Не впервые

      В ненависти есть свои плюсы. В слепой, безудержной, выжигающей до тла останки человеческой души призрачно значимой ненависти, которой всегда так много на одно слабовольное тело. Но у синов мало общего с человеческой физиологией, ещё меньше с человеческой психологией. Ненавидеть сины умеют доподлинно всецело, яростно и настолько неистово, что чувство это немногим отличается от какой-то необъяснимой животной страсти. Хомураби, как истинно тёмное создание, всегда об этом помнит. Но он никогда бы не подумал, что эта ненависть выльется в настоящее, неуправляемое сумасшествие. Как языки чёрного пламени на пепелище она жадно лижет островки рассудительности, нещадно превращая их в прах. Но с этим вполне можно жить: Хомураби и не такое повидал и испытал на своём веку. Вот если бы эта пылающая ненавистью страсть не была взаимной…       Удар сердца. Судорожный, полузадушенный вздох, больше похожий на острый, внезапный спазм.       Широгане медленно опускается на колени к неподвижно сидящему Хомураби, больно, не щадя, тянет его к себе за подбородок, впиваясь аккуратными, но острыми когтями в кожу. Здесь, в заброшенном тронном зале, принадлежащем некогда пресветлому Рюуко, их никто не побеспокоит. Ни этот чёртов мальчишка, так жестоко напоминающий о стабильном, в какой-то степени счастливом прошлом, если о нём вообще уместно говорить в настоящее время. Ни всевидящий, горько равнодушный слепец, гораздо больше похожий на короля. Но им незачем вспоминать о былом. Сейчас это место взаимной, всепоглощающей ненависти, которой невозможно не уступить.       Хомураби и Широгане хорошо это знают, потому молча приходят сюда, чтобы почтить память или надругаться над ней. Кого, собственно, ебут такие мелочи? Тёмные всегда остаются истинно тёмными, даже в скорбном молчании. Привычка трахаться без лишних слов. Кому нужна очередная ложь? Любовная чепуха уместна в бульварных романах. Нежность? Оставьте это искусным в сексе женщинам. У Широгане и Хомураби всё обстоит иначе. Они – короли, уставшие от ежедневной лжи, бесконечной подковёрной возни и пёстрого маскарада собственных личин. Бал лицемерия окончен. Они не станут говорить друг с другом – это лишнее. Оба прекрасно понимают, что здесь делают в столь поздние часы.       Широкий трон слишком жёсток и неудобен. Пыльная, выцветшая ткань, покрывающая его, так и норовит сползти из-под ягодиц Хомураби. И он неподвижен, не ёрзает, почти не дышит, напряжённо глядя в пронзительно ясные глаза, отливающие безжизненной синевой. Взгляд Широгане неумолим, демонстративно бездушен, но это лишь игра, лишь наносное, как дешёвая краска, придающая лоск старой безделушке. Кто же знал, что ненависть может быть настолько откровенной, до неистовой, иступляющей похоти? В Широгане нет вульгарности и развязности снятой по дешёвке шлюхи. Он неграциозен, груб, резок, как всякий уверенный в себе мужчина. Движения его быстры, порывисты, эгоистичны до того, что Хомураби порой морщится от неожиданно прошивающей тело боли. А Широгане лишь улыбается, холодно и заносчиво, убеждённый в своём превосходстве.       Его ладони по-хозяйски ложатся на обнажённые плечи Хомураби, зарываются в длинные, ярко-рыжие волосы на затылке. Пальцы сжимают пряди жёстких волос, с силой тянут вниз, и Хомураби с кривой улыбкой вынужденно задирает голову. Острый взгляд, шумный вздох, утопающий в закостенелом безмолвии зала. Оно настолько загрубело от старости, что казалось, коснись неосторожно рукой – и оно развалится, неизбежно обратившись в пыль.       Губы Широгане замирают в сантиметре от губ Хомураби, размыкаются, и тёплое размеренное дыхание касается кожи. Широгане раздумывает, медлит, с королевской отстранённостью глядя сверху вниз на Хомураби. Тот же нетерпелив, жаден до ощущений чужой плоти под своими руками. Он тянет ладони к гибкому, сильному телу, прослеживает пальцами рельеф натуженных мышц, ощутимо твёрдых под эластичной, гладкой кожей. У Широгане телосложение настоящего бойца. Тонкие бледные шрамы, едва заметные в тускло мерцающем свете неисправных ламп, так контрастируют с устало молодым аристократичным лицом. Пальцы Хомураби касаются аккуратных, выступающих сосков, неторопливо обводят тёмные ареолы и скользят выше.       Широгане выгибает бровь, наблюдая за тем, как меняется выражение лица Хомураби. Ему доставляет это удовольствие, напоминает о тех днях, когда рыжий желторотый юнец по его, Широгане, меркам неумело, взволнованно обхватывал губами член своего благодетеля, милостиво одарившего его новой, тёмной жизнью. С тех пор юнец возмужал, и от привычной невинной робости ничего не осталось. Теперь он требователен и настойчив ничуть не меньше самого Широгане.       Хомураби решительно опускает ладони на узкие, бледные, но сильные бёдра Широгане, тянет на себя – ниже, пытаясь усадить, но у того, похоже, совсем другие планы на сегодня. Он отстраняется и резко пресекает чужое самоуправство, дёрнув за длинную прядь огненно-рыжих волос. Смеряет типично надменным взглядом. Хомураби уже не раздражается: ведь им обоим достаточно всепожирающей ненависти друг к другу. Широгане всегда был таким, даже тогда, когда только привёл бывшего человеческого отпрыска королевских кровей в тёмный дворец. Особенно тогда, когда показательно, не стыдясь никого, миловался со своим Пресветлым у него, Хомураби, на глазах. О, это было в новинку! Так странно, интригующе, невероятно желанно, что Хомураби по-прежнему убеждён в честности испытываемой ненависти. Он не может ненавидеть кого-либо настолько же сильно, насколько сейчас, в эту минуту, ненавидит Широгане. Такого самодовольного, отвратительно ледяного, как самый настоящий кусок непроницаемого льда, аристократичного до зубного скрежета.       Широгане равнодушно ступает босыми ногами на холодное подножие трона. Хомураби заинтригованно смотрит на худую, но угадываемо крепкую фигуру, пока тот, вытянувшись, собирает длинные волосы, скручивает жгутом и откидывает их за спину. Натуженные мышцы, перекатывающиеся под упругой кожей, приковывают знойный взгляд, завораживают, заставляют желать собственного врага, прекрасного в своей истинности.       Он же, медленно склонившись к Хомураби, опирается одной рукой на подлокотник трона, другой - тянется к лицу. Холодные, длинные пальцы неторопливо касаются подбородка, очерчивают его лёгкими движениями, тенью скользят вдоль линии. Через мгновение ладонь замирает на затылке и резко хватается за волосы.       Губы Широгане, сухие, требовательные, обжигают внезапной страстью. Острые зубы оставляют раздражающие царапины, но ему плевать. Резкие, жадные и слишком беспорядочные движения лишь распаляют непреодолимую тягу. Язык Широгане умело скользит вдоль языка Хомураби, вовлекая того в слишком опасную пляску жгучего пламени нахлынувшей страсти. Случайный скрежет зубов от неловкого движения, саднящие губы, язык, тщетно пытающийся перехватить инициативу, – все во власти ненавистного, всепоглощающего желания. Широгане сильнее тянет за волосы, намеренно впивается когтями в кожу головы, вызывая у Хомураби недовольное рычание.       Грязная, некогда бордовая тряпка, натянувшись до предела, соскальзывает с высокой спинки трона, потревожив клубы суетливо взметнувшейся пыли. Хомураби, глубоко набрав в лёгкие воздух, внезапно разрывает грубый поцелуй и закашливается. Ему почти жаль. Он чувствует лёгкую, необъяснимую досаду. И всё же в этой тёмной, неудержимой ненависти что-то есть - сейчас он готов с этим согласиться. Это даже не пошло, по его мнению: они ведь прибегают к единственно верному выходу из такого тупикового положения. Что может быть лучше, чем утопить собственную неистребимую ненависть в затуманивающей разум похоти?       Широгане с загадочной улыбкой отстраняется и выпрямляется. Хомураби на расстоянии ощущает его возбуждение, ленивый, сдержанный, как сама тень, жар напряжённого тела. Всё в нём подчинено исключительно голосу разума. Как будто команда расслабиться тоже приходит только после тщательно взвешенного решения. Но Хомураби всегда посмеивается над этим мнимым самообладанием. Что за ёбанные барские замашки? Неужели он и трахнуться не может без того, чтобы не подчеркнуть своё благородное происхождение? Странный тип. Но ничуть не менее странный, чем сам Хомураби.       Ядовито усмехнувшись, он раздвигает ноги и упирается ими в подлокотники. Сегодня он уступит ему инициативу, так и быть. Не может же лгать столько женщин, сорвавших голос от криков в личных покоях Широгане.       Гладкий, идеально ровный, испещрённый набухшими венами член влажно блестит в неясном свете огромного зала. Широгане нарочно накрывает его ладонью и неспешно проводит по всей длине. Ощущая, как собственное возбуждение охватывает тело, Хомураби одобрительно кивает. Капля смазки призывно поблёскивает на тонкой розоватой кожице чувствительной плоти. Он представляет, как плотно сжимает губами головку, снимает кончиком языка выступившую смазку и глубоко заглатывает преступно влекущий член Широгане. Но как бы Хомураби сейчас этого ни хотелось, Широгане, приблизившись вплотную, рассеивает неуместные фантазии.       Его член волнующе скользит по ложбинке между подтянутых ягодиц Хомураби, пока не упирается в непорочно узкие стенки ануса. Широгане на секунду замирает и пристально смотрит в зелёные глаза с вытянутыми как у змеи зрачками. Но он не ждёт, пока Хомураби расслабится и свободно примет его. Он стремительно обхватывает рукой ногу, покоящуюся на подлокотнике, и резко тянет на себя.       А возможно ли ненавидеть эту тварь ещё больше?       Грубое проникновение болезненно для обоих, но Хомураби только шипит сквозь стиснутые зубы, чтобы за своими звуками не упустить возможный стон Широгане. Он не может оказаться слабовольнее этого высокомерного подонка. Только не сейчас. Но самообладание Широгане по-прежнему безукоризненно. Он самозабвенно продолжает истязать девственное отверстие, вбиваясь в него со звериной похотью, вдалбливаясь по самое основание. Яйца с характерным звуком влажно и яро колотятся о напряженные ягодицы. Бездушный Широгане бездушно трахает ненавидящего его Хомураби, нещадно проникая в его тело на всю длину внушительного члена, раздвигая тесные стенки прямой кишки.       Хомураби думает, что со стороны это выглядит отвратительно, до слишком откровенной естественности, но сейчас ему абсолютно плевать. В естественности не может быть пошлости, как в слепой ненависти не может быть завораживающей красоты. Всё, что он сейчас ощущает это чувство странной, безбожной радости освобождения от яростного пламени презрения. Только сины могут с такой самоотдачей, забыв обо всём на свете, заниматься нелюбовью, ненавистью, до слепого желания разорвать своего врага в клочья. Но этого нельзя сделать: баланс – очень тонкая штука. Они лишь продолжают истязать друг друга этой постыдной, ненормальной страстью, никогда прежде не знающие такого лютого, сносящего всё на своём пути влечения к собственному врагу. Даже боль не идёт ни в какое сравнение с этим десертом сладостного томления вперемешку с ядовитой горечью отчаяния.       Неистовые стоны, преисполненные дикой, необъятной страсти разносятся эхом по пустому помещению, отражаются от однообразно ровных стен, повисают тягостным, звенящим напряжением в затхлом воздухе. Широгане склоняется ниже, вынуждая Хомураби плотнее вжаться в спинку трона. Его ягодицы резво елозят по скользкой материи, активно насаживаясь по инерции на неумолимо стремительный член Широгане. Тот и не думает снижать темп, напротив, начинает двигаться ещё активнее, ритмичнее, резче. Хомураби рычит, не в силах разобраться в потоке обуревающих его эмоций. Ему неудобно на чёртовом троне, но он прекрасно помнит о том, сколько раз сам Широгане, виртуозно извиваясь и упираясь спиной в твёрдую поверхность, так ни разу и не обмолвился о неудобствах.       Их дыхание смешивается, когда Широгане склоняется ещё ниже. Он тяжело, судорожно дышит, максимально приблизившись к оргазму. Поднимает одну руку и пальцем проводит по лбу Хомураби в тщетной попытке стереть ненавистную печать, выдавить её из кожи, сердца, души – уничтожить, разорвать эти чёртовы узы, превратившиеся в несокрушимые оковы. Но оргазм яростно, неминуемо накрывает их обоих, вынуждая забыться и оставить горькие сожаления. Как всегда.       Широгане резко выдыхает и устало отстраняется. Он выходит из Хомураби, и вязкая капля спермы, сорвавшись с головки, падает на пол. Теперь во взгляде Широгане нет прежнего огня, нет заинтересованности. Хомураби даже кажется, будто и презрения в нём больше не осталось. Только скорбно уничижительное равнодушие. Привычная тишина повисает тревожной дымкой в раскалённом недолгой страстью воздухе.       Хомураби отстранённо наблюдает за тем, как Широгане, не спеша, одевается, неизменно застёгивает одежду на все пуговицы, запирая себя, свои чувства, в тёмных глубинах своей таинственно замкнутой души. Он даже не взглянет на него, не проронит ни слова напоследок. Хомураби, усмехаясь, вспоминает: ах, да, это лишнее. Широгане отомщён. Ведь только для этого он неизбежно, каждый вечер, возвращается в тронный зал Рюуко. Сины умеют мстить также неумолимо жестоко, как и трахаться, прикрываясь животными инстинктами и такой не обязывающей ни к чему ненавистью. Он уходит стремительно, молча, оставляя Хомураби скорбеть в одиночестве.