под одеяло.       Бьякуя окинул взглядом комнату: снова расстелены оба. Наверное, подумалось ему, Хисана всё же догадывается, что в некоторые, особо бессонные ночи он приходит проведать и убедиться самолично, всё ли у неё в порядке. И полюбоваться на неё, мирно спящую: беззащитную и желанную. Не догадывалась она, видимо, лишь о том, как трудно в такие моменты ему не лечь на подготовленную именно для него постель, не притянуть её к себе, вдыхая пьянящий и родной запах... Он опустился на футон и поправил одеяло на свернувшейся под ним клубочком жене.       – О чем размышляла, что тебе потребовалось выбраться на улицу в такую пору?        «Хочу спросить о том же», - Хисана не сказала это вслух только потому, что ещё не отошла ни от внезапного его появления, ни от мыслей о сестре. Понимая и принимая его заботу, послушно забралась на футон, накрылась одеялом и легла так, чтобы видеть его лицо – глаза к темноте привыкли довольно скоро. Наверное, отсутствие в комнате света и способствовало тому, что хотелось быть откровенной, и говорить стало легче и проще.       - О Рукии.       - О Рукии? - Он прилег рядом и теперь вглядывался ей в глаза, даже в темноте Хисана рассмотрела его внимательный и вопросительный взгляд и не смогла да и не захотела уходить от ответа.       - О том, что очень боюсь встречи с ней.       Бьякуя молчал, явно ожидая продолжения, и Хисана, стараясь заглянуть поглубже внутрь самой себя, чтобы верно донести свои мысли и ощущения, вздохнув, произнесла:       - Не знаю, как точно описать… Я… боюсь. Что… не захочет понять… не примет… не простит…       Прозвучало слишком просто. Бестолково и невнятно. Но сейчас по-другому она не смогла. Она с отчаяньем посмотрела на мужа, слегка прикусив губу – в темноте можно было позволить себе не особо скрывать эмоции, не прятать растерянность, непонимание и горечь, берущие верх каждый раз, когда она задумывалась над этим.       Бьякуя поднял руку, дотронулся до её лица, провел пальцами по волосам, потом скользнул по щеке.       - Ясно. – Помолчал немного, что-то обдумывая. – Если ты захочешь, я могу привести её сюда.       - Что?! - от неожиданности Хисана даже подскочила и резко села на футоне.       - Тс, тише, не волнуйся так. - Бьякуя придвинулся и притянул её к себе. Хисана замерла, прижавшись к его груди и выдохнув. Пару секунд спустя у неё появились силы внимательно слушать дальше. - Если для тебя это настолько важно, а ожидание настолько тяжело, то я помогу вам встретиться. Но прямо сейчас не стоит пытаться просчитать то, что от тебя не зависит – Рукия сделает и скажет то, чего ты от неё не ожидаешь. Так что не терзай себя напрасными сомнениями и размышлениями над тем, что даже не произошло — это ненужное волнение и пустая трата сил. Пообещай, что подумаешь над всем этим утром, на свежую голову. Хорошо? - Он гладил её по волосам и слегка убаюкивал. Дождался кивка, чуть отодвинулся и погладил её по щеке. А она, не выдержав, снова уткнулась носом ему в грудь и затихла. Он, крепко обняв в ответ, подумал, что ему давно пора объясниться с Рукией, она тоже мучается от загадок. Кажется, именно это и называется женской интуицией? Он вздохнул: обе сестры по этой части были непревзойденными мастерицами, если интуицию можно расценить как мастерство. Бьякуя осторожно отодвинулся, уложил Хисану на футон и прилег рядом.       - Ты останешься?       - Спи, свет мой.