Отравленная выпивка напополам (для обоих из нас)

Кейт запивает горе красным вином, думая о том, когда именно её жизнь пошла ко всем чертям. Она отказалась от Лакс в свои шестнадцать, и теперь у неё уже больше не будет детей. Других детей. От другого мужчины. Она не узнает, легче ли вторые роды, чем первые, как многие говорят. Хотя должно быть легче. Больнее, чем тогда всё равно бы не было. Потому что ей тридцать два года, чёрт подери, она не пугающийся любого проявления боли подросток, а взрослая женщина, которая за свою жизнь успела осознать, что боль неизбежна. И без чувства сожаления и никчёмности она бы точно легче перенесла вторые роды. Тем более Кейт бы знала, что за дверями палаты её и их маленький комок радости, напоминающий по цвету запечённое яблоко, с нетерпением ждёт нервно ходящий по коридору больницы Райан. И это бы её успокоило. Дало бы силы продолжать терпеть эту мучительную боль до тех пор, пока ей не дадут увидеть и впервые поддержать на руках крохотного младенца, и тогда она улыбнётся самой счастливой улыбкой на свете. Она также не узнает, что значит просыпаться среди ночи из-за плача этого самого комочка непостоянной радости, не желающего прекращать свои вопли, но, в конце концов, мирно засыпающего у матери на руках. Или в кроватке. Ещё она не сможет наблюдать за тем, как Райан и Лакс собирают вместе детскую кроватку и говорят ей, сидевшей на диване и заботливо приложившей руку к заметно округлившемуся животу, что непременно справятся, всё равно вставляя детали не туда, куда нужно. А она так об этом мечтала. Кейт представляла себе эту картину сотню раз ещё в школьные годы, подсчитав, что к тридцати годам у неё должно быть не менее двух детей с разницей в пять-шесть лет, чтобы она успела за это время отдохнуть от грязных пелёнок и получить как минимум одно повышение по работе. Она тогда о многом мечтала. Всего какие-то пару дней назад у неё ещё оставались надежды на идеальное будущее. Но всё рухнуло и испарилось в сжимающем легкие воздухе, без предупреждения заражённым этой тоской, почему-то оставляющей неприятный специфический привкус на языке. И её уже не согревал ни плед, ни полупустая чашка, несильно обжигающая пальцы, ни сам чай, от которого язык немел, а тепло по организму разливалось без особого энтузиазма. Кейт положила чашку на стол и снова взяла в руки бутылку с алкоголем. Можно со спокойной душой выпить и забыться – это не принесёт вреда никому, кроме неё. Себя не жалко. Теперь уже нет. Эбби сказала бы, что это карма, а мать подлила бы ещё вина. Плевать на всё. По мере того, как виски разжигал горло, затуманивал рассудок и согревал наравне с палящим солнцем, которое давно не появлялось из-за густо покрывающих небо облаков, Кейт поднялась с дивана и направилась к входной двери, слегка заплетаясь ногами. Она тихо, практически не спотыкаясь в темноте об особо острые углы, открыла дверь и вышла на улицу. Ночная прохлада сразу окутала её и бескомпромиссно понесла прямо к дому Нейта Бэйзила. У Бэйза большие медвежьи руки, которыми он обхватывает её лицо, перед тем, чтобы поцеловать, утешительно обнимает за плечи или мягко сжимает её ногу, когда они уже привычно устраиваются на чердаке его квартирки над отремонтированным баром. Душевный разговор и две бутылки пива стали привычным окончанием вечера, как для неё, так и для него. Бывало, ночь начиналась с того, что они уже полностью обессиленные валялись на его скрипучей кровати, но чаще Кейт уходила домой ещё до полуночи. Объяснять Лакс, где она пропадает несколько раз на неделе, стыдно и безответственно, зато куда более выполнимо, чем чистосердечное признание в том, что ей более чем приятна компания Бэйза. В далеких закоулках своего когда-то разумного разума она даже хочет переехать к нему, просто чтобы не бегать каждый день туда и обратно; не приходить домой к тому времени, когда Лакс, любившая сидеть допоздна, ложится спать; не опаздывать на работу или не появляться там совсем не выспавшейся и вялой; чтобы жить как настоящая семья, которой они в нормальной реальности ни при каких обстоятельствах не станут. Кейт так и не научилась принимать свои истинные чувства, не умела действовать безрассудно, когда ей того хотелось. Ей это было просто не дано. И даже если они с Райаном расстались полтора месяца назад, это ведь не значило, что она сразу должна бежать в утешительные объятия к мужчине, который всего годом ранее был безалаберным барменом, неуспевающим платить аренду своему же отцу и практически не изменившейся со школы. Наутро она с этим соглашается полностью и безоговорочно. К вечеру она уже не так уверена. У Бэйза есть любимая синяя футболка с раздражающим логотипом “I’d Trap That”, которую он одалживает всем своим девушкам. Она уже, наверное, пропахла смесью женских духов и потом. Кейт воротит от этого. Ей просто до безумия хочется, чтобы он дал ей какую-нибудь другую свою футболку. Ту, которую никому ещё не давал. У него неряшливо взъерошенная чёлка и редеющие волосы, тёмные, колючие, непослушные, густые. В них запускаешь пальцы и ощущаешь глухо и мирно покалывающее спокойствие, которое Кейт испытывала крайне редко, но только не с ним. С Бэйзом всё было как-то не так. Он внушал ей странные граничащие между собой чувства. Отвращение. Влечение. Дурманящее опьянение и утреннее похмелье. Забота. Раздражение. Боль. Радость. Желание придушить и просто желание. Благодарность. Злость. С легкостью подкупающий уют и тотальная неловкость. Как человек может быть настолько многогранным? Как она может быть такой двуличной? У Бэйза мягкие горьковатые на вкус губы, от которых сносит крышу и становится плевать абсолютно на каждого, кто говорил, что он – не пара ей. Он ведь действительно не пара. Просто часть прошлого, которая не даёт покоя в настоящем. У Нейта вкусные ненасытные и короткие поцелуи. Без какого-либо намёка на страсть, словно он пробует её губы, исследует всё в маленьком, тесном ротике, действует не быстро и осторожно, чтобы не спугнуть, а затем целует более яростно, уверенно, властно. Целоваться с ним Кейт любит больше всего. Особенно по утрам, перед уходом на работу, хотя бы потому, что это бывает не каждый день, к тому же в это время она уже достаточно трезвая для понимания происходящего, лишь в горле першит, а по голове как будто бьют пластмассовым игрушечным молотком – докучливо и раздражающе неприятно. Бэйз хватает её в охапку, прижимает к себе вплотную и расплывается в довольной улыбке, когда совершенно неслучайно приподнимает уголки своей же футболки, не прикрывающей женщине почти ничего ниже живота, и проводит массивными руками по её смуглой оголенной спине. Футболка, отстиранная Кейт до блекло-голубого и со стёртым рисунком, но ещё читабельной надписью, поднимается всё выше. Его пытливые губы, оставляющие крохотные слюнявые отметины на шее, заставляют Кэссиди съёжиться, а затем искренне расхохотаться. У неё скулы сводит от смеха, и она инстинктивно прикладывает руку к щеке, выбираясь из объятий Бэйзила, нехотя поправляющего ей на спине футболку. Кейт уверяет себя в том, что вино, далекое от изысканного Шардоне, которое она покупает в одном магазинчике неподалеку от радиостанции, отравлено. А через поцелуи и ещё непонятно что она травит и Бэйза. Они оба хлебнули яду и поэтому им так хорошо. Пока что. Скоро отрава подействует и им будет отчаянно нужна скорая помощь. Но сейчас всё отлично. Лучше и не было никогда. А до тех пор он нежно проводит рукой по её щеке, касается большим пальцем уголка губ и становится непривычно серьёзным. Лицо его, беззаботное и когда-то раздражающее её своей наглой обаятельностью, нахмурилось как-то совсем не в его стиле. Кейт напряглась. Нейт всего-навсего шепчет охрипшим голосом: «Люблю тебя, веришь?» и ей хочется ударить его в этот момент. Она прикусывает губы, порывая желание совсем недружелюбно хлопнуть его по плечу, и вместо этого ласково целует Бэйзу внутреннюю сторону ладони, которую он всё ещё держит у её щеки. Он ухмыляется и смотрит выжидающе-терпеливо, а Кейт тихо отвечает ему с полной уверенностью в сказанном: «Верю».